Часть II 13 страница

Стиль жизни гомосексуальной богемы был, мягко гово­ря, нездоровым. В мегаполисах Европы и Америки «золо­тые мальчики» напропалую жрали наркотики и трахались с кем попало.

Нью-йоркский гей-активист Арни Кантровиц вспомина­ет о жизни 1970-х годов: «Чем глубже я погружался в этот мир, тем безличнее он становился... Часто я приводил к себе домой для секса анонимного трика (одноразовый сексуальный партнер. — И. К.), в надежде, что он не останет­ся до завтрака и таким образом я не увижу, что он не имеет ничего общего с тем воображаемым мужчиной, с которым я занимался сексом прошлой ночью.

В культовом битническом фильме Милоша Формана «Волосы» по­лицейские спрашивают у длинноволосого юноши: «Ты что, голубой?» На что он отвечает: «Вообще-то нет, но Мика Джеггера я бы из своей посте­ли не выкинул».

Однако веселье имело свою темную сторону. Забавным образом новые сексуальные условия становились похожими на те, от которых мы только что освободились. В некото­рых новых банях возводились сложные фантастические со­оружения, позволявшие клиентам воображать себя находя­щимися в припаркованных грузовиках или в тюремных ка­мерах. Частные клубы превращались в гигантские мужские туалеты. Одно такое заведение, «Славная дыра», было по­делено на кабинки с проделанными в стене отверстиями, через которые можно было заниматься анонимным сексом не с мужчиной, а только с его гениталиями. Вся наша с трудом добытая свобода и общинная жизнь приводили нас обратно в объятия отчуждения и одиночества»²⁶.

Яркое описание геевского Нью-Йорка, где сексуальная неразборчивость и наркомания скрывали безнадежное оди­ночество, дал Ларри Крамер в романе «Гомики» (1978). Ге­рой Крамера «потратил целый год (не считая всех предыду­щих) с безликой группой сексуальных объектов». В его за­писной книжке — десятки имен, о носителях которых он ничего не помнит. «Как он мог не помнить? Как он мог за­ниматься любовью с другим человеческим существом и не помнить? Лицо? Тело? Что-нибудь? Хоть что-то? Бородавку? Запах?» «Из 2 639 857 гомиков большого Нью-Йорка 2 639 857 думают главным образом своими пенисами». «Я устал использовать свое тело как безликую вещь для соблаз­нения другой безликой вещи, я хочу любить Лицо! Я хочу выйти и жить в том мире с тем Лицом, которое любит меня, чтобы верность была не обязанностью, а потребнос­тью...»²¹

Вся геевская пресса обрушилась на Крамера за то, что он вынес сор из избы и представил отрицательный, карикатур­ный и стереотипный образ гея, который могут использовать враги. При встрече на улице знакомые переходили на дру­гую сторону, лучший друг перестал с ним разговаривать. Но одновременно он получил тысячи благодарственных пи­сем.

Не все геи вели себя так, как герои Крамера. «Голубая» Америка 1970-х годов была достаточно разнообразна и стратифицированна, и разные геевские общины исповедовали разные стили и образы жизни. По данным сан-францисского исследования, даже в этой признанной столице геевской Америки от одной трети до половины геев поддерживали более или менее стабильные парные отношения, многие пары жили вместе и т. д. В провинции нравы были и вов­се патриархальными. Но люди судили об всем именно по мегаполисам, делая образ однополой любви одновременно соблазнительным и отталкивающим.

Начавшаяся в 1981 г. эпидемия СПИДа, обернувшаяся катастрофой для наиболее многочисленных геевских сооб­ществ, таких, как Сан-Франциско и Нью-Йорк, и особен­но для их художественно-артистической элиты, резко изме­нила социальную и психологическую ситуацию²⁸.

Мужчины-геи оказались первой жертвой страшной болез­ни. Экстенсивный анальный секс с многочисленными сме­няющимися партнерами, при отсутствии каких бы то ни было мер предосторожности, сам по себе эпидемиологичес­ки опасен, о чем свидетельствовала статистика венеричес­ких заболеваний. Опасность заражения усугублялась нарко­манией и использованием общих шприцев, а постоянное употребление наркотиков и других лекарственных веществ ослабляло иммунную систему организма. Кроме того, эти люди общались и занимались сексом в сравнительно замк­нутой среде, многократно повторно инфицируя друг друга. Удивляться приходилось не тому, что кто-то заболел, а тому, что кто-то остался в стороне.

