Глава седьмая. Как профессор Мош Терпин испытывает природу в княжеском винном погребе

Как профессор Мош Терпин испытывает природу в княжеском винном погребе. -

Mycetes Beelzebub. - Отчаяние студента Бальтазара. - Благотворное влияние

хорошо устроенного сельского дома на семейное счастье. - Как Проспер

Альпанус преподнес Бальтазару черепаховую табакерку и затем уехал.

Бальтазар, укрывшийся в деревне Хох-Якобсхейм, получил из Керепеса от

референдария Пульхера письмо следующего содержания:

" Дела наши, дорогой друг Бальтазар, идут все хуже и хуже. Наш враг,

мерзостный Циннобер, сделался министром иностранных дел и получил орден

Зелено-пятнистого тигра с двадцатью пуговицами. Он вознесся в любимцы

князя и берет верх во всем, чего только пожелает. Профессор Мош Терпин на

себя не похож: так он напыжился от глупой гордости. Предстательством

своего будущего зятя он заступил место генерал-директора всех совокупных

дел по части природы во всем государстве, - должность, которая приносит

ему немало денег и множество других прибытков. В силу помянутой должности

генерал-директора он подвергает цензуре и ревизии солнечные и лунные

затмения, равно как и предсказания погоды во всех календарях, дозволенных

в государстве, и в особенности испытывает природу в резиденции князя и ее

окрестностях. Ради сих занятий он получает из княжеских лесов

драгоценнейшую дичь, редчайших животных, коих он, дабы исследовать их

естество, велит зажаривать и съедает. Теперь он пишет (или, по крайности,

уверяет, что пишет) трактат, по какой причине вино несхоже по вкусу с

водой, а также оказывает иное действие, и сочинение это он намерен

посвятить своему зятю. В сих целях Циннобер исхлопотал Мошу Терпину

дозволение в любое время производить штудии в княжеском винном погребе. Он

уже проштудировал пол-оксгофта старого рейнвейна, равно как и несколько

дюжин шампанского, а теперь приступил к бочке аликанте. Погребщик в

отчаянии ломает руки. Итак, профессору, который, как тебе известно, самый

большой лакомка на свете, повезло, и он вел бы весьма привольную жизнь,

если бы часто не приходилось ему, когда град побьет поля, поспешно

выезжать в деревню, чтобы объяснить княжеским арендаторам, отчего

случается град, дабы и этим глупым пентюхом малость перепало от науки и

они могли бы впредь остерегаться подобных бедствий и не требовать

увольнения от арендной платы по причине несчастья, в коем никто, кроме них

самих, не повинен.

Министр никак не может позабыть принятые от тебя побои. Он поклялся

отомстить. Тебе уж больше нельзя показываться в Керепесе. И меня он тоже

жестоко преследует, так как я подглядел его таинственное обыкновение

причесываться у крылатых дам. До тех пор пока Циннобер будет любимцем

князя, мне нечего и рассчитывать заступить какую-нибудь порядочную

должность. Моя несчастливая звезда беспрестанно приводит меня к встрече с

этим уродом там, где я совсем не ожидаю, и всякий раз роковым для меня

образом. Недавно министр во всем параде, при шпаге, звезде и орденской

ленте, был в зоологическом кабинете и, по своему обыкновению, подпершись

тросточкой, стоял на цыпочках перед стеклянным шкафом с редчайшими

американскими обезьянами. Чужестранцы, обозревавшие кабинет, подходят к

шкафу, и один из них, завидев нашего альрауна, восклицает: " Ого! Какая

милая обезьяна! Какой прелестный зверек - украшение всего кабинета. А как

называется эта хорошенькая обезьянка? Откуда она родом? "

И вот смотритель кабинета, коснувшись плеча Циннобера, весьма серьезно

отвечает:

- Да, это прекраснейший экземпляр, великолепный бразилец, так

называемый Mycetes Beelzebub - Simia Beelzebub Linnei - niger, barbatus,

podiis caudaque apice brunneis[*] - обезьяна-ревун.

[* Линнеева обезьяна Вельзевул - черная, бородатая, с кирпично-красными

ногами, хвостом и макушкой (лат.).]

- Сударь, - окрысился малыш на смотрителя, - сударь, я полагаю, вы

лишились ума или совсем спятили, я никакой не Beelzebub caudaque, - не

обезьяна-ревун, я Циннобер, министр Циннобер, кавалер ордена

Зелено-пятнистого тигра с двадцатью пуговицами!

