Часть II 9 страница

Философские трактаты мало кто читает. Жид продолжил тему в романе «Фальшивомонетчики» (1926). Основная сю­жетная линия романа — история любви молодого писателя Эдуарда и его 15-летнего племянника Оливье. Их неудержи­мо влечет друг к другу, Эдуард хочет помогать духовному развитию юноши, а Оливье нуждается в его жизненном опыте и эмоциональном тепле. Однако робость и страх быть непонятыми мешает обоим открыто выразить свои чувства. Эдуарду кажется, что он не нужен мальчику, а Оливье, принимая сдержанность Эдуарда за холодность, едва не ста­новится добычей светского циника графа де Пассавана. В конце концов дядя и племянник обретают друг друга и даже мать Оливье благословляет их отношения.

В своей автобиографии (1926) Жид расставил все точки над i. Гомосексуальные чувства и отношения, которые раньше можно было считать художественным вымыслом, теперь стали фактами его биографии. Это, естественно, вызвало скандал. Отдельные критики обвиняли Жида в раз­вращении детей, в его откровенности увидели проявления эксгибиционизма и нарциссизма. Даже некоторые из дру­зей писателя были шокированы. Но со временем люди привыкли. В 1947 г. Андре Жид даже получил Нобелевскую премию по литературе.

От Андре Жида эстафета художественной гомоэротики протянулась к драматургу, поэту, режиссеру и художнику Жану Кокто (1889—1963). Как и Жид, Кокто был мамень­киным сынком (его отец покончил с собой, когда Жану было 8 лет) и всегда любил женское общество. В лицее Кондорсэ он страстно влюбился в старшего по возрасту, сильного и необузданного одноклассника Даржелоса, не мог спокойно видеть его голых ног в коротких шортах и от­крытого ворота рубашки, но при встрече с ним наедине ра­стерялся и попал в неловкое положение. Через несколько дней после этого Даржелос заболел и умер, оставшись в па­мяти Кокто символом агрессивной маскулинности. Свои ранние эротические чувства и переживания Кокто описал в анонимно изданной «Белой книге» (1928), к которой позже написал игривое предисловие — дескать, может быть, эта книга моя, а может быть, и не моя, и в романе «Ужасные дети» (1929).

Сбежав из лицея, Кокто некоторое время жил в Марсе­ле, среди матросов и проституток, пристрастился к нарко­тикам, потом погрузился в мир парижской богемы, сотруд­ничал с Дягилевым, Модильяни, Аполлинером, Пикассо, Стравинским. Отношения Кокто с Жидом, как личные, так и идейные, были натянутыми и порой враждебными. «Белая книга» была в каком-то смысле написана как анти­теза «Коридону». Если в «Коридоне» гомосексуальный рас­сказчик читает гетеросексуальному собеседнику серьезные лекции, то «Белая книга» — серия забавных приключений и образов, которые не нуждаются в оправдании и привлека­тельны сами по себе.

Человек разнообразных талантов и огромного личного обаяния, Кокто много лет стоял в самом центре французс­кого художественного авангарда вырастил нескольких талан­тливых учеников (некоторые из них были его любовниками) и способствовал освобождению из тюрьмы Жана Жене. Он стал первым открытым гомосексуалом, избранным — с пер­вой же попытки — членом Французской академии.

Подлинным центром европейской гомосексуальной куль­туры в первой трети XX в., до прихода к власти Гитлера, была Германия. Гомоэротизм имел глубокие исторические корни в немецкой культуре XVIII—XIX вв.⁵³ Я уже упоминал имя Винкельмана. Сильные гомоэротические тона ощуща­ются в немецкой поэзии эпохи «бури и натиска», с харак­терным для нее восторженным культом юности и дружбы и в произведениях ряда немецких романтиков.