Эпидемия СПИДа была таким же несчастьем для обще­ства, как другие природные катастрофы, вроде наводне­ний, лесных пожаров и землетрясений. Однако прочие бо­лезни и стихийные бедствия выглядели «естественными», а их жертвы вызывали сочувствие. СПИД же казался наказа­нием за грехи, а его жертвы — не столько страдальцами, сколько виновниками общей беды. Этим немедленно воспользовались консервативные круги. Рейгановская админи­страция не только долгое время скрывала данные об эпиде­мии, но и не выделяла на борьбу с ней достаточных средств. К тому же, в отличие от других естественных ката­строф, ВИЧ-эпидемия не имела четкой географической, пространственной локализации и была рассредоточена во времени — последствия инфицирования проявляются иног­да через длительное время. Обществу — не только геям, а всему обществу! — нужно было научиться не только бороть­ся со СПИДом, защищая тех, кто еще не заразился, но и жить с ним. Это касалось не только ВИЧ-инфицирован­ных, их близких и родственников, но буквально всех лю­дей. Осознание этого потребовало от западных обществ длительного времени, в России этого и сегодня не понима­ют.

Труднее всего пришлось самим геям. Прежде всего, они понесли страшные человеческие потери. Из первых 500 тыс. американцев, официально зарегистрированных в качестве ВИЧ-инфицированных (реальные цифры, по под­счетам специалистов, колеблются от 870 тыс. до 1 млн 200 тыс. человек), к концу 1995 г. свыше половины состав­ляли мужчины, имевшие секс с мужчинами; 60% из них уже умерли²⁹. По данным на конец 1993 г., в Нью-Йорке умерли 58 тыс., в Сан-Франциско — 18 тыс., в Лос-Андже­лесе — 23 тыс. человек. Жертвами страшной болезни стали многие всемирно известные люди, такие, как Джармен, Нуриев, Фуко, Меркьюри, во многих случаях только СПИД сделал публично известной их сексуальную ориента­цию.

Телесные страдания дополняются и перекрываются мо­ральными. Боясь огласки, многие своевременно не обраща­лись к врачам. Нередко инфицированный человек оставал­ся в полном одиночестве, его постоянный партнер не толь­ко бросал его, но и обвинял в собственных несчастьях. По словам Дэвида Риза, для его молодого партнера, который тоже оказался инфицированным, «я был уже не любовни­ком, отцом, учителем, другом и спутником по путешестви­ям, а только гигантским вирусом ВИЧ»³⁰.

Хотя человеческие и моральные потери не могли заста­вить геев отказаться от своей сексуальной ориентации, они побудили их существенно изменить свою идеологию и стиль жизни, особенно — сексуальное поведение. Резко снизи­лась распространенность анальных контактов без предохра­нения, а также анилингуса и фистинга; возросло примене­ние презервативов; оральные контакты стали чаще практи­ковать без заглатывания спермы; заметно уменьшилось сред­нее число сексуальных партнеров. Геи стали больше забо­титься о здоровье, среди них заметно снизилось пьянство и потребление наркотиков. Однако эти положительные сдви­ги распространены неравномерно. Вне центров эпидемии люди по-прежнему ведут себя безответственно. Особенно тревожно положение дел с беззаботной молодежью; по дан­ным первого в США национального опроса молодых геев и бисексуалов в 1995 г., 7% из них уже заражены ВИЧем³¹.

СПИД породил у геев много психологических и психо­сексуальных проблем. Заметно выросла сексуальная тревож­ность, трудности с эрекцией и эякуляцией, у некоторых страх заражения повлек за собой снижение сексуального ин­тереса, появление отвращения к сексу (особенно среди ин­фицированных). В определениях геевской сексуальности усилился акцент на эмоциональных привязанностях, само­контроле, психологической интимности, морали и вернос­ти. «Радикальный», — столь же «раскованный», сколь и рискованный, — секс утратил привычное обаяние и стал подвергаться критике. Резко повысилась ценность стабиль­ных партнерских отношений и моногамии, а также духов­ных факторов жизни, включая религию.

