Часть II 6 страница

Ренессансное отношение к «красивому пороку», отчасти сохранившееся в елизаветинской Англии и во Франции XVII в., было сугубо верхушечным, элитарным, типичным для аристократической и богемно-артистической среды, где нормы официальной морали не действовали. Если красивая внешность открывала юноше путь в мастерскую великого ху­дожника или в королевскую опочивальню, с какой стати он стал бы упускать такую возможность? Тем более что такие отношения, какова бы ни была их мотивация, не рассмат­ривались как альтернатива семье и браку.

Миньоны Генриха III Французского, о женственности ко­торых парижане распевали сатирические куплеты, были зав­зятыми дуэлянтами и женатыми мужчинами и с успехом во­лочились за придворными дамами (один из них, де Сен-Мегрен, был даже убит за то, что соблазнил герцогиню де Гиз).

Явные и скрытые содомиты пользовались большим влия­нием при дворе Людовика XIII (1601—1643)²⁸. Сам король с Детства боялся женщин, по контрасту с отцом, известным ловеласом Генрихом IV, его прозвали «Людовиком цело­мудренным». Открытыми содомитами были родной брат короля герцог Гастон Орлеанский, сводный брат (сын Ген­риха IV и Габриели д'Эстре) герцог Сезар де Вандом, прин­цы из дома Бурбонов отец и сын де Конде, маршал де Граммон и его сын граф де Гиш, герцог де Бельгард, кар­динал Людовик де Гиз и многие другие вельможи.

Наличие влиятельных покровителей позволяло француз­ским «либертинам», как осудительно называли сторонников свободной, не признающей религиозных ограничений, ге­донистической морали, не только удовлетворять свои нека­нонические сексуальные склонности, но и создавать тайные сети дружеских связей, основанных на общности эротичес­ких вкусов.

Возникает нелегальная, но и не совсем подпольная го­мосексуальная субкультура и традиция. Сборник гомоэротических стихов Теофиля де Вьо (1590—1626), которого много лет преследовали за связь с юным, на девять лет младше его, Жаком Балле де Барро, переиздавался в XVII в. 93 раза! Де Барро, также поэт и вольнодумец, про­званный «вдовой Теофиля» и «королем Содома», в свою очередь, передал эстафету собственному возлюбленному, поэту Дени Сангену де Сен-Павену (1595—1670).

«Король-Солнце» Людовик XIV, в отличие от отца, лю­бил исключительно женщин, но что он мог сделать со свои­ми родственниками и приближенными? Младший брат коро­ля герцог Филипп Орлеанский обожал носить женское пла­тье на балах и карнавалах (в детстве его так наряжали взрос­лые) и не скрывал своих любовных отношений с графом де Гишем и шевалье де Лоррэном, что не мешало ему быть ус­пешным полководцем, вызывая у короля жгучую зависть. В 1678 г. несколько знатных молодых людей (де Гиш, де Грам­мон и др.) создали тайный орден, члены которого приняли обет полного воздержания от женщин, кроме как для про­должения рода. Вступлению в орден предшествовал обряд инициации, включавший интимный осмотр тела новичка магистрами. В 1681 г. в орден вступил 18-летний внебрач­ный сын короля и Луизы де Лавальер граф де Вермандуа, который не только все разболтал своим многочисленным друзьям, но и пригласил присоединиться к ордену 16-летнего красавчика и ловеласа принца де Конти. Разгневанный король приказал выпороть Вермандуа в своем присутствии и отправил в ссылку; Конти был отправлен к семье в замок Шантильи, остальные получили выговоры.

Но молодые аристократы продолжали свои дебоши. Од­нажды, возвращаясь из борделя, «пьяные как свиньи», они попытались изнасиловать приглянувшегося им юного тор­говца, а когда тот оказал сопротивление, один из нападав­ших выхватил шпагу и отсек юноше половые органы, пос­ле чего хулиганы убежали, оставив жертву истекать кровью. Дело дошло до короля, но наказание было мягким: юный герцог де Ла Ферте получил от короля выговор, министр Кольбер публично выпорол своего сына, а маркиза де Бирана отец срочно заставил жениться.