Самым известным (и откровенным) немецким гомоэротическим поэтом эпохи романтизма был граф Август фон Платен (1796—1835). Большую часть жизни фон Платен про­жил в Италии и, как видно из его автобиографии, не ук­лонялся от телесных радостей. Однако его поэзия исклю­чительно целомудренна и посвящена преимущественно теме неразделенной любви к молодым мужчинам. Сентименталь­ную гомоэротику фон Платена язвительно высмеивал Ген­рих Гейне, но его охотно читали гомосексуалы и высоко ценил Томас Манн.

В начале XX в. эта традиция была продолжена. Веймар­ская республика была периодом относительной терпимости. Хотя гомосексуальность оставалась уголовным преступлени­ем, в Берлине, Гамбурге, Кельне и других немецких горо­дах открыто существовало множество гомосексуальных ба­ров, кафе и дансингов, в которых посетители без труда на­ходили партнеров на любой вкус. Английские и американ­ские гомосексуалы слетались в Берлин, как в Мекку. В ра­зоренной войной Германии для них все было дешево, не­мецкие мальчики казались менее закомплексованными, а полиция — более снисходительной. Эта среда и ее нравы подробно описаны в воспоминаниях и повестях Ишервуда, Аккерли, Одена и Спендера и в знаменитом фильме Боба Фосса «Кабаре».

Наряду с бытовой гомосексуальной субкультурой, в Гер­мании была и развитая идеология, точнее — идеологии.> | Социал-демократические теоретики добивались декриминализации гомосексуальности, упирая на то, что гомосексуалы — жертвы ошибки природы. Аристократы-эстеты дока­зывали возвышенно-духовный характер однополой любви, требуя не снисхождения, а преклонения. Агрессивные ми­литаристы одинаково отвергали и медикализацию, и интел­лектуализацию гомоэроса, считая его воплощением мужс­кой силы и мужества. Соответственно различались и обра­зы «истинного гомосексуала». У одних это был женствен­ный андрогин, полумужчина-полуженщина, у других — изящный эфеб, у третьих — сильный мужчина-воин.

Первая позиция была представлена Хиршфельдом. Осно­ванный им в мае 1897 г. Научно-гуманитарный Комитет составил специальную петицию за отмену дискриминацион­ного 175-го параграфа имперского уголовного кодекса, ко­торую подписали в числе многих других выдающихся деяте­лей немецкой культуры Август Бебель, Карл Каутский, Альберт Эйнштейн, Мартин Бубер, Карл Ясперс, Альфред Деблин, Герхард Гауптман, Герман Гессе, Томас и Генрих Манны, Райнер Мария Рильке, Стефан Цвейг.

В отличие от Хиршфельда, Адольф Бранд (1874—1945), издатель первого в мире гомосексуального журнала «Особен­ный» («Der Eigene»), выходившего с 1896 по 1931 г., не просил о снисхождении, а доказывал, что мужская друж­ба-любовь — самое благородное и высшее человеческое чув­ство. «Der Eigene» первоначально возник как анархический журнал, но скоро стал авторитетным научно-художествен­ным изданием, с сильной политической струей. Он имел около 1500 подписчиков и резко критиковал медицинские теории о «женственности» гомосексуалов. По мнению мно­гих авторов журнала, однополая любовь, которую они пред­почитали называть дружбой, не только не женственна, но воплощает лучшие традиции древних немецких мужских со­юзов. В 1920-х годах нападки на Хиршфельда с их стороны стали откровенно расистскими и антисемитскими, прямо смыкаясь с фашистскими.

