Главная страница Случайная страница
КАТЕГОРИИ:
АвтомобилиАстрономияБиологияГеографияДом и садДругие языкиДругоеИнформатикаИсторияКультураЛитератураЛогикаМатематикаМедицинаМеталлургияМеханикаОбразованиеОхрана трудаПедагогикаПолитикаПравоПсихологияРелигияРиторикаСоциологияСпортСтроительствоТехнологияТуризмФизикаФилософияФинансыХимияЧерчениеЭкологияЭкономикаЭлектроника
|
|
Глава xlII. О белизне кита
Что означал Белый Кит для Ахава, я уже дал читателю понять; остаетсятолько пояснить, чем он был для меня. Помимо тех очевидных причин, которые не могли не порождать у каждого вдуше чувства понятной тревоги, было в Моби Дике и еще нечто, какой-тосмутный, несказанный ужас, достигавший порой такого напряжения, что всеостальное совершенно им подавлялось, но неизменно оставшийся таинственным, невыразимым, так что я почти не надеюсь связно и понятно описать его. Ужасэтот для меня заключался в белизне кита. Ну как тут можно что-нибудьобъяснить? А ведь все-таки, как угодно туманно и несвязно, но объяснить своичувства я должен, иначе все эти главы не будут иметь цены. Хотя в природе белизна часто умножает и облагораживает красоту, словноодаряя ее своими собственными особыми достоинствами, как мы это видим напримере мрамора, японских камелий и жемчуга; и хотя многие народы так илииначе отдают должное царственному превосходству этого цвета, ведь дажедревние варварские короли великого Пегу помещали титул " Владыки БелыхСлонов" над всеми прочими велеречивыми описаниями своего могущества, а усовременных королей Сиама это же белоснежное четвероногое запечатлено накоролевском штандарте, а на Ганноверском знамени имеется изображениебелоснежного скакуна, в то время как и великая Австрийская империя, наследница всевластного Рима, избрала для своего имперского знамени все тотже величественный цвет; и хотя, помимо всего, белый цвет был признан дажецветом радости, ибо у римлян белым камнем отмечались праздничные дни; и хотяпо всем остальным человеческим понятиям и ассоциациям белизна символизируетмножество трогательных и благородных вещей - невинность невест и мягкосердиестарости; хотя у краснокожих в Америке пожалование белого пояса-вампумасчиталось величайшей честью; хотя во многих странах белый цвет горностая всудейском облачении является эмблемой правосудия и он же в видемолочно-белого коня поддерживает в каждодневности величие королей и королев; хотя в высочайших таинствах возвышеннейших религий белый цвет всегдасчитался символом божественной непорочности и силы - у персидскихогнепоклонников белое раздвоенное пламя на алтаре почиталось превыше всего, а в греческой мифологии сам великий Зевс принимал образ белоснежного быка; ихотя у благородных ирокезов принесение в жертву священной Белой Собаки вразгар зимы рассматривалось, согласно их теологии, как самый торжественныйпраздник, а это белейшее, преданнейшее существо считалось наиболее достойнымпосланцем для встречи с Великим Духом, которому они ежегодно посылалидонесения о своей неизменной преданности; и хотя христианские священникипозаимствовали латинское слово " albus" - белый для обозначения стихаря -некоторой части своего священного облачения, надеваемой под рясу; хотя средибожественного великолепия римской церкви белый цвет особенно частоиспользуется при прославлении страстей господних; хотя в Откровении СвятогоИоанна праведники наделены белыми одеждами и двадцать четыре старца, облаченные в белое, стоят перед великим белым престолом, на которомвосседает Владыка Святый и Истинный, белый, как белая волна, как снег, -все-таки, несмотря на эти совокупные ассоциации со всем что ни на естьхорошего, возвышенного и благородного, в самой идее белизны таится нечтонеуловимое, но более жуткое, чем в зловещем красном цвете крови. Именно из-за этого неуловимого свойства белизна, лишенная перечисленныхприятных ассоциаций и соотнесенная с предметом и без того ужасным, усугубляет до крайней степени его жуткие качества. Взгляните на белогополярного медведя или на белую тропическую акулу; что иное, если не ровныйбелоснежный цвет, делает их столь непередаваемо страшными? Мертвеннаябелизна придает торжествующе-плотоядному облику этих бессловесных тварей туомерзительную вкрадчивость, которая вызывает еще больше отвращения, чемужаса. Вот почему даже свирепозубый тигр в своем геральдическом облачении