Изменилось и содержание понятия гей-идентичности. Она трактуется теперь не просто как признание и принятие своей сексуальной ориентации, но и как некий социальный статус, причем особое значение имеет принадлежность к со­ответствующей общине. Изменились и сами геевские общи­ны. Раньше их деятельность строилась в основном вокруг секса, развлечений и борьбы за гражданские права. Сейчас в их работе центральное место занимает помощь ВИЧ-инфи­цированным и пропаганда безопасного секса. Уже в 1988 г. руководители Нью-йоркского центра по борьбе со СПИДом говорили мне, что геевская община— единственная, кото­рая приняла проблему всерьез и добилась реальных положи­тельных результатов. Сегодня во всех цивилизованных стра­нах государственные учреждения по профилактике СПИДа работают в тесном контакте с геевскими общинами как на национальном, так и на местном уровне.

Появление новых, более подготовленных и образованных лидеров и добровольцев по борьбе со СПИДом во многом меняет самый характер геевского движения, делая его более конструктивным. Помимо приносимой волонтерами непос­редственной пользы, эта работа повышает их самоуважение и чувство своей значимости, дает новые знакомства и свя­зи за пределами баров и дискотек, укрепляет чувство соци­альной идентичности. Теме СПИДа и его влияния на геевскую жизнь посвящены многие десятки и сотни выдающих­ся художественных произведений и кинофильмов (Пола Монетта, Ларри Крамера, Майкла Каннингэма, Эрве Ги-бера, Дерека Джармена и др.).

Вместе с тем неадекватность борьбы со СПИДом, осо­бенно в США, выявила ограниченность «интеграционной» политики, вызвала новую волну левого радикализма и воз­вращение к тактике конфронтации начала 1970-х. Зара­женным смертельной болезнью людям некогда ждать и не­чего терять. В 1988 г. в Нью-Йорке была создана геевская организация ACT-UP (AIDS Coalition to Unleash Power), требовавшая ускорения разработки и внедрения новых ме­дикаментов, анонимного (а не только конфиденциально­го) тестирования на ВИЧ и участия самих ВИЧ-инфици­рованных в выработке соответствующей социальной поли­тики. В 1990 г. самые воинствующие лидеры ACT-UP создали новую, откровенно анархическую организацию прямого действия — «Queer Nation» («Квир-нация»), кото­рая действовала путем уличных манифестаций, блокирова­ния транспорта, нападений на антигеевские бары и реак­ционных политиков, а также разоблачения («вытаскива­ния» — Outing) их собственной скрытой гомосексуальнос­ти.

Многие действия этой группы — политический хэппенинг, где порой трудно понять, что делается всерьез, а что в шутку. Например, статья «Трепещи, гетеросексуальная свинья!» призывает уничтожить институт семьи, содомизировать всех мальчиков, а в будущем выращивать детей толь­ко в пробирках. Благонамеренные обыватели и консерва­тивные политики принимают это за серьезную угрозу, а над ними просто смеются, пародируя их собственные иррацио­нальные страхи. Впрочем, были и вполне реальные напа­дения на непопулярных чиновников.

Не меньше споров вызывает «аутинг». Как ни соблазни­тельно разоблачить лицемера, который публично осуждает гомосексуальность, а втайне наслаждается ею, это наруша­ет одно из фундаментальных прав человека — неприкосно­венность личной жизни. Мало ли какие причины заставля­ют человека оставаться «в чулане»? И чем действия геевских активистов отличаются от полиции нравов?

Экстремистская тактика не могла дать практических ре­зультатов, и в 1992 г. «Квир-нация» распалась в результате внутренних распрей. Тем не менее она наложила заметный отпечаток на идеологию лесбигеевского движения. Лозунг «Квир-нации»: «Мы везде. Мы хотим всего» — не просто шокирующее заявление добивающегося равноправия и мес­та под солнцем социального меньшинства. В философс­ком, теоретическом плане он означает, что независимо от того, сколько на свете или в данном конкретном обществе геев и лесбиянок, их жизненный опыт имеет всеобщее зна­чение. Причем речь идет не только о сексуальности. По­добно тому как андроцентризм калечит не только женщин, но и мужчин (если «мальчики не плачут», значит, мужчи­на не должен проявлять свои чувства), гетеросексизм не только загоняет в гетто геев и лесбиянок, но и обедняет жизнь «натуральных» мужчин и женщин, табуируя их жиз­ненно важные переживания.