Сходные идеи, но без фашистского привкуса, распрост­ранялись в окружении знаменитого поэта Стефана Георге (1868—1933), возродившего гельдерлиновский образ «гре­ческих немцев» и противопоставлявшего «вечную весну гомоэротической дружбы» и воинственного мужского эроса «женственным» идеям семьи и домашнего очага. Предметом мистического обожания Стефана Георге был начинающий поэт, мюнхенский гимназист Максимилиан Кроненберг, которого Георге форменным образом обожествил под име­нем Максимина. Чем бы ни вдохновлялся Георге (в начале XX в. оккультизм был моден не только среди гомосексуалов), созданный им культ юности оказал большое влияние на психологию и педагогику, способствуя пониманию юно­шеского возраста как самостоятельной и самоценной фазы жизни, а не просто периода «подготовки к взрослости». «Педагогический эрос», требовавший духовной близости между учеником и учителем, выше всего ставил благород­ство. Между прочим, один из учеников Георге, Клаус фон Штауфенберг, который в 1933 г. стоял в траурной вахте у гроба умершего в Швейцарии поэта (гитлеровцы, которым импонировал национализм Георге, предлагали ему высокие посты, он им даже не ответил), в 1944 г. совершил поку­шение на Гитлера.

В реальной жизни все было сложнее. Культ мужской дружбы и «педагогического эроса» получил широкое распро­странение среди лидеров и идеологов немецкого молодеж­ного движения. Некоторые руководители так называемых «Перелетных птиц» (Wandervogel) не скрывали своего гомоэротизма. Обращаясь к родителям своих воспитанников, Вильгельм Янсен писал: «Вы должны привыкнуть к тому, что в ваших рядах есть так называемые гомосексуалы, лишь бы только их поведение по отношению к вашим сыновьям оставалось безупречным»⁵⁴. Но туристские походы, культ наготы и совместная жизнь в палатках облегчали не только духовное, но и сексуальное общение вожатых с воспитан­никами, периодически вызывая скандальные разоблачения (в 1910 г. одно из них коснулось Янсена, в начале 1920-х годов разразился скандал вокруг знаменитого педагога Гус­тава Вюнекена), имевшие, как правило, политическую по­доплеку.

Гомоэротизм вандерфогелей часто переплетался с идея­ми ультраправого, шовинистически-милитаристского по­рядка. Самым известным идеологом таких настроений был Ганс Блюер (1888—1952), автор популярных книг «Немецкое молодежное движение как эротический феномен» (1912) и «Роль эротизма в мужском обществе» (1917)⁵⁵. На­чав свою научно-публицистическую деятельность как по­клонник и последователь Фрейда, Блюер затем круто свер­нул вправо. По его словам, существует три совершенно разных типа носителей мужской однополой любви: муже­ственные «героические мужчины», феминизированные из­вращенцы и скрытые гомосексуалы. Два последних типа заслуживают осуждения, зато первый является «истинно-арийским». Агрессивные мужчины-арии постоянно воева­ли, покоряли другие народы и основывали империи. В по­ходах они, наряду с женами, рожавшими им детей, часто имели любовников-мужчин, и эти связи укрепляли их во­инское братство. В основе современных молодежных со­юзов и движений также лежит гомоэротическая дружба, в сочетании со строгой половой сегрегацией и беспрекослов­ным повиновением вождю. Принцип элитарных мужских гомоэротических союзов открыто противопоставлялся идеям женского равноправия и политической демократии. Идеи Блюера смущали лидеров социал-демократических молодеж­ных организаций, зато весьма импонировали гитлеровским штурмовикам.

В начале XX в., в какой-то степени — под влиянием фрейдизма, психологией гомосексуальности заинтересова­лись крупнейшие немецкие прозаики. В повести Роберта Музиля «Смятение воспитанника Терлеса» (1906) рассказы­вается, как в закрытой мужской школе двое мальчиков раз­девают догола и подвергают сексуальным унижениям слабо­го и женственного Базини. У юного героя повести, оказав­шегося невольным свидетелем этой сцены, она вызвала от­вращение, но потом он сам почувствовал влечение к Ба­зини и преодолел соблазн лишь усилием воли. Стефан Цвейг в новелле «Смятение чувств» (1927) описал, сквозь призму восприятия молодого студента, переживания уни­верситетского профессора, который не может преодолеть своих гомоэротических влечений, несовместимых с его мо­ральным Я. Вопрос о соотношении двух видов любви и о характере эмоциональных привязанностей между мужчинами обсуждается в романах Германа Гессе «Демиан» (1919) и «Нарцисс и Гольдмунд» (1930).