Я стою неподалеку, и когда б мне пришлось умереть на месте, я и то бы

не удержался - я просто заржал от смеха.

- А, и вы тут, господин референдарий? - прохрипел он, и его колдовские

глаза засверкали.

Бог весть как это случилось, но только чужестранцы продолжали принимать

его за самую прекрасную, редкостную обезьяну, которую им когда-нибудь

довелось видеть, и захотели непременно угостить его ломбардскими ореха ми,

которые повытаскивали из карманов. Циннобер при шел в такую ярость, что не

мог передохнуть, и ноги у него подкосились. Камердинер, которого позвали,

принужден был взять его на руки и снести в карету.

Я и сам не могу объяснить, отчего это происшествие было мне как бы

мерцанием надежды. Это первая неудача постигшая маленького оборотня.

Намедни, насколько мне известно, Циннобер рано по утру воротился из

сада весьма расстроенный. Должно быть, кралатая женщина не явилась, так

как от его прекрасных кудрей не осталось и помина. Говорят, теперь его

всклокоченные лохмы свисают на плечи, и князь Барсануф заметил ему: " Не

пренебрегайте чрезмерно вашей прической, дорогой министр, я пришлю к вам

своего куафера". На что Циннобер весьма учтиво ответил, что он велит этого

парня, когда тот заявится, выбросить в окошко. " Великая душа! К вам и не

подступиться! " - промолвил князь и горько заплакал.

Прощай, любезный Бальтазар! Не оставляй надежды да прячься получше,

чтобы они тебя не схватили! "

В совершенном отчаянии от всего, о чем писал ему друг, Бальтазар убежал

в самую чащу леса и принялся громко сетовать.

- Надеяться! - воскликнул он. - И я еще должен на деяться, когда всякая

надежда исчезла, когда все звезды померкли и темная-претемная ночь

объемлет меня, безутешного? Злосчастный рок! Я побежден темными силами,

губительно вторгшимися в мою жизнь! Безумец, я возлагал надежды на

Проспера Альпануса, что своим адским искусством завлек меня и удалил из

Керепеса, сделав так, что удары, которые я наносил изображению в зеркало,

посыпались в действительности на спину Циннобера. Ах, Кандида! Когда б

только мог я позабыть это небесное дитя! Но искра любви пламенеет во мне

все сильнее и жарче прежнего. Повсюду вижу я прелестный образ

возлюбленной, которая с нежной улыбкой, в томлении простирает ко мне руки.

Я ведь знаю! Ты любишь меня, прекрасная, сладчайшая Кандида, и в том моя

безутешная, смертельная мука, что я не в силах спасти тебя от бесчестных

чар, опутавших тебя! Предательский Проспер! Что сделал я тебе, что ты

столь жестоко дурачишь меня?

Смерклось: все краски леса смешались в густой серой мгле. И вдруг

сверкнул какой-то странный отблеск, словно вечерняя заря вспыхнула меж

кустов и деревьев, и тысячи насекомых, шелестя крыльями, с жужжанием

поднялись в воздух. Светящиеся золотые жуки носились взад и вперед,

пестрые нарядные бабочки порхали, осыпая душистую цветочную пыльцу. Шелест

и жужжание становились все нежнее, переходя в сладостно журчащую музыку,

которая принесла утешение истерзанному сердцу Бальтазара. Над ним все

сильнее разгоралось лучистое сияние. Он поднял глаза и с изумлением увидел

Проспера Альпануса, летевшего к нему на каком-то диковинном насекомом, не

лишенном сходства с великолепной, сверкающей всеми красками стрекозой.

Проспер Альпанус спустился к юноше и сел подле него, стрекоза упорхнула

в кусты, вторя пению, наполнявшему весь лес.

Сверкающим чудесным цветком, что был у него в руке, доктор коснулся

чела Бальтазара, и тотчас в юноше пробудился дух бодрости.

- Ты несправедлив, - тихо сказал Проспер Альпанус, - ты весьма

несправедлив ко мне, любезный Бальтазар, когда бранишь меня предательским

и жестоким как раз в ту самую минуту, когда мне удалось возобладать над

чарами, разрушившими твою жизнь, когда я, чтобы скорей найти тебя, скорей

утешить, взлетаю на своем любимом скакуне и мчусь к тебе со всем

необходимым для твоего благополучия. Однако нет ничего горше любовной

муки, ничто не сравнится с нетерпением души, отчаявшейся в любовной тоске.