неможет так пошатнуть человеческую храбрость, как медведь или акула вбелоснежных покровах(1). ---------------- (1) Быть может, читатель, специально углубившийся в этот предмет, станет утверждать, что источником сверхъестественного ужаса, внушаемогополярным медведем, служит не белизна как таковая, а то обстоятельство, чтобезмерная свирепость этого зверя выступает в одежде невинности и любви и чтоименно благодаря такому дикому контрасту двух одновременных противоположныхощущений и внушает нам полярный медведь столь великий страх. Но даже есливсе это и так, все равно, не было бы белизны, не было бы и страха. Что же до белой акулы, то мертвенная белизна покоя, присущая этомусозданию в обычных условиях, удивительно соответствует описанным свойствамполярного четвероногого. Это обстоятельство очень точно отражено вофранцузском названии акулы. Католическая заупокойная служба начинаетсясловами Requiem aeternam (вечный покой), вследствие чего и вся месса ипохоронная музыка стали также называться Requiem. Так вот, из-за белой немойнеподвижности смерти, характерной для акулы, и из-за вкрадчивойубийственности ее повадок французы зовут ее Requin. - Примеч. автора. Или вот альбатрос - откуда берутся все тучи душевного недоумения ибледного ужаса, среди которых парит этот белый призрак в представлениикаждого? Не Кольридж первым сотворил эти чары, это сделал божий великий инельстивый поэт-лауреат по имени Природа(1). -------------------------- (1) Помню, как я впервые увидел альбатроса. Это было в водах Антарктикиво время долгого, свирепого шторма. Отстояв вахту внизу, я поднялся наодетую тучами палубу и здесь на крышке люка увидел царственное пернатоесущество, белое, как снег, с крючковатым клювом совершенной римской формы.Время от времени оно выгибало свои огромные архангельские крылья, словно длятого, чтобы заключить в объятия святой ковчег. Тело его чудесным образомтрепетало и содрогалось. Птица была невредима, но она издавала короткиекрики, подобно призраку короля, охваченного сверхъестественной скорбью. А вглазах ее, ничего не выражавших и странных, я видел, чудилось мне, тайнувласти над самим богом. И я склонился, как Авраам пред ангелами, - так белобыло это белое существо, так широк был размах его крыльев, что тогда, в этихводах вечного изгнания, я вдруг утратил жалкую, унизительную память оцивилизациях и городах. Долго любовался я этим пернатым чудом. И как бы ямог передать те мысли, что проносились тогда у меня в голове? Наконец яочнулся и спросил у одного матроса, что это за птица. " Гоуни", - ответил онмне. Гоуни! Я никогда прежде не слышал такого имени: возможно ли, чтобы людина берегу не знали о существовании этого сказочного создания? Невероятно! Итолько потом я узнал, что так моряки иногда называют альбатросов Так чтомистический трепет, который я испытал, впервые увидев на палубе альбатроса, ни в какой мере не связан со страстными стихами Кольриджа. Ибо я и стиховэтих тогда еще не читал, да и не знал, что передо мной альбатрос Но косвенномой рассказ лишь умножает славу поэта и его творения. Я утверждаю, что все мистическое очарование этой птицы порожденочудесной ее белизной, и в доказательство приведу так называемых " серыхальбатросов" - результат какой-то терминологической путаницы; этих птиц явстречал часто, но никогда не испытывал при виде их тех ощущений, какиевызвал во мне наш антарктический гость. Но как, однако, было поймано это сказочное существо? Поклянитесьсохранить тайну, и я скажу вам: при помощи предательского крючка и лескиудалось изловить эту птицу, когда она плыла, покачиваясь, по волнам.Впоследствии капитан сделал ее почтальоном: он привязал к ее шее кожануюполоску, на которой значилось название судна и его местонахождение, иотпустил птицу на волю. Но я-то знаю, что кожаная полоска, предназначеннаядля человека, была доставлена прямо на небеса, куда вознеслась белая птицанавстречу призывно распростершим крыла восторженным херувимам. - Примеч.