Гордая инфанта

– Ой, Нянюшка, – воскликнула Дорис, увидев в руках у Нянюшки свой длинный бледно-розовый чулок, – не чини этот чулок! Пожалуйста, не чини!

– Отчего же, милая? – спросила Нянюшка. – Его как раз пора заштопать. Вон сколько петель спереди спустилось.

– Вот и не штопай! Штопка на самом видном месте – это ужасно! Его надо просто выбросить!

– Но ведь это твои выходные шелковые чулки! Что ж ты – в одном чулке в гости пойдешь?

Дорис надулась:

– Лучше уж вовсе не ходить в гости, чем в штопаных чулках. Все будут глазеть и пальцем показывать!

– Экая ты гордячка, – сказала Нянюшка, заправляя шелковую нить в самую тонкую иглу. – Гордость – это порок не лучше зависти. Боишься на людях в чиненном чулке показаться – значит, ты ничем не лучше испанской инфанты, которую я тоже нянчила когда-то. Она вечно стыдилась хорошего – а хорошего в ней было немало! – и гордилась всякой чепухой.

– Чем же она гордилась, Нянюшка? – спросила Дорис.

– Говорю тебе – ерундой всякой. Как возгордится, нос задерет – на нее и управы не найдешь. Скажем, уронит платок, а лакей подхватит – так она у нас слишком горда, чтоб ему спасибо сказать. Ела только на золотых тарелках, на серебряных – ни-ни: слишком горда. В карету ей впрягали только пару, да какую! Снежно-белую кобылку с голубыми глазами, с серебряной уздечкой, с лазурным плюмажем и черного конька с огненными глазами, с золотой уздечкой и красным плюмажем. А увидит в хвосте черного коня белый волос или в гриве белой кобылы черный волос – беда! Наша Гордая Инфанта живо их из Испании прогонит.

– Почему ты такая гордячка? – спрошу я иногда.

– Как ты, Нянюшка, не понимаешь? – ответит она свысока. – Я же испанская инфанта! У меня же самое пышное в мире платье из золотой парчи, расшитое самым крупным в Европе жемчугом! Мне все кланяются, когда я иду по улице! И скоро все великие короли съедутся просить моей руки! Богаче моего отца в мире нет, у него сундуки от золота ломятся, он все заморские края покорил, его корабли все моря бороздят – он самый главный владыка на свете! И богатства его в один прекрасный день станут моими. Так чего же ты, Нянюшка, спрашиваешь? Разве мне нечем гордиться?

– Да уж, – отвечаю, – твоя правда. Ты, видно, такая уродилась.

Однажды отправились мы с Инфантой кататься в золотой карете, запряженной белой кобылой и черным жеребцом. В деревушке неподалеку от города увидели пекарню, а у порога – простолюдинку с голым младенцем. Младенец раскудрявый, румяный, как ягодка, хохочет у матери на руках. А мать подкидывает его вверх и припевает:

О. Боже великий, мне есть чем гордиться! В Кастилье со мною никто не сравнится! Вы булки едали вкуснее, чем наши? А сына видали милее и краше?

Выглянув из окошка кареты, Инфанта послушала песенку, и глаза ее гневно вспыхнули. Она выпрыгнула на землю, подскочила к женщине и закричала:

– Ты лжешь! Это со мной никто в Кастилье не сравнится! Я испанская инфанта, наследница короля! Это тебе не булки печь и детей рожать!

Женщина счастливо засмеялась, сверкнув красивыми белыми зубами:

– Нет, милая барышня, одно дело простую булку испечь, другое дело – самую лучшую. Да и ребеночка такого ни у кого нет! Правда, солнышко мое? – и она поцеловала складочки на шее младенца.

– Все ты лжешь! – закричала гордая Инфанта. Прыгнула обратно в карету, велела кучеру ехать домой да погонять лошадей. Во дворце направилась прямиком на кухню, потребовала у остолбеневшей поварихи миску с мукой, плеснула туда воды, скатала большой тугой шар, сердито пошлепала его маленькими ручками и приказала поварихе сунуть его в печку, а когда будет готов – подать королю-отцу на ужин.

Вечером все уселись за стол, и на блюде внесли булку. Вы бы видели эту булку! Твердая, точно камень.

– Что это? – испуганно спросил испанский король.

– Булка тебе на ужин, – гордо провозгласила Инфанта. – Я ее сама делала.

Сперва король попробовал разрезать булку ножом. Потом – разрубить мечом. Наконец, он расхохотался и сказал старшему хлеборезу:

– Отошлите-ка булку главнокомандующему, пусть сунет в пушку вместо ядра и стреляет в марокканцев.

Покраснев, надувшись, точно индюшка, Инфанта вышла из-за стола и удалилась, задравши нос кверху. Ужинать вовсе не стала и утешать себя не позволила. Поутру сказала, что поедет кататься одна. Я-то видела, что она все еще горюет, и собралась было с ней ехать. Только она меня не взяла. Каждое утро, целый месяц кряду, уезжала она куда-то в своей роскошной карете, а куда – неизвестно. Мы и кучера спрашивали, но он признался, что ему велено держать язык за зубами.

И вот однажды за ужином, когда король и Инфанта уселись за стол, на золотом подносе внесли новую булку. Свежая, ароматная, ровно золотистая, с румяной корочкой! Король тут же отрезал кусок и съел, даже без масла, до последней крошки.

– Какой хлеб! Какой вкусный хлеб! Я такой булки в жизни не едал!

Испанская Инфанта снова покраснела, но на сей раз – от радости.

– Я сама испекла её, папа. Своими руками! У меня пока еще выходит не так хорошо, как у жены пекаря, но она говорит, что когда-нибудь я испеку самую лучшую булку во всей Испании.

Король крепко обнял и поцеловал Инфанту:

– Я горжусь дочерью, которая печет такие чудесные булки.

Инфанта стояла гордая, я ее такой гордой и не видела.

Зато после, много лет спустя, увидела я мою Инфанту гордой пуще прежнего. Она послала за мной, чтоб я ее первенца нянчила. Замуж она вышла за французского короля, и мы не виделись с самой свадьбы. Инфанта встретила меня на пороге дворца. Я обняла ее и, конечно, спросила:

– Ну что, милая, каков твой младенец?

– Ой, Нянюшка! – воскликнула она радостно. – Я самая гордая женщина на свете. У меня самый-самый лучший сын! Ведь этим можно гордиться, правда?