Я прощаю тебе, ибо и мне самому было не легче, когда я, примерно две

тысячи лет тому назад, полюбил индийскую принцессу, которую звали

Бальзамина, и в отчаянии вырвал бороду своему лучшему другу, магу Лотосу,

по какой причине и сам, как ты видишь, не ношу бороды, дабы и со мной не

случилось чего-либо подобного. Однако ж рассказывать тебе обо всем

пространно было бы сейчас весьма неуместно, ибо всякий влюбленный хочет

слышать только о своей любви и только одну ее считает достойной речи,

равно как и всякий поэт с охотой внимает только своим стихам. Итак, к

делу! Знай же, что Циннобер - обездоленный урод, сын бедной крестьянки, и

настоящее его прозвание - крошка Цахес. Только из тщеславия принял он

гордое имя Циннобер! Канонисса фон Розеншен, или в действительности

прославленная фея Розабельверде, ибо эта дама но кто иная, как фея, нашла

маленькое чудище на дороге. Она полагала, что за все, в чем природа-мачеха

отказала малышу, вознаградит его странным таинственным даром, в силу коего

все замечательное, что в его присутствии кто-либо другой помыслит, скажет

или сделает, будет приписано ему, да и он в обществе красивых,

рассудительных и умных людей будет признан красивым, рассудительным и

умным и вообще всякий раз будет почтен совершеннейшим в том роде, с коим

придет в соприкосновение.

Это удивительное волшебство заключено в трех огнистых сверкающих

волосках на темени малыша. Всякое прикосновение к этим волоскам, да и

вообще к голове, для него болезненно, даже губительно. По этой-то причине

фея превратила его от природы редкие, всклокоченные волосы в густые,

прекрасные локоны, которые, защищая голову малыша, вместе с тем скрывают

упомянутую красную полоску и увеличивают чары. Каждый девятый день фея

магическим золотым гребнем причесывала малыша, и эта прическа расстраивала

все попытки уничтожить чары. Но этот гребень разбил надежный талисман,

который я изловчился подсунуть доброй фее, когда она посетила меня.

Теперь дело за тем, чтобы вырвать у него эти три огнистых волоска, и он

погрузится в былое ничтожество. Тебе, мой любезный Бальтазар,

предназначено разрушить эти чары. Ты наделен мужеством, силой и ловкостью,

ты свершишь все, как надлежит. Возьми это отшлифованное стеклышко, подойдя

к маленькому Цинноберу, где бы ты его ни встретил, пристально погляди

через это стекло на его голову, и три красных волоска прямо и несокровенно

объявятся на его темени. Схвати их покрепче, невзирая на пронзительный

кошачий визг, который он подымет, вырви разом эти три волоска и тотчас

сожги их на месте. Непременно нужно вырвать эти волоски единым разом и

тотчас же сжечь, а не то они смогут причинить еще немало всяческого вреда.

Поэтому особенно обрати внимание па то, чтобы напасть на малыша и крепко и

ловко ухватить эти волоски, когда поблизости будет гореть камин или свечи.

- О Проспер Альпанус! - вскричал Бальтазар. - Своим недоверием я не

заслужил такой доброты, такого великодушия! В глубине моего сердца

родилось чувство, что мои страдания миновали, что мне отверзлись золотые

врата небесного счастья.

- Я люблю, - продолжал Проспер Альпанус, - я люблю юношей, у которых,

подобно тебе, любезный Бальтазар, в чистом сердце заключено нетерпеливое

стремление и любовь, в чьих душах находят отзвук те величественные

аккорды, что доносятся из дальней, полной божественных чудес страны - моей

родины. Счастливцы, одаренные этой внутренней музыкой, - единственные,

кого можно назвать поэтами, хотя этим словом называют многих, которые

хватают первый попавшийся контрабас, водят по нему смычком и беспорядочное

дребезжание стонущих от их прикосновения струн принимают за великолепную

музыку, что струится из глубины их собственных сердец. Я знаю,

возлюбленный Бальтазар, - подчас тебе сдается, что ты понимаешь бормотание

ручьев, шепот деревьев и будто пламенеющий закат ведет с тобой разумные

речи. Да, мой Бальтазар, в эти мгновения ты и впрямь постигаешь чудесные

голоса природы, ибо в твоей собственной душе возникает божественный звук,

порожденный дивной гармонией сокровеннейших начал природы. Так как ты

играешь на фортепьяно, о поэт, то тебе, верно, известно, что взятому тону

вторят все ему созвучные. Этот закон природы взят мною не для пустого

сравнения. Да, ты поэт, ты много выше, чем полагают иные из тех, кому ты

читал свои опыты, в которых пытался с помощью пера и чернил переложить на

бумагу внутреннюю музыку. В этих опытах ты еще немного успел. Однако ты

сделал хороший набросок в историческом роде, когда с прагматической

широтой и обстоятельностью рассказал о любви соловья к алой розе, историю,

которой я был свидетелем. Это весьма искусное произведение.