Вообще знатные люди предпочитали защищать своих от­прысков. Когда в 1722 г. престарелый маршал де Вильруа по собственному почину добился удаления от двора своего внука маркиза д'Алинкура, который вместе с молодым гер­цогом де Буфлером пытался прямо в парке «содомизировать», с его полного добровольного согласия, третьего юно­го аристократа, при дворе осуждали не внука, а деда. Пле­мянник маршала принц Шарль Лотарингский сказал ему: «Мсье, не следует дисциплинировать своих детей с помо­щью короля, для этого есть другие способы; лично я не стал бы ничего предпринимать по такому поводу».

Между прочим, эти распутные молодые дворяне были от­личными воинами. Военный министр Людовика XIV Лувуа в беседе с королем даже выдвигал в их защиту довод, что со­домиты охотно идут в армию, а будь они устроены иначе, они предпочитали бы сидеть дома с женами и любовницами.

Содомитами, причем некоторые — исключительно «пас­сивными», были знаменитейшие полководцы XVII в.: вели­кий Конде, маршал Вандом, который подставлял свой зад буквально всем желающим, не различая чинов и званий, его брат приор Вандомский, маршал д'Юксель, маршал герцог де Вильяр, маршал Тюренн. Прославленный воена­чальник принц Евгений Савойский с детства отличался женственностью и настолько легко отдавался всем желающим молодым мужчинам, что его прозвали «мадам путана». «Женственные» в постели, эти люди были мужественны в бою и во всем остальном. Хотя на их счет ходила масса ска­брезных песенок и шуток, в них сквозило не осуждение, а смех. А то, что простительно маршалам, подавно не зазор­но для связанных обетом безбрачия кардиналов и епископов или всеми нелюбимых крючкотворов-юристов.

На официальном языке такие отношения именовались «гре­хом», «пороком» или «извращением», в обыденной же речи их чаще называли «любовью к мальчикам», «греческой», «фило­софской», «сократической», «итальянской» или «флорентий­ской» любовью, «страстью», «склонностью», «вкусами» или просто «нравами». Из-за особой распространенности «нравов» среди католического духовенства их иронически называли «апостолами ануса», их невидимое сообщество — «братством», «орденом» или «конгрегацией», а самую анальную пенетрацию — «обрядом». Глагол «содомизировать» иногда заменяли словом «лойолизировать», по имени основателя ордена иезу­итов Игнатия Лойолы, сомнительную сексуальную репутацию которого язвительно обыгрывал Вольтер.

Однако шутить на эти темы могли только привилегиро­ванные. В Европе XVII—XVIII вв. содомия была сослов­ным, классовым преступлением. Анализ французских су­дебных дел и архивов показывает, что сжигали как ерети­ков и сажали в тюрьмы исключительно простых людей: тек­стильщиков, каменщиков, пастухов, парикмахеров, рабо­чих, виноделов, торговцев²⁹. Эти люди не умели говорить возвышенно, не называли секс «сократической дружбой», да и сама судебная процедура не способствовала лирическим излияниям. Но иногда со страниц пожелтевших хроник встают трогательные истории настоящей любви. В венеци­анском архиве сохранилось, например, судебное дело аре­стованных в 1357 г. двоих гондольеров: они жили вместе не­сколько лет, имели общее дело, а на допросах оба лгали, пытаясь выгородить не себя, а другого, любимого...

Сходным образом обстояло дело в Англии³⁰. Закон 1533 г. и елизаветинский закон 1562—1563 гг., каравшие акт содо­мии между мужчинами смертной казнью, применялись к аристократам, только если против них были какие-то более серьезные религиозные или политические обвинения. Содо­мия была скорее поводом, чем причиной преследований. В 1540г. лорд Хангерфорд был обезглавлен за то, что несколь­ко лет «содомизировал» своих слуг, но его обвиняли также в измене и ереси. Когда же в 1541 г. в сексуальных связях с учениками и собственным слугой был уличен влиятельный директор знаменитой аристократической Итонской школы Николас Юдалл, его тихо, не лишив церковных званий, ос­вободили от должности, а позже назначили директором дру­гой церковной школы, Винчестерской. Елизаветинские вельможи охотно и небескорыстно покровительствовали смазливым молодым актерам, игравшим женские роли.

Слабость к мальчикам отличала философа Фрэнсиса Бэко­на (1561 — 1626) и его старшего брата лорда Энтони (1558— 1601). Об этом сохранились прямые свидетельства их матери, леди Бэкон, которую склонности сыновей сильно огорчали, но для современников это не имело большого значения.