В отличие от недавнего прошлого, современные геи и лесбиянки представляют собой значительную социальную силу. Во всех демократических странах они имеют свои по­литические и культурные организации и какие-то формы общинной жизни, энергично добиваются признания и за­щиты своих гражданских прав. Среди депутатов многих пар­ламентов имеются открытые геи и лесбиянки, кое-где они занимают министерские посты (в британском лейбористс­ком правительстве это министр национального имущества Крис Смит и министр по делам молодежи Анджела Игл).

В ежегодных гей-прайдах (gay pride) — парадах геевской гордости — участвуют десятки и сотни тысяч людей. Я ви­дел два таких парада в Амстердаме и один — в Лос-Андже­лесе и могу засвидетельствовать, что это очень красочное и веселое зрелище, одновременно развлечение и политичес­кая демонстрация. Постороннего человека вид полуголых и вызывающе одетых мужчин и женщин — всеобщее вни­мание привлекают экзотические панки и садомазохисты (в Амстердаме здоровенных мужиков, изображавших присту­пы свирепости, возили по городу в клетках) — может шо­кировать. На самом деле это карнавал, в котором грубова­тое веселье и юмор сочетаются с политической пропаган­дой и сбором пожертвований на нужды своей общины. За исключением нарушения некоторых правил приличия (я видел в Амстердаме выкрашенного синей краской совер­шенно голого, вопреки категорическому запрету городских властей, мужчину, который раздавал смеющимся прохо­жим какие-то листовки), ничего скандального или буйно­го на этих демонстрациях не происходит. Подавляющее большинство участников одеты нормально, многие прихо­дят парами, даже с маленькими детьми, смотрят эстрад­ные представления, поют, танцуют, пьют пиво, громко кричат и рычат, изображая политически корректный «гнев», а поздно ночью мирно расходятся, нередко с но­выми знакомыми. Сплошь и рядом их приветствуют высо­кие официальные должностные лица, ориентация которых вполне гетеросексуальна.

Крупные геевские общины имеют собственные общин­ные центры. В Лос-Анджелесе такой центр, размещенный ^в красивом четырехэтажном здании, ежемесячно принима­ет свыше 13 тыс. посетителей, оказывая им разнообраз­ную профессиональную помощь, от диагностики и лечения СПИДа до профессионального обучения и помощи в поисках работы. В Центре трудятся 220 штатных социаль­ных работников и тысячи добровольцев. Предмет особой гордости общины — Молодежный Центр, где находят по­мощь и пристанище «голубые» подростки из бедных семей. Большую помощь гомосексуальным подросткам и их роди­телям оказывает созданная в Нью-Йорке Ассоциация роди­телей и друзей лесбиянок и геев (PFLAG). В некоторых странах геевские общины получают субсидии от государ­ства для борьбы со СПИДом и решения других социальных задач.

Тем не менее, преувеличивать силу и особенно сплочен­ность лесбигеевского движения не следует. В 1995 г. общий годовой бюджет трех главных геевских организаций США был меньше 20 млн. долларов, меньше, чем бюджет одной только ультраправой Христианской коалиции. Количество геев и лесбиянок, реально участвующих в деятельности со­ответствующих организаций, неизмеримо меньше, чем уча­стников гей-прайдов или маршей протеста. Например, в походе на Вашингтон в 1993 г. участвовал 1 млн. человек (по другим подсчетам— 300тыс.), а общее число членов в трех американских национальных геевских организациях — мень­ше 200 тыс.³² К тому же геевские организации разобщены и не особенно склонны к сотрудничеству друг с другом.