Появляются и литературные произведения, показываю­щие гомоэротику изнутри, в свете собственного опыта ав­тора. Джон Генри Маккей (1864—1933) опубликовал под псевдонимом «Сагитта» несколько произведений под общим названием «Книги безымянной любви». Лучшая из них, роман «Мальчик за деньги» («Puppenjunge», 1926) рассказы­вает о трагической влюбленности наивного молодого чело­века в 15-летнего берлинского проститута. Герой романа искренне любит мальчика и готов ради него на все. Но мальчик, который приехал в Берлин на поиски лучшей жизни и, не имея средств к существованию, легко принял необходимость заниматься сексом за деньги, не в состоянии понять, что кто-то может любить его бескорыстно. Два че­ловека, которые могли бы быть счастливы вместе, не могут понять друг друга и становятся жертвами полицейских реп­рессий.

Один из величайших писателей XX в. Томас Манн (1875—1955), счастливо женатый мужчина и отец шестерых детей, считался сексуально благонадежным и в высшей сте­пени организованным человеком. Его интерес к однополой любви казался чисто интеллектуальным. Но когда была опубликована его огромная переписка и дневники (большую часть их писатель сжег), оказалось, что эта заинтересован­ность была также глубоко личной⁵⁶.

Первой безответной любовью 14-летнего Томаса был его любекский одноклассник, голубоглазый блондин Арним Мартене. «...Его я любил — он был в самом деле моей пер­вой любовью, и более нежной, более блаженно-мучитель­ной любви мне никогда больше не выпадало на долю. Та­кое не забывается, даже если с тех пор пройдет 70 содер­жательных лет. Пусть это прозвучит смешно, но память об этой страсти невинности я храню как сокровище. Вполне понятно, что он не знал, что ему делать с моей увлеченно­стью, в которой я как-то в один «великий» день признался ему... Так эта увлеченность и умерла... Но я поставил ему памятник в «Тонио Крегере»⁵⁷.

Два года спустя, когда Манн учился в Англии, он влю­бился в сына своего учителя, рыжеволосого Вильри; чтобы увидеть его, он даже ходил на ненавистные уроки физкуль­туры. Эта влюбленность также осталась платонической.

В 1899—1904 гг. Манн пережил свой первый и един­ственный «взрослый» мужской роман с художником Паулем Эренбергом, на год моложе писателя. Томас был безумно счастлив, он не ждал от судьбы такого подарка. «Речь идет не о любовном приключении, во всяком случае не о любов­ном приключении в обычном смысле, а о дружбе, о — диво дивное! — понятой, не безответной, вознагражденной дружбе... Граутхоф утверждает даже, что просто-напросто влюблен, как старшеклассник...»⁵⁸ Но отношения с Эрен­бергом были сложными. Помимо разницы характеров, Манн не мог принять однополую любовь за единственно для себя возможную. Он хотел иметь семью, детей, нормаль­ную жизнь. После женитьбы в 1905 г. на Кате Принсгейм отношения с Эренбергом прекратились.

В человеческом отношении брак был счастливым, писа­тель глубоко уважал и любил свою красавицу жену и честно выполнял свои супружеские обязанности. «Что касается лично меня, то мой интерес в какой-то мере делится меж­ду двумя... принципами, принципом семьи и принципом мужских союзов. Я по инстинкту и убеждению сын семьи и отец семейства... Но если речь идет об эротике, о небюр­герской, духовно-чувственной авантюре, то дело представ­ляется немного иначе»⁵⁹.

В 1911 г., отдыхая с женой в Венеции, 35-летний писа­тель был очарован красотой польского мальчика барона Вла­дислава Моеса. Манн ни разу не заговорил с мальчиком, но описал его под именем Тадзио в повести «Смерть в Ве­неции» (1913). Когда десять лет спустя Моес прочитал по­весть, он удивился, как точно писатель описал его летний полотняный костюм. Моес хорошо запомнил «старого гос­подина», который смотрел на него, куда бы он ни пошел, его напряженный взгляд, когда они поднимались в лиф­те; мальчик даже сказал своей гувернантке, что он нравит­ся этому господину.