Непреодолимую склонность к молодым людям питал и сам король Яков I (1566—1625), сын Шотландской королевы Ма­рии Стюарт, который унаследовал эту особенность от своего отца. Провозглашенный королем Шотландии под именем Якова VI мальчик получил хорошее образование, но испы­тывал острый дефицит в любви. Его мать была занята любов­никами и политическими интригами, а грубые шотландские лорды старались урезать королевскую власть. Когда в Шот­ландии появился его старший (на 20 лет) французский ку­зен Эсме Стюарт, тринадцатилетний король без памяти влю­бился в него, назначил лордом-канцлером, дал титул герцо­га Леннокса. Однако не желавшие делиться узурпированной властью лорды захватили юного короля и, невзирая на его слезные мольбы, заставили под угрозой смерти изгнать фа­ворита. Король смирился с поражением, научился полити­ческому лавированию, женился на датской принцессе (она осталась единственной женщиной в его жизни) и благопо­лучно произвел на свет нескольких детей, обеспечив тем са­мым престолонаследие, однако его вкусы не изменились.

Унаследовав после смерти Елизаветы I английский престол, Яков стал приближать к себе и осыпать милостями красивых молодых людей. Все они были гетеросексуалами, и в надлежащее время король помогал им устроить выгод­ный брак, утешаясь с новым фаворитом. Самым известным из них был двадцатидвухлетний красавец Джордж Вильерс, получивший титул графа, а затем герцога Бэкингема. С по­мощью многочисленной хищной родни Бэкингем управлял Англией до самой смерти Якова I.

Разумеется, Яков I не считал себя содомитом. В своем политическом трактате Basilicon Doron (1610) он упомина­ет содомию как одно из самых «ужасных преступлений», ко­торые монарх никогда не должен прощать. Свои нежные чувства к молодым мужчинам он считал одновременно суп­ружескими и отцовскими. Выступая на Тайном совете, ко­роль однажды сравнил свои отношения с Бэкингемом с от­ношением Христа к его любимому ученику: «У Христа был его Иоанн, а у меня есть мой Джордж». В письме Бэкингему Яков выражается так: «Я хочу жить только ради тебя и предпочел бы быть изгнанным в любой конец земли вместе с тобой, чем жить печальной вдовьей жизнью без тебя. И да благословит тебя Бог, мое сладкое дитя и жена, чтобы ты всегда был утешением своему дорогому папе и супругу». Мысль, что такое совмещение ролей кровосмесительно, очевидно, не приходила благочестивому и богословски об­разованному «защитнику веры» в голову.

Официальная «неназываемость» содомии не исключала наличия обширной художественной литературы, прямо или косвенно описывающей и поэтизирующей «мужскую лю­бовь». Кроме творчества Кристофера Марло, эти чувства рельефно выступают в пасторалях Ричарда Барнфилда (1574—1627) и Эдмунда Спенсера (1552—1599). Пастораль­ный жанр открывал большие возможности для описания нежных отношений между мужчинами, которые в обыден­ной жизни вызвали бы насмешки или подозрения. Иногда символичен выбор имен. В пасторали Барнфилда «Нежный пастух» о безответной любви пастуха Дафниса к мальчику Ганимеду литературоведы узнают отношения самого поэта и одного из его соучеников по Оксфорду. Читателям XVII в. этот элегантный гомоэротизм нравился, но в начале XIX в. его стали считать «извращенным».

Больше всего споров вызывает, разумеется, Шекспир. Биографы до сих пор спорят о характере взаимоотношений драматурга с его знатным покровителем, молодым красав­цем графом Саутхэмптоном, которому предположительно посвящены многие шекспировские сонеты. Поскольку дос­товерных данных о жизни Шекспира нет, биографы стара­ются извлечь максимум возможного из его произведений. Если принять шекспировские сонеты, написанные от пер­вого лица, за личную исповедь, то поэт явно бисексуален:

На радость и печаль, по воле рока,

Два друга, две любви владеют мной:

Мужчина светлокудрый, светлоокий

И женщина, в чьих взорах мрак ночной.