Несмотря на бесконечные разговоры о единой «гей-иден­тичности», геи и лесбиянки чрезвычайно различны по всем социально значимым параметрам. Прежде всего, это поло­вые гендерные различия. Мужчин-геев и женщин-лесби­янок объединяет главным образом общая стигма и наличие общего врага в лице гетеросексизма. Все остальное (и преж­де всего — эротика) у них разное. Воинствующие лесбиян­ки постоянно обвиняют геев в недооценке женской специ­фики, увлечении коммерческим сексом и порнографией, некоторые ратуют за полное отделение лесбиянских органи­заций от геевских.

Второй водораздел — возрастно-поколенный. Молодые люди, выросшие в свободных условиях, имеют совершен­но другой социальный и сексуальный опыт, чем представители старших поколений, история их мало интересует. Хотя ветераны движения пытаются уменьшить разрыв поколе­ний, молодые люди часто воспринимают их рассказы так же, как советские студенты воспринимали встречи с вете­ранами КПСС, — почтительно-равнодушно, а то и ирони­чески. На встречах и конференциях Института ONE я ви­дел мало молодых людей, и они показались мне политичес­ки менее ангажированными, чем их старшие наставники, которым больше нечего делать, кроме как рассказывать о своем революционном прошлом. С ослаблением гнета сла­беет и революционный энтузиазм. Кроме того, старым лю­дям всегда приятно посмотреть на молодых, а те предпочи­тают общаться между собой.

Немало трудностей вызывает определение границ сексу­альной идентичности. Пока речь шла только о союзе геев и лесбиянок, круг участников коалиции был более или менее ограничен. В последние годы по соображениям политичес­кого порядка ее дополнили бисексуалами и трансгендерниками. Но чем шире коалиция, тем она разнороднее. Наи­более радикальные геи и лесбиянки хотели бы максимально дистанцироваться от гетеросексуального большинства. Для бисексуалов это принципиально неприемлемо, они счита­ют грани между сексуальными предпочтениями подвижны­ми. Многие политически активные лесбиянки видят в би­сексуальности угрозу «размывания» собственной идентично­сти. Консервативные геевские организации, со своей сторо­ны, хотели бы отмежеваться от трансгендерников, облик и поведение которых кажутся им чересчур экзотическими. Что общего, спрашивают они, между человеком, мечтаю­щим о перемене своего пола, и тем, кто настолько привя­зан к нему, что не может любить никого, кроме себе по­добных?

Еще более деликатна проблема педофилии. Чтобы при­обрести респектабельность, геи отмежевываются от обви­нений в том, что они преследуют и совращают мальчиков. Теоретически сделать это несложно — мужчины, любящие мужчин, действительно сексуально равнодушны к незре­лым мальчикам, а количество педофилов среди геев такое же, как и среди гетеросексуалов. Но социально-возраст­ные и юридические границы «мальчикового» возраста под­вижны. Особенно проблематичен статус 13—16-летних подростков. Педофильские организации, существующие в ряде стран, — крупнейшая из них NAMBLA (North-American Man-Boy Love Association), с 1983 г. состояла в ILGA, — доказывают, что мальчики этого возраста сами имеют право решать, что им нравится, поэтому сексуаль­ные связи с ними на добровольных началах не должны преследоваться. Широкая публика с этим категорически не согласна, а легальный возраст, начиная с которого взрослые могут безнаказанно вступать в сексуальные отно­шения с подростками, колеблется в разных странах от 12 до 18 лет. Чтобы получить права ассоциированного член­ства в Экономическом и Социальном Совете при ООН (ECOSOS), ILGA в 1994 г. исключила из своего состава NAMBLA и две родственные ей организации, постановив, что «группы или ассоциации, основной целью которых яв­ляется поощрение или пропаганда педофилии, не могут в будущем быть членами ILGA». Однако это решение запоз­дало и членство ILGA в ECOSOS было приостановлено. А некоторые радикальные геевские организации расценили решение ILGA как уступку консервативным кругам США и в знак протеста вышли из ее состава³³.

Еще больше дифференцируют геев и лесбиянок этничес­кие и социально-классовые различия. Сексуальная иден­тичность — только одна из многих ипостасей социального самоопределения личности. Сначала наиболее видимыми и слышимыми представителями сексуальных меньшинств были выходцы из средних классов. Но геи и лесбиянки есть во всех этнических и социальных группах, причем проблемы черных, цветных или испаноязычных людей сплошь и рядом не совпадают с тем, что волнует их белых и более состоятельных собратьев. Расовое и социальное ос­вобождение для них может быть важнее сексуального. От­сюда — споры о том, какая именно социальная идентич­ность (сексуальная, этническая или классовая) и группо­вая принадлежность важнее. Многие американские геи охотно ходят на гей-прайды и покупают геевскую прессу, но на президентских выборах они голосуют не по сексуаль­ному признаку, а так, как подсказывают их финансовые интересы.