Проспер Альпанус умолк. Бальтазар, широко раскрыв глаза, с удивлением

смотрел на него; он совсем не знал, что ему сказать, когда стихотворение,

которое он считал самым фантастическим из всего, что было им написано,

Проспер объявил опытом в историческом роде.

- Тебя, - продолжал Проспер Альпанус, и лицо его озарилось приветливой

улыбкой, - тебя мои речи, должно быть, приводят в изумление, и тебе,

верно, многое во мне кажется странным. Но рассуди сам: по мнению всех

здравомыслящих людей, я - лицо, которому дозволено выступать лишь в

сказках, а ты знаешь, возлюбленный Бальтазар, подобные лица могут

совершать диковинные поступки и молоть всякий вздор, сколько им

вздумается, особенно же если за этим скрывается нечто такое, чего нельзя

отвергнуть. Однако ж продолжим беседу. Ежели фея Розабельверде так

ревностно заботится об уродливом Циннобере, то ты, Бальтазар, всецело под

моей защитой. Так послушай, что я надумал для тебя сделать. Вчера меня

посетил маг Лотос, он передал мне несчетное множество поклонов и столько

же упреков от принцессы Бальзамины, которая пробудилась от сна и в

сладостных звуках Чарта-Бхады, той прекрасной поэмы, что была нашей первой

любовью, простирает ко мне томящиеся руки. Также и мой старый друг,

министр Юхи, приветливо кивает мне с Полярной звезды. Я должен уехать в

далекую Индию. В моем имении, которое я покидаю, я не желал бы видеть

другого владельца, кроме тебя. Завтра я отправляюсь в Керепес и составлю

по всей форме дарственную запись, где я буду означен твоим дядей. Как

только чары Циннобера будут разрушены, ты представишься профессору Мошу

Терпину владельцем прекрасного имения, изрядного состояния и попросишь

руки прелестной Кандиды, на что он с превеликой радостью согласится. Мало

того! Ежели ты поселишься с Кандидой в моем сельском доме, то счастье

вашего супружества обеспечено. За прекрасными деревьями сада произрастает

все, что необходимо для домашнего обихода. Помимо чудеснейших плодов - еще

и отменная капуста, да и всякие добротные вкусные овощи, каких по всей

округе не найти. У твоей жены всегда будет первый салат, первая спаржа.

Кухня так устроена, что горшки никогда не перекипают и ни одно блюдо не

подгорает, даже если ты на целый час опоздаешь к столу. Ковры, чехлы на

стульях и диване такого свойства, что даже при самой большой неловкости

слугам не удастся посадить на них пятно, точно так же там не бьется ни

фарфор, ни стекло, какие бы великие усилия ни прилагала к тому прислуга,

даже если начнет бросать посуду на каменный пол. Наконец, всякий раз когда

жена устроит стирку, то на большом лугу позади дома будет стоять

прекрасная ясная погода, хотя бы повсюду шел дождь, гремел гром и сверкала

молния. Словом, мой Бальтазар, все устроено так, чтобы ты мог спокойно и

нерушимо наслаждаться семейным счастьем подле прекрасной своей Кандиды!

Однако мне пора домой, дабы вместе с моим другом Лотосом заняться

сборами к скорому отъезду. Прощай, мой Бальтазар!

Тут Проспер свистнул раз, другой, и тотчас, жужжа прилетела стрекоза.

Он взнуздал ее и вскочил в седло. Но уже отлетев, внезапно остановился и

вернулся к Бальтазару.

- Я было, - сказал он, - чуть не запамятовал о твоем друге Фабиане.

Поддавшись шаловливой веселости, я чересчур жестоко покарал его за ложное

умствование. В этой табакерке заключено то, что его утешит.

Проспер подал Бальтазару маленькую блестящую, полированную черепаховую

табакерку, которую тот спрятал вместе с лорнеткой, ранее врученной ему

Проспером для уничтожения чар Циннобера.

Проспер Альпанус прошуршал сквозь кустарник в то время как лесные

голоса звенели все сладостней и громче.

Бальтазар воротился в Хох-Якобсхейм; все блаженство, весь восторг

сладчайшей надежды наполняли его сердце.