(сонет 144, пер. С. Маршака)

По мнению шекспироведов, первые 126 сонетов адресо­ваны молодому, моложе автора, мужчине благородного про­исхождения, а последние 28 — черноволосой женщине, воз­любленной автора. Сонеты, обращенные к «смуглой леди», откровенно чувственны. Эротическая привязанность поэта к молодому мужчине менее очевидна: многие ключевые слова имеют несколько разных значений, так что один и тот же сонет можно прочитать и как романтически-дружеский, и как сексуально-эротический (в переводе это полностью утра­чивается). По всей вероятности, Шекспир имел в виду и то и другое. «Мужская любовь» в его понимании не исключает возможности параллельной любви к женщине, и эта раздво­енность не переживается как нечто трагическое, непреодоли­мое. Две любви просто существуют в разных плоскостях:

Тебя природа женщиною милой

Задумала, но, страстью пленена,

Она меня с тобою разлучила,

А женщин осчастливила она.

Пусть будет так. Но вот мое условье:

Люби меня, а их дари любовью.

(сонет 20, пер. С. Маршака)

Хотя, в отличие от сонетов, в шекспировских пьесах нет явной гомоэротики, она присутствует там в скрытых, но понятных для современников Шекспира образах: верной мужской дружбы, влюбленных друг в друга одиноких пасту­хов, потерпевших кораблекрушение и переодевающихся в женское платье юношей, влюбленных в мальчиков мужчин, пряных «андрогинных» шуток и т. д.

Веселая содомия и бисексуальность представлены и в ан­глийской культуре эпохи Реставрации и первой половины XVIII в.³¹ Пример вольного отношения показывал королев­ский двор. Родоначальник Оранской династии Вильгельм III (1650—1702) вообще не интересовался женщинами, са­мым близким к нему человеком был его бывший паж Виль­ям Бентинк, которого король наградил титулом графа Портлэнда; приписывали ему и нескольких других молодых лю­бовников. Его жена, королева Мария, если верить при­дворным сплетням и сатирическим памфлетам, относилась к увлечениям мужа равнодушно и решительно предпочита­ла мужскому обществу женское. Королеву Анну связывали многолетние любовно-дружеские отношения с герцогиней Мальборо.

Лондон конца XVII в. был европейской столицей мужс­кой проституции. Либертины этого периода, такие, как Джон Уилмот, граф Рочестер (1647—1680), считали бисек­суальное поведение абсолютно нормальным и даже не пы­тались его закамуфлировать. При этом рисуются два совер­шенно разных типа содомитов: бисексуальные, агрессивно-маскулинные либертины и женственные, пассивные «молли» (mollies — один из многочисленных жаргонных терми­нов, обозначающих проституток), обитатели мужских бор­делей, носящие женское платье, имеющие женские клич­ки, собственный диалект и т. д.

Главный признак либертинов — не особая сексуальная ориентация, а общая распущенность и отрицание офици­альной морали. Считалось, что они одинаково опасны как для девочек, так и для мальчиков. Напротив, «молли» об­разовали нечто вроде гетто, вербовали соответствующую клиентуру, и на них периодически охотилась полиция. Это была первая в новое время городская гомосексуальная суб­культура, точнее — подполье.

Некоторые носители однополой любви не были и не счи­тали себя ни «молли», ни содомитами, ни либертинами. Это были всеми уважаемые политики и писатели, связан­ные друг с другом гомоэротической дружбой, которая завя­зывалась в школе или в университете и нередко продолжа­лась всю жизнь, как дружба известного поэта Томаса Грэя (1716-1771) и писателя Хораса Уолпола (1717-1797). О таких отношениях знали, но, если повода для скандала не было, говорить о них было неприлично. Сословная соли­дарность и закрытые мужские клубы помогали британским аристократам не выносить сор из избы.

Сословно-классовый подход к однополой любви суще­ствовал и в других европейских странах. В Пруссии XVIII в. содомитам отсекали голову, а трупы сжигали, при­чем король Фридрих Вильгельм I самолично проверял все приговоры по таким делам, отклоняя любые доводы судей в пользу снисхождения. Но судебная практика была раз­ной. В 1729 г. тридцатилетний пекарь, признавшийся в том, что дважды «отсосал» у 19-летнего подмастерья, кото­рый вскоре после этого умер и смерть приписали «истоще­нию из-за неестественной потери семени», был приговорен к смерти. А барон фон Аппель, которого собственные кре­стьяне дважды обвиняли в том, что он насильно содомизировал их, оба раза был оправдан, обвинителей же выпоро­ли за клевету³².