Летом 1927 г. 52-летний писатель влюбился в 17-летнего Клауса Хойзера, сына своего друга, дюссельдорфского про­фессора-искусствоведа. Мальчик ответил взаимностью и некоторое время гостил у Маннов в Мюнхене. Несколько лет спустя писал: «Это была моя последняя и самая счаст­ливая страсть»⁶⁰. 20 февраля 1942 г. писатель снова возвра­щается в дневнике к этим воспоминаниям: «Ну да — я лю­бил и был любим. Черные глаза, пролитые ради меня сле­зы, любимые губы, которые я целовал, — все это было, и умирая, я смогу сказать себе: я тоже пережил это».

Это увлечение было не последним. 80-летний Гете испы­тывал страсть к 17-летней Ульрике фон Леветцов, 75-летне­го Манна по-прежнему волнует юношеское тело: «Боже мой, как привлекательны молодые люди: их лица, даже если они наполовину красивы, их руки, их ноги» (Днев­ник, 18 июля 1950 г.). В курортном парке он любуется си­лой и грацией молодого аргентинского теннисиста. Но оча­рование юности лишь подчеркивает бессилие старости. «Я близок к тому, чтобы пожелать смерти, потому что не могу больше выносить страсть к «божественному мальчику» (я не имею в виду конкретно этого мальчика)» (6 августа 1950 г.).

Последней страстью 75-летнего писателя был 19-летний баварский кельнер Франц Вестермайер. «Постоянно думаю о нем и стараюсь найти повод для встречи, хотя это может вызвать скандал» (8 июля 1950 г.). «Засыпаю, думая о лю­бимом, и просыпаюсь с мыслью о нем. «Мы все еще боле­ем любовью». Даже в 75. Еще раз, еще раз!» (12 июля 1950 г.). «Как замечательно было бы спать с ним...» (19 июля 1950 г.)⁶¹. Этой мечте Томаса Манна не суждено сбыться, но он превратит кельнера Франца в лукавого авантюриста Феликса Круля.

Гомоэротические увлечения Томаса Манна были несов­местимы с его нравственными воззрениями, и его отноше­ние к однополой любви оставалось настороженным и двой­ственным. Он считал, что это красивое чувство приносит главным образом страдания.

«...Тонио любил Ганса Гансена и уже немало из-за него выстрадал. А тот, кто сильнее любит, всегда внакладе и должен страдать, — душа четырнадцатилетнего мальчика уже вынесла из жизни этот простой и жестокий урок...

Он любил его прежде всего за красоту; но еще и за то, что Ганс решительно во всем был его противоположностью. Ганс Гансен прекрасно учился, был отличным спортсме­ном, ездил верхом, занимался гимнастикой, плавал, как рыба, и пользовался общей любовью...

«Ну у кого еще могут быть такие голубые глаза; кто, кро­ме тебя, живет в таком счастливом единении со всем ми­ром?» — думал Тонио... Впрочем, он не делал попыток стать таким, как Ганс Гансен, а может быть, и не хотел этого всерьез. Но, оставаясь самим собою, он мучительно желал, чтобы Ганс любил его, и на свой лад домогался его любви: всей душой, медлительно, самозабвенно, в печали и томлении — томлении, что жжет и гложет больнее, чем буйная страсть, которую можно было бы предположить в нем, судя по его южному облику»⁶².

Однако эта любовь обречена остаться невостребованной, гомоэротизм Тонио Крегера — знак его посторонности, не­способности органически войти в обыденный мир. Он реа­лизует себя только в искусстве.