автора. У нас на Дальнем Западе особой известностью пользуются индейскиесказания о Белом Коне Прерий - о великолепном молочно-белом скакуне согромными глазами, маленькой головкой, крутой грудью и с величавостью тысячмонархов в надменной, царственной осанке. Он был единовластным Ксерксомнеобозримых диких табунов, чьи пастбища в те дни были ограждены лишьСкалистыми горами да Аллеганским кряжем. И во главе их огнедышащих полчищнесся он на Запад, подобный избранной звезде, ведущей за собой ежевечернийхоровод светил. Взвихренный каскад его гривы, изогнутая комета хвоста былиего сбруей, роскошней которой никакие чеканщики по золоту не могли бы емуподнести. То было царственное, небесное видение девственного западного мира, воскрешавшего некогда пред глазами зверобоев те славные первобытные времена, когда Адам ходил по земле, величавый, как бог, крутолобый и бесстрашный, какэтот дикий скакун. Шествовал ли царь коней, окруженный адъютантами имаршалами в авангарде бесчисленных когорт, что лились, подобно реке Огайо, нескончаемым потоком по равнине, или, поводя теплыми ноздрями, краснеющимина фоне холодной белизны, осматривал на скаку своих подданных, растянувшихсяпо прерии куда ни глянь до самого горизонта, - в каком бы обличии нипредстал он пред ними, все равно для храбрых индейцев он неизменно оставалсяобъектом трепетного поклонения и страха. И если судить по тому, что гласятлегенды об этом царственном коне, то истоком всей его божественности, вневсякого сомнения, служила только его призрачная белизна, и божественностьэта, вызывая поклонение, одновременно внушала какой-то необъяснимый ужас. Однако можно привести и такие примеры, когда белизна выступаетсовершенно лишенной того таинственного и привлекательного сияния, какимокружены Белый Конь и Альбатрос. Что так отталкивает нас во внешности альбиноса и делает его поройотвратительным - даже в глазах собственных родных и близких? Сама табелизна, которая облачает его и дарит ему имя. Альбинос сложен ничуть нехуже всякого - в нем не заметно никакого уродства - и тем не менее этавсепроникающая белизна делает его омерзительнее самого чудовищного выродка.Почему бы это? Да и сама Природа, уже совсем в ином виде, в своих наименее уловимых, но от этого отнюдь не менее зловредных проявлениях, не пренебрегает услугамиэтого довершающего признака, свойственного всему ужасному. Закованный в латыдемон Южных морей получил благодаря своему льдистому облику имя Белый Шквал.И человеческое коварство, как показывают нам примеры из истории, негнушалось в своих ухищрениях столь могущественным вспомогательным средством.Насколько возрастает впечатление от той сцены из Фруассара, где БелыеКапюшоны Гента, скрывая лица под снежными эмблемами своей клики, закалываютграфского управляющего на рыночной площади! Да и сам обыденный многовековый опыт человечества тоже говорит осверхъестественных свойствах этого цвета. Ничто не внушает нам при взглядена покойника такого ужаса, как его мраморная бледность; будто бледность этазнаменует собой и потустороннее оцепенение загробного мира, и смертныйземной страх. У смертельной бледности усопших заимствуем мы цвет покровов, которыми окутываем мы их. И в самых своих суевериях мы не преминулинабросить белоснежную мантию на каждый призрак, который возникает передчеловеком, поднявшись из молочно-белого тумана. Да что там перечислять! Вспомним лучше, пока от этих ужасов мороз по коже подирает, что у самогоцаря ужасов, описанного евангелистом, под седлом - конь блед. Итак, какие бы возвышенные и добрые идеи ни связывал с белизной человекв определенном настроении ума, все равно никто не сможет отрицать того, чтов своем глубочайшем, чистом виде белизна порождает в человеческой душе самыенеобычайные видения. Но даже если этот факт и не вызывает сомнений, как можем мы, смертные, объяснить его? Анализировать его не представляется возможным. Нельзя ли втаком случае, приведя здесь несколько примеров того, как белизна -совершенно или частично лишенная каких бы то ни было прямых устрашающихассоциаций - тем не менее оказывает на нас в конечном счете все то жеколдовское воздействие, нельзя ли надеяться этим путем напасть ненароком наключ к секрету, который мы стремимся разгадать? Попытаемся же. Но в подобных вопросах тонкость рассуждения рассчитанана тонкость понимания, и человек, лишенный фантазии, не сумеет последоватьза мной по этим чертогам. И хоть некоторые по крайней мере из техфантастических впечатлений, о которых здесь пойдет речь, несомненно, былииспытаны и другими людьми, мало кто, наверное, отдавал себе в них отчет, ине все поэтому смогут их припомнить. Почему, например, у человека, не получившего глубокого