Геевские общины и организации в США чрезвычайно политизированы и поляризованы. С одной стороны, в них много бывших коммунистов, анархистов и иных леваков, мечтающих радикально перестроить весь мир и вынашиваю­щих всевозможные утопические проекты, вплоть до созда­ния автономного геевского государства в штате Вайоминг. Реальным влиянием они не обладают, зато у них много ре­волюционного энтузиазма и их ряды постоянно пополняют­ся новыми мечтателями. С другой стороны, по мере того как гомосексуальность получает социальное признание и не мешает деловому преуспеванию, в геевской среде усилива­ется консервативное крыло, выступающее против «левой ортодоксии» и предлагающее заменить идеологическую ри­торику конструктивной политикой, «которая признает воз­можности реального мира и границы политики»³⁴.

Если отвлечься от частностей, левые добиваются обособ­ления геев и лесбиянок как носителей особых духовных цен­ностей, которые не могут быть реализованы в рамках бур­жуазной цивилизации и рыночной экономики, тогда как правые стоят за социальную и культурную интеграцию сек­суальных меньшинств, которые должны получить свою за­конную часть общественного пирога. На самом деле так альтернативно — ассимиляция или обособление — вопрос не стоит. Геи и лесбиянки не могут ни отделиться от гете­росексуального (по преимуществу) общества, ни полностью раствориться в нем. Рост сексуальной терпимости снимает одни социальные проблемы, но порождает другие. Лесбигеевские теоретики, среди которых немало первоклассных мыслителей, прекрасно понимают это.

Как пишет известный литературовед и культуролог Лео Берсани, культурная ситуация, в которой оказалась одно­полая любовь, внутренне противоречива.

Деконструкция и денатурализация гомосексуальности практически элиминирует геев как особую человеческую группу, обладающую какими-то объективно общими черта­ми. Да, геи стали видимыми и слышимыми. Но «те самые люди, которые возражают против того, чтобы замыкаться в рамках гей-идентичности, создали нечто вроде собствен­ного гетто, основанного на предполагаемом превосходстве гомокультуры над тем, что пренебрежительно называют принудительной гетеросексуальностью»³⁵. Берсани иронизи­рует по поводу «процветающей научной индустрии геевских и лесбийских исследований». Читая объявления о лекциях и семинарах в Беркли, можно подумать, что все гуманита­ры только этим и занимаются. Но большинство людей не нуждаются в таком освобождении и не считают свою гетеросексуальность принудительной.

Если в борьбе со стигмой геям помогал конструктивизм, то для доказательства их онтологических отличий и превос­ходства над гетеросексуальным большинством больше под­ходит идея особого «геевского духа» и «геевской души». Но что это конкретно значит? Гарри Хэй и его молодой после­дователь антрополог Уилл Роско возводят истоки «гейности» к мистическому опыту индейских бердачей, «двух духов» По словам Хэя, гетеросексуальное сознание ориентировано предметно и соревновательно, тогда как у геев сильнее вы­ражено духовное начало, облегчающее приобщение к тай­нам духовного бытия природы и внутреннего мира личнос­ти. Разъезжая с лекциями по стране, Роско говорит своим слушателям: «Вы все бердачи, надо только осознать это и пробудить свои дремлющие мистические силы!»³⁶

Одним это нравится, другим не очень. Лично мне с бердачами встречаться не приходилось, ни один из моих зна­комых геев не считает себя ни пророком, ни ясновидящим, это самые обыкновенные и очень разные люди.