По иронии судьбы, сыновья Фридриха Вильгельма I, бу­дущий Фридрих II Великий (1712—1786) и принц Генрих Прусский (1726—1802) тоже питали склонность к мужчи­нам. Кронпринц Фридрих в юности был весьма миловид­ным, любил французскую литературу и искусство, играл на флейте и завивал волосы. Солдафон-король ненавидел «женственного» сына, оскорблял и даже бил его. Юный Фридрих пытался бежать из дома со своим другом лейтенан­том фон Катте, но заговор был раскрыт и фон Катте обезг­лавлен на глазах Фридриха, который при этом ужасном зре­лище потерял сознание и потом мучился галлюцинациями.

Вступив на трон в 1740 г., Фридрих сразу же расстался, не доводя до развода, с навязанной ему женой, и поддержи­вал теплые отношения с молодыми мужчинами; впрочем, на государственные дела они не влияли. При всей своей во­инственности Фридрих II был одним из самых просвещен­ных монархов эпохи абсолютизма.

Из более поздних коронованных немецких гомосексуалов следует назвать покровителя Вагнера, романтичного, мис­тически настроенного и психически неуравновешенного Людвига II Баварского (1845—1886), странная жизнь и за­гадочная смерть которого до сих пор волнуют воображение художников; его судьбе посвящен последний фильм Лукино Висконти «Людвиг».

«ЛЮБОВЬ, НЕ СМЕЮЩАЯ НАЗВАТЬ СЕБЯ»

«Любовь, которая не смеет назвать себя» в этом столетии —

то же самое ве­ликое чувство старшего мужчины к младшему,

какое было между Давидом и Ионафаном, которое Платон

положил в основу своей философии и которое вы найдете в

сонетах Микеланджело и Шек­спира. Эта глубокая духовная

привязан­ность столь же чиста, сколь и совершен­на...

Она красива, утонченна, это самая благородная форма

привязанности. В ней нет ничего неестественного.

Оскар Уайльд

С переходом правосудия из рук церкви в руки го­сударства костры инквизиции постепенно затухают. За весь XVIII в. во Франции сожгли только семерых содомитов, причем пятеро из них обвинялись также в изнасиловании или убийстве. Содомия превратилась из религиозной про­блемы в социальную. Как сказал один француз в 1783 г., «этот порок, который некогда называли прекрасным пороком, потому что он затрагивал только вельмож, людей духа и Адонисов, стал таким модным, что сегодня во Франции нет такого сословия, от герцогов до лакеев и простонаро­дья, которое не было бы им заражено»¹.

Однако его общественная репутация не стала лучше. Мужская и детская проституция, притоны и тайные сооб­щества педерастов существовали всегда. С развитием поли­цейской системы в эпоху абсолютизма информация о них из эпизодической становится систематической. В XVIII в. в парижской полиции был создан специальный отдел для ре­гулярного наблюдения и слежки за «извращенцами». По подсчетам его сотрудников, в 1725 г. в Париже на 600 ты­сяч населения было 20 тысяч содомитов; к 1783 г. их число удвоилось, сравнявшись с числом проституток (разумеется, полицейская статистика никогда и нигде не была достовер­ной, каждый отдел стремился прежде всего доказать свою собственную необходимость). Полиция заводила на них до­сье и периодически устраивала разные провокации, пользу­ясь подсадными утками и т. п. Но ее подход к делу был от­кровенно сословным. Хотя в городе процветала торговля детьми, задержанных покупателей-аристократов большей частью сразу выпускали. Не по зубам полиции было и мас­совое совращение мальчиков в церковных школах и колле­жах. По свидетельству современника, «содомитская прак­тика в коллежах кажется настолько всеобщей, что можно только удивляться, встречая детей, которых их учителя по­щадили», но полиции нравов такие дела были неподвласт­ны, как и взаимоотношения в самой ученической среде.

Вопросом о причинах и возможных способах предотвра­щения «преступлений против естества» серьезно интересова­лись философы эпохи Просвещения.

Шарль Луи де Монтескье (1689—1755) считал их опас­ность сильно преувеличенной: «Преступления против есте­ства никогда не получат большого распространения в обще­стве, если склонность к ним не будет развиваться каким-нибудь существующим у народа обычаем, как это было у греков, где молодые люди совершали все свои гимнастичес­кие упражнения обнаженными; как это есть у нас, где домашнее воспитание стало редкостью; и как мы видим у на-1 родов Азии, где некоторые лица имеют большое количество¹ жен, которыми они пренебрегают, между тем как прочие люди не могут иметь ни одной. Не создавайте благоприят­ных условий для развития этого преступления, преследуйте его строго определенными полицейскими мерами наравне с прочими нарушениями правил нравственности, и вы скоро увидите, что сама природа встанет на защиту своих прав и вернет их себе»².