религиозногообразования и весьма мало осведомленного относительно своеобразия церковныхпраздников, простое упоминание о Троицыном дне, который называется у насБелое Воскресенье, порождает в воображении длинную унылую и безмолвнуюпроцессию пилигримов, медленно бредущих, уставя очи долу, и густозапорошенных свежевыпавшим снегом? Почему также в душе темного и невинногопротестанта в центральных штатах даже беглое упоминание о Белых Братьях илиБелой Монахине вызывает видение некоей безглазой статуи? Чем - помимо древних сказаний о заточении рыцарей и королей, которые, однако, не дают нам исчерпывающего ответа, - чем можно объяснить тоудивительное свойство Белой башни лондонского Тауэра воздействовать навоображение приезжих простаков-американцев сильнее, чем соседниемногоэтажные постройки, - Боковая башня, и даже Кровавая? А башни еще болеевозвышенные, Белые горы Нью-Гэмпшира, отчего при упоминании о них нисходитпорой в душу ощущение грандиозной призрачности, в то время как мысли оГолубом кряже Виргинии исполнены столь мягкой, росистой, поэтическоймечтательности? Почему, невзирая на долготы и широты, Белое море оказываетна наши души такое потустороннее влияние, тогда как Желтое море убаюкиваетнас земными представлениями о длинных и приятных вечерах на лакированныхволнах и наступающих к их исходу цветистых и сонных закатах? Или же, еслиобратиться к примерам уже совсем не материальным, рассчитанным исключительнона людское воображение, почему при чтении старинных сказок ЦентральнойЕвропы образ " высокого бледного человека" в лесах Гарца, чей бескровный ликбесшумно скользит среди зеленых рощ, почему этот белый призрак внушаетбольше страха, чем вся завывающая нечисть Блоксберга? И нельзя сказать, что только память о рушащих соборы землетрясениях; или неудержимые набеги бушующего моря; или бесслезная засушливость небес, изкоторых никогда не падают дожди; или вид самого города - целого поляпокосившихся шпилей, вывернутых каменных плит и поникших крестов, будто накладбище кораблей; или его пригороды, где стены домов громоздятся одна наддругой, словно раскиданная колода карт, - нельзя сказать, что, мол, вот онивсе причины, делающие Лиму самым странным и самым печальным городом в мире.Ибо Лима, подобно монахине, скрыла лицо свое под белой вуалью, и в белизнеее скорби таится нечто возвышенное и жуткое. Древняя, как Писарро, этабелоснежность придает вечную новизну ее руинам; она не допускаетжизнерадостной зелени окончательного распада и простирает над развалинамиукреплений недвижную бледность апоплексии, застывшей в своей гримасе. Я знаю, что во всеобщем мнении белизна отнюдь не считаетсяпервопричиной ужаса, внушаемого явлениями, которые ужасны сами по себе; иточно так же для лишенных воображения людей в явлениях, которые внушают инымстрах исключительно своей белизной, попросту нет ничего страшного, вособенности если белизна выступает в форме немой и всеохватывающей. Я хотелбы привести примеры, долженствующие разъяснить обе эти мои мысли. Во-первых. Мореплаватель, который, приблизившись к незнакомому берегу, услышит ночью рев прибоя, пробуждается ото сна, весь настороженность ивнимание, и ощущает страх ровно настолько, чтобы все его способности лишьобострились; но если при совершенно сходных обстоятельствах он по свисткуподнимается с койки и видит, что их судно плывет среди ночи по молочно-белымводам - словно это не пенные гребешки, а целые стада белых медведей подплылисюда с близлежащих мысов, - вот тогда испытывает он немой исверхъестественный ужас; призрачная пелена пенного моря страшит его, какподлинное привидение; напрасно убеждает его лот, что дно еще непромеривается; все равно, сердце у него уходит в пятки и остается там до техпор, покуда под килем корабля вновь не забурлит синяя волна. А между темкакой мореплаватель признается вам: " Сэр, я не так перетрусил, что мынаскочим на подводные рифы, как испугался этой жуткой белизны"? Во-вторых. У индейца-перуанца вечное зрелище снегами оседланных Анд невызывает страха, помимо, быть может, представления о бесконечной ледянойпустыне, которая царит на такой огромной высоте, и помимо вполнеестественных мыслей о том, как ужасно было бы затеряться среди этогомертвого безлюдья. Или же поселенцы Дальнего Запада, они тоже с относительным безразличием разглядываютбескрайнюю прерию, затянутую