На мой взгляд, идея онтологически особой «геевской души» имеет под собой не больше оснований, чем претен­зия евреев на роль «избранного Богом» народа или образ русского «народа-Богоносца». Как и в любой человеческой популяции, среди геев и лесбиянок есть разные люди, имеющие разные стили жизни и придерживающиеся раз­ных идеологий. В этом их человеческая сила и одновременно — политическая слабость. Многоцветье радуги мож­но запечатлеть на пленке или на полотне, но в природе она, в отличие от отдельных элементов спектра, видима только в определенные мгновения. «Голубые» мужчины и женщины всегда будут чем-то отличаться от других и благо­даря этому вносить свой вклад в человеческую культуру, но их движение никогда не станет монолитной социальной силой. Тот же самый плюрализм, который позволил геям и лесбиянкам требовать автономии и собственного места под солнцем, подрывает идею их особой социальной иден­тичности. Чем терпимее общество, тем аморфнее цемен­тирующие геевскую общину социальные связи. Как ни важна для индивида его сексуальная ориентация, полити­чески она остается маргинальной и не может стать осново­полагающей осью социальной структуры и отношений вла­сти.

o В РОДНЫХ ПЕНАТАХ

Изучение Руси со всех сторон,

во всех отношениях, по мнению

моему, не должно быть чуждо

и по­стыдно русскому.

Владимир Даль

До сих пор я говорил преимущественно о запад­ных обществах. А как выглядели интересующие нас пробле­мы в истории русской культуры? ¹

Понятие «содомии» в Древней Руси было таким же расплывчатым, как на Западе, обозначая и гомосексуаль­ные отношения, и анальную интромиссию независимо от пола партнеров и вообще любые отклонения от «нормаль­ных» сексуальных ролей и позиций, например совокупле­ние в позиции «женщина сверху». Самым серьезным гре­хом считалось «мужеложство», когда сношение с неподо­бающим партнером усугублялось «неправильной» сексуальной позицией (анальная пенетрация). Однако на Руси к этому пороку относились терпимее, чем на Западе; цер­ковное покаяние за него колебалось от одного года до семи лет, в тех же пределах, что и гетеросексуальные прегрешения. При этом во внимание принимали и воз­раст грешника, и его брачный статус, и то, как часто он это делал, и был ли он инициатором действия или его объектом. К подросткам и холостым мужчинам относи­лись снисходительнее, чем к женатым. Если анальной пенетрации не было, речь шла уже не о мужеложстве, а о рукоблудии, которое наказывалось мягче. Лесбиянство обычно считалось разновидностью мастурбации. Новго­родский епископ Нифонт (XII в.) даже считал.сексуаль­ный контакт двух девушек-подростков меньшим грехом, чем «блуд» с мужчиной, особенно если девственная плева оставалась целой.

Православную церковь очень заботило распространение гомосексуальности в монастырях, но к бытовым ее прояв­лениям относились довольно равнодушно. В «Домострое» содомия упоминается вскользь, между прочим. В «Стоглаве» (1551) ей посвящена специальная глава «О содомс­ком грехе», предписывающая добиваться от виновных по­каяния и исправления, «а которые не исправляются, ни каются, и вы бы их от всякие святыни отлучали, и в цер­ковь входу не давали»². Однако, как не без иронии подме­тил Леонид Хеллер, пьянство осуждается там гораздо более темпераментно.

Как и в западноевропейской агиографии, в житиях не­которых святых Киевской Руси имеются отзвуки неосоз­нанных гомоэротических отношений. Так, в, «Сказании о Борисе и Глебе» (XI в.) при описании убийства князя Бо­риса по приказу Святополка Окаянного упоминается его любимый «отрок», «родом угрин (венгр), именем Геор­гий», которого Борис любил «паче меры» и который, уви­дев смерть своего покровителя, отказался покинуть его тело, после чего его тоже закололи, а тело его выбросили из шатра. Брат Георгия, Моисей Угрин, был взят в плен воинами Святополка и продан в рабство знатной польке.

Влюбившись в Моисея, эта женщина безуспешно пыталась соблазнить его и заставить на себе жениться. Встретив ре­шительный отказ, она приказала дать ему сто ударов пле­тью и кастрировать, чтобы красота его никому не доста­лась. Со временем Моисей Угрин добрался до Киево-Печерской лавры и принял монашество. Православная цер­ковь канонизировала его как героя стойкости и целомуд­рия, Розанов же увидел в этом житии драму средневеково­го содомита³.

Почти