Та же коллизия — в «Смерти в Венеции», которая, по словам автора, «не что иное, как «Тонио Крегер», расска­занный еще раз на более высокой возрастной ступени»⁶³. Знаменитый писатель Густав Ашенбах всю жизнь строго кон­тролировал свои чувства, но, оказавшись после болезни на отдыхе в Венеции, он невольно расслабился, поддавшись очарованию 14-летнего Тадзио. Ашенбах, как и его прооб­раз, не посмел ни подойти, ни заговорить с мальчиком, но он «знал каждую линию, каждый поворот этого прекрасно­го, ничем не стесненного тела, всякий раз наново привет­ствовал он уже знакомую черту красоты, и не было конца его восхищению, радостной взволнованности чувств... Одурманенный и сбитый с толку, он знал только одно, только одного и хотел: неотступно преследовать того, кто зажег его кровь, мечтать о нем, и, когда его не было вбли­зи, по обычаю всех любящих нашептывал нежные слова его тени»⁶⁴.

Эта одинокая немая страсть разрушает упорядоченный внутренний мир и стиль жизни писателя. Ашенбах не мо­жет работать, старается выглядеть моложе, унижает себя использованием косметики и в конечном итоге заболевает и умирает, глядя на играющего вдалеке Тадзио. Запретная любовь не может кончиться счастливо. Сам писатель разли­чал в «Смерти в Венеции» три слоя. В символическом ис­толковании, мальчик— это посланник богов Гермес, кото­рый должен увести Ашенбаха к высшим формам духовной жизни. В натуралистическом истолковании, чувство Ашенбаха— болезненное, патологическое влечение, свя­занное с чумой и нездоровыми испарениями. Третье истол­кование, коренящееся в протестантски-бюргерских убежде­ниях Манна, выражает недоверие ко всякой страсти, кото­рая всегда действует разрушительно и подрывает человечес­кое достоинство личности. Неоднократно возвращаясь к этой теме, Манн подчеркивал, что, хотя дионисическое, чувственное начало, предполагающее раскрепощение всех и всяческих инстинктов, на первый взгляд кажется жизнеут­верждающим, на самом деле, разрушая порядок и нрав­ственность, оно неизбежно влечет за собой смерть.

Двойственное отношение к однополой любви, которой он любуется и которую одновременно осуждает, сквозит в других произведениях Томаса Манна. Главный reрой «Волшебной горы» (1924) молодой инженер Ганс Касторп преодолевает наваждение своей подростковой — все те же 14 лет! — влюбленности в одноклассника в осуществленной любви к похожей на этого мальчика женщине. В «Докторе Фаустусе» (1947), осмысливая уроки германского фашизма, Манн опять обращается к природе гомоэротического жела­ния, персонализированного похожим на Пауля Эренберга Руди Швердтфегером, и снова видит в нем деструктивное начало, подрывающее стабильность общества.

Не в силах ни побороть, ни принять свои гомоэротические желания, Манн говорит намеками и загадками. «Хоро­шо, конечно, что мир знает только прекрасное произведе­ние, но не его истоки, не то, как оно возникло; ибо зна­ние истоков, вспоивших вдохновение художника, нередко могло бы смутить людей, напугать их и тем самым уничто­жить воздействие прекрасного произведения»⁶⁵. Интерпрета­ция этих образов и вытекающей из них морали в конечном счете остается за читателем и во многом зависит от его соб­ственного жизненного опыта. Одним переживания манновских персонажей близки и понятны, а двадцатилетний мос­ковский студент, посмотрев фильм «Смерть в Венеции», презрительно сказал: «Какой странный этот Ашенбах — хо­чет, но не смеет! Разве так можно жить? А Тадзио — это же прирожденная проститутка».

Вся жизнь Германии 1920 — начала 1930-х годов протека­ла под знаком фашистской угрозы. Как политически вели себя немецкие гомосексуалы и как относились к ним левые партии, претендовавшие на роль альтернативы фашизму? И то и другое было неоднозначно.