снежной пеленой, где нет ни сучка, ни деревца, чтобы отбросить тень на эту застывшую, недвижную белизну. Но не тоиспытывает моряк в водах Антарктики, где порой, когда ему, иззябшему изамученному, грозит, казалось бы, неотвратимое кораблекрушение, вместорадуги, сулящей надежду и утешение в его страдании, какая-то адски хитраяигра морозного воздуха представляет его взору лишь бесконечный церковныйпогост, который с издевкой ухмыляется ему своими убогими ледяныминадгробиями и расщепленными крестами. Но вы скажете мне, быть может, что эта убеленная глава о белизне - этовсего лишь белый флаг, выброшенный трусливой душой; ты покорился ипохондрии, Измаил. Тогда ответьте мне лучше, чем объяснить поведение сильного и здоровогожеребенка-однолетка, появившегося на свет где-нибудь в мирной долинеВермонта, вдали от всяких хищников, который в любой солнечный день, если вытолько встряхнете у него за крупом новой бизоньей полостью, так что он и неувидит ее даже, а только почует дикий запах мускуса, непременно вздрогнет, захрапит и, выкатив глаза, ударит копытами в землю, объятый паническимстрахом? Ведь он не может помнить о том, как сшибались рогами дикие быки наего зеленой северной родине, и поэтому запах мускуса не напоминает ему обылых опасностях; ибо что знает он, однолеток из Новой Англии, о черныхбизонах далекого Орегона? Ничего, разумеется; но здесь, в этой бессловесной твари, мысталкиваемся с врожденным знанием о демонических силах мира. Пусть тысячимиль отделяют его от Орегона - все равно, когда он чует воинственный запахмускуса, свирепые, всесокрушающие бизоньи стада для него становятся такой жереальностью, как и для отбившегося от табуна жеребенка прерий, которого они, быть может, в этот самый миг затаптывают в прах. И точно так же приглушенное рокотание пенных валов, и холодный шорохинея в горах, и безжизненное колыхание снежной пелены, которую сдувает сместа на место ветер прерий, - все это для Измаила - все равно что бизоньяполость для перепуганного однолетка! И он, как и я, не знает, где таятся неизреченные ужасы, которые нам сним дано учуять, но оба мы знаем, что где-то они существуют. Ибо многое вэтом видимом мире построено на любви, но невидимые сферы сотворены страхом. Но и теперь не разгадали мы тайну магической силы в белизне и неузнали, почему так воздействует она на души; не узнали - что еще непонятнееи много чудеснее, - почему, как мы видели, она является многозначительнымсимволом духовного начала и даже истинным покровом самого христианскогобожества и в то же время служит усугублению ужаса во всем, что устрашает родчеловеческий. Может быть, своей бескрайностью она предрекает нам бездушные пустоты ипространства вселенной и наносит нам удар в спину мыслью об уничтожении, которая родится в нас, когда глядим мы в белые глубины Млечного Пути? Или жевсе дело тут в том, что белизна в сущности не цвет, а видимое отсутствиевсякого цвета, и оттого так немы и одновременно многозначительны для насширокие заснеженные пространства - всецветная бесцветность безбожия, котороене по силам человеку? Если же мы припомним другую теорию натурфилософов, согласно которой все земные краски, все разноцветные эмблемы и гербы величияи красоты, нежные тона небес и кущ на закате и позлащенный бархат бабочек, ипушистые, как бабочки, щеки юных девушек - все это лишь изощренный обман, свойства, не присущие явлениям, а нанесенные на них извне; и, стало быть, вся наша обожествленная Природа намалевана, как последняя потаскушка, чьисоблазны скрывают под собой лишь могильный склеп; если мы припомним вслед заэтим, что само таинственное косметическое средство, которое дает природе всеее тона и оттенки - сам по себе свет в его великой сущности неизменноостается белым и бесцветным и что, падая на материю не через посредствопосторонних сил, а прямо, он все предметы, даже тюльпаны и розы, окрасил бысвоим собственным несуществующим цветом - если представить себе все это, томир раскинется перед нами прокаженным паралитиком; и подобно упрямымпутешественникам по Лапландии, которые отказываются надеть цветные очки, жалкий безбожник ослепнет при виде величественного белого покрова, затянувшего все вокруг него. Воплощением всего этого был кит-альбинос. Можно ли тут дивитьсявызванной им жгучей ненависти?
Данная страница нарушает авторские права?