Вольтер (1694—1778), который в молодости пользовался покровительством влиятельных аристократов-содомитов, но сам был, безусловно, гетеросексуален, не питал к однопо­лой любви ни малейшего сочувствия, тем более что он свя­зывал ее с ненавистным ему католическим духовенством. В статье «Так называемая сократическая любовь» (1764) он даже выражал сомнение в том, что древние греки могли от­носиться к этому пороку терпимо. В полемике со своими врагами, включая Фридриха II Прусского, Вольтер широ­ко пользовался ядовитыми намеками на сей счет. Хотя Вольтер не считал содомию ересью и в более поздней ста­тье высказался против смертной казни за нее, он мотиви­ровал это не гуманитарными, а практическими соображе­ниями: «Эти отбросы лучше было бы похоронить во тьме забвения, чем освещать их в глазах большинства пламенем костров»³.

Кондорсе (1743—1794) сделал к энциклопедической за­метке Вольтера следующее маленькое примечание: «Содо­мия, если она не сопряжена с насилием, не может быть предметом уголовных законов. Она не нарушает прав ника­кого другого человека»⁴.

Жан-Жак Руссо (1712—1778), который в отрочестве был сильно напуган приставанием взрослого мужчины, отно­сился к педерастии с отвращением. Однако он сознавал, как трудно признаваться в таких вещах даже самому себе. Дени Дидро (1713—1784), у которого было меньше комп­лексов, говорит о содомии спокойно: если нет «естествен­ного сосуда» и нужно выбирать между мастурбацией и одно­полым сексом, то второй способ предпочтительнее. И вообще «ничто существующее не может быть ни противоесте­ственным, ни внеприродным»⁵. Однако при жизни Дидро этих мыслей не оглашал, а образы лесбиянок у него резко отрицательны.

Итальянский юрист Чезаре Беккариа (1738—1794) в зна­менитом трактате «О преступлениях и наказаниях» (1764) проявил большую смелость, осторожно высказавшись в том смысле, что законы против содомии можно вообще отме­нить, потому что она безвредна и вызывается неправиль­ным воспитанием; кроме того, эти преступления трудно до­казуемы, а их расследование порождает много следственных и судебных злоупотреблений.

Убежденным сторонником полной декриминализации однополой любви, ввиду ее социальной безвредности, был английский философ Иеремия Бентам (1748—1832). В многочисленных заметках и статьях на эту тему Бентам пос­ледовательно, пункт за пунктом, опровергает все ходячие стереотипы, доказывая, что они логически несостоятельны и к тому же безнравственны. «Чтобы уничтожить человека, нужно иметь более серьезные основания, чем простая нелю­бовь к его Вкусу, как бы эта нелюбовь ни была сильна»⁶. Но опубликовать эти мысли при жизни Бентам не решился.

Тем не менее законодательство постепенно смягчается. В Австрии смертная казнь за содомию была отменена в 1787 г., в Пруссии— в 1794-м. Решающий шаг в ее декримина­лизации сделала Французская революция. В соответствии с принципами Декларации прав человека, французский уголовный кодекс 1791 г. вообще не упоминает «преступле­ний против природы». Кодекс Наполеона (1810) закрепил это нововведение, сделав приватные сексуальные отноше­ния между взрослыми людьми одного пола по добровольно­му согласию уголовно ненаказуемыми. По этому образцу были построены и уголовные кодексы многих других евро­пейских государств. В России, Пруссии, Австро-Венгрии уголовное преследование гомосексуальности продолжалось.

Самой консервативной оказалась Великобритания. В ка­честве реакции на свободолюбивые идеи Французской рево­люции английские власти в конце XVIII в. даже ужесточили уголовные репрессии. В первой трети XIX в. по обвинению в содомии в Англии было казнено свыше 50 чело­век. Уличенных всего лишь «в попытке совершить содо­мию», прежде чем посадить в тюрьму, выставляли к позор­ному столбу на публичное надругательство разъяренной тол­пы, которая оскорбляла, а порой увечила и даже убивала несчастных. На иностранцев это производило удручающее впечатление.