В отличие от анархистов, признававших полную сексу­альную свободу, основоположники марксизма не видели в однополой любви ни революционного потенциала, ни гума­нитарной проблемы и охотно использовали соответствую­щие обвинения против своих политических противников.

Примитивный взгляд на однополую любовь унаследовали и германские социал-демократы. Для Бебеля, Каутского и Бернштейна половой вопрос сводится к тому, что по вине капитализма молодые люди не могут позволить себе рано жениться и содержать семью, что порождает безнравствен­ность, проституцию и т. д. Гомосексуальность Бебель объяснял исключительно пресыщенностью и сексуальными излишествами господствующих классов. Хотя Бебель подпи­сал хиршфельдовскую петицию и стал в 1898 г. первым по­литиком, выступившим в рейхстаге с речью за отмену дис­криминационной 175-й статьи, отношение социалистов и коммунистов к однополой любви всегда оставалось враждеб­ным. Лицемерно-пропагандистская, ради приобретения респектабельности у средних слоев, защита семьи и «мо­ральной чистоты» переплеталась с искренним «классовым» возмущением гедонизмом и эстетизмом, а многие вопросы, связанные, в частности, с контролем над рождаемостью, просто не были как следует продуманы. Вместо того чтобы разоблачать буржуазную респектабельность и буржуазный канон маскулинности как идейную опору милитаризма, со­циалисты и коммунисты их фактически поддерживали. В скандалах с Крупном, Эйленбургом, а позже — с Ремом, они вели двойную игру: используя их в политических целях для разоблачения правящих кругов, они в то же время не умели или не желали отмежеваться от гомофобии. Ученые до сих пор спорят, была ли в этом вопросе какая-нибудь разница между фашистами и коммунистами⁶⁶. Но даже если такие различия были, «отвращение левых к гомосексуально­сти было не только выражением политического оппортуниз­ма. Предубеждения против гомосексуальности были состав­ной частью социалистического мышления, и они еще глуб­же укоренились в нем в результате идеологической и мо­ральной конфронтации с национал-социализмом. Антифа­шисты противопоставляли предполагаемой аморальности и извращенности нацистов собственную рациональность и чи­стоту»⁶⁷.

Некоторые социалистические теоретики (Вильгельм Райх) считали гомосексуальность имманентно правым, на­ционалистическим и специфически фашистским извраще­нием. Сходные идеи исповедовала и влиятельная Франк­фуртская школа (Эрих Фромм, Теодор Адорно), пытавша­яся соединить марксизм с психоанализом. По теории Адор­но, всякий гомосексуал — патологический девиант, кото­рый может реализовать себя только в патологическом и девиантном обществе. Типичная авторитарная личность, со­ставляющая социально-психологическую базу фашизма, — садомазохистский гомосексуал, испытывающий потребность в том, чтобы беспрекословно подчиняться вождю. Един­ственный представитель Франкфуртской школы, который был готов теоретически принять гомосексуальную любовь, — Герберт Маркузе. Именно им увлекались в 1960-х годах бун­тующие американские студенты.

Эта концепция оказала влияние и на левое искусство. В фильме Лукино Висконти «Сумерки богов» (1969) один из главных героев приходит к фашизму не столько вследствие жажды власти, сколько из-за своей сексуальной ущербности. Героя фильма Бернардо Бертолуччи «Конформист» (1971, по роману Альберто Моравиа) делает фашистом скрытая гомосексуальность: символическое приобщение к власти позволяет ему преодолеть чувство собственной не­полноценности и слабости. В советском фильме «Борцы» Густава фон Вангенхайма (1936) также подчеркивалась го­мосексуальность поджигателей рейхстага (после подписания пакта Молотова — Риббентропа фильм был в СССР запре­щен).

Враждебность собственных политических единомышлен­ников заставляла левых интеллектуалов особенно болезнен­но переживать свою гомосексуальность. Одни, как Клаус Манн, считали свою сексуальную ориентацию политически неправильной, другие, как Андре Жид, предпочитали рас­статься с компартией.

На самом деле немецкие гомосексуалы никогда не были идеологически едины. Хотя некоторым из них фашистский культ маскулинности, дисциплины и силы действительно импонировал, они голосовали за нацистов и охотно шли в штурмовые отряды как воплощение «истинного мужского сообщества», их общий удельный вес среди штурмовиков был невелик. Тоталитаризм всегда предпочитает настоящих «мачо» тем, кто только притворяется таковыми.

Нацистская партия с самого начала относилась к однопо­лой любви враждебно, отождествляя ее с еврейством, жен­ственностью и «моральным вырождением»⁶⁸. В программной декларации нацистов избирательной кампании 1928 г. гово­рилось: «Те, кто допускает любовь между мужчинами или между женщинами — наши враги, потому что такое поведе­ние ослабляет нацию и лишает ее мужества». Гитлер, разу­меется, знал о гомосексуальности предводителя штурмови­ков Эрнста Рема, но пока тот был нужен, Гитлер защищал его от антифашистской прессы, говоря: «Его частная жизнь меня не интересует». Когда же мавр сделал свое дело, гомо­сексуальность стала удобным предлогом для его физического устранения, что и было сделано 30 июня 1934г.

После «ночи длинных ножей» в Германии начались мас­совые репрессии против гомосексуалов. Особенно патологической гомофобией отличался Гиммлер, утверждавший в своих секретных докладах, что все гомосексуалы — дегене­раты, трусы и прирожденные преступники, что в гомосек­суальных организациях состоит от 1 до 2 миллионов мужчин и т. д.

В отличие от евреев, подлежавших поголовному унич­тожению, независимо от их поведения, гомосексуалов формально преследовали только за конкретные действия, и официальной целью было не уничтожение, а «перевос­питание». Соответственно их делили на преступников и жертв, совратителей и совращенных. Тем не менее, пре­следования гомосексуалов в фашистской Германии были беспрецедентными по масштабам и жестокости. Уже в де­кабре 1934 г. Министерство юстиции выпустило директи­вы, сделавшие наказуемыми не только поступки, но и на­мерения. В гестапо существовал особый отдел по борьбе с гомосексуальностью. Заодно с гомосексуальностью фа­шисты запретили издавна популярный в Германии нудизм. В 1935г. совместное купание голышом людей одного пола было приравнено к попытке гомосексуального контакта. Позже суды считали достаточным основанием для обвине­ния даже «похотливый взгляд». Хотя официальное фашис­тское искусство поддерживало культ обнаженного тела в скульптуре и живописи, это тело должно было быть спортивным, воинственным, чистым, лишенным волося­ного покрова, демонстрирующим силу и игру мускулов, но без всякой эротики.

Впрочем, преследования были избирательными. Руково­дитель Гитлерюгенда Бальдур фон Ширах беспрепятственно занимался педерастией. Видные актеры и художники могли быть арестованы только с личного согласия Гиммлера. По­кровительство Геринга помогло уцелеть известному артисту, Густаву Грюндгенсу (его судьбе посвящен роман Клауса Манна «Мефисто» и одноименный фильм).

Поскольку ловлей гомосексуалов занималось не столько гестапо, сколько полиция и органы юстиции, в их сети чаще всего попадались не умевшие скрываться простые мужчины от 20 до 30 лет. Сфабрикованные обвинения использовались также в политических целях в от­ношении молодежных организаций, католической церкви и военных. Например, главкома вооруженных сил барона Вернера фон Фрича, который возражал против расправы с генералами и спорил с Гитлером о сроках начала вой­ны, в 1938 г. осудили по обвинению в гомосексуальных связях. Дело было состряпано настолько топорно, что ге­нерала потом пришлось оправдать, но в должности его не восстановили.

Дополнительным доводом против гомосексуалов была за­бота о «повышении рождаемости». Лесбиянок по закону не преследовали, предложение дополнить параграф 175 не про­шло, но отношение к ним было также враждебным.