Француз Луи Симон записал в своем дневнике в 1810 г.: «Мы только что прочли во всех газетах полный и отврати­тельный отчет о публичном и жестоком наказании у позор­ного столба нескольких несчастных, уличенных в грязных непристойностях. Я не могу себе представить ничего более опасного, оскорбительного и неразумного, чем грубость и неограниченная публичность такого наказания. Выставле­ние на показ уродств, о существовании которых лучше во­обще не подозревать, загрязняет воображение. И что думать о людях, включая женщин, которые могут часами наслаж­даться трусливым и жестоким нанесением побоев и увечий привязанным к столбу и совершенно беззащитным мужчи­нам!»⁷

В отличие от прежних времен, когда высокое обще­ственное положение давало иммунитет против судебных преследований, во второй половине XVIII в. обвинение в «неназываемом пороке» стало опасным для людей любого социального статуса. Основанное в 1691 г. Общество для реформы нравов, которое поддерживали влиятельные цер­ковные деятели и несколько монархов, за 46 лет своего су­ществования сумело «разоблачить», обвинив во всевозмож­ных сексуальных грехах, свыше 100 тысяч мужчин и жен­щин. Тем же занималось созданное в 1802 г. Общество для подавления порока.

Самый богатый человек в Англии, талантливый 24-лет­ний писатель Уильям Бекфорд, обвиненный в 1784 г. в сек­суальной связи с 16-летним Уильямом Куртенэ, был вы­нужден на десять лет покинуть Англию, а по возвращении пятьдесят лет жил затворником в своем поместье Фонтхилл. В 1822 г. бежал из Англии застигнутый на месте преступления с молодым солдатом епископ ирландского города Клогер Перси Джослин. Гомосексуальному шантажу при­писывали и самоубийство в августе того же года министра иностранных дел лорда Кэстльри.

Те же причины удерживали за границей лорда Байрона (1788—1824). Любовная жизнь Байрона была очень запутан­ной и сложной. Наряду с увлечением женщинами, с кото­рыми поэт обращался крайне жестоко (по его собственному признанию, его единственной настоящей любовью была дво­юродная сестра Августа), он еще в школе испытывал нежные чувства к мальчикам. «Школьная дружба была для меня страстью (я был страстен во всем), но, кажется, ни разу не оказалась прочной (правда, в некоторых случаях она была прервана смертью)»⁸. Его отношения с лордом Клэром и Эд­вардом Лонгом оставались, по-видимому, дружески-роман­тическими. Страстная любовь 17-летнего Байрона к 15-лет­нему певчему из церковного хора Джону Эдлстону, которо­му он посвятил свои первые стихи, была одной из самых сильных привязанностей поэта. Смерть юноши была для Байрона тяжелым ударом. Посвященные Эдлстону элегии он зашифровал женским именем Тирзы. В произведениях Бай­рона есть и другие гомоэротические намеки и образы.

Неудачный брак и слухи о его гомосексуальности сдела­ли Байрона парией в лондонском высшем свете и заставили покинуть Англию. В Греции он чувствовал себя во всех от­ношениях свободнее. Его последней любовью был 15-лет­ний грек Лукас, о котором Байрон всячески заботился, хотя не видел с его стороны взаимности. После смерти Байрона его друзья и душеприказчики сожгли некоторые личные документы, которые могли бы скомпрометировать его в английском общественном мнении. Тем не менее, слу­хи ходили, а некоторые реальные гомоэротические приклю­чения Байрона использованы в опубликованной под его именем в 1853 г. якобы автобиографической поэме «Дон Леон» (автор этой подделки до сих пор неизвестен).

Смертная казнь за содомию была в Англии заменена 10-летним тюремным заключением только в 1861 г. (в 1841 г. парламент это предложение отклонил).

Почему же, несмотря на либерализацию законодательства, буржуазное общество оказалось в этом вопросе столь нетерпимым? Рыночная экономика и политическая демок­ратия требуют, чтобы социальное поведение людей было организованным, предсказуемым, рациональным, в чем-то единообразным. В отличие от феодального общества, оно держится не на сословных привилегиях, а на одинаковом для всех праве. Сексуальность, которая по определению спонтанна, изменчива и непредсказуема, в эту систему взглядов не вписывается. Любовь кажется буржуазному со­знанию опасной и разрушительной силой, которую вводят в приемлемые рамки только узы законного брака (узы = цепи, нечто противоположное свободе).

Хотя само гомосексуальное желание не зависит от со­словной и классовой принадлежности, оправдать и принять его могли только стоявшие выше закона аристократические верхи, либо, наоборот, самые низы, деклассированные люмпены, у которых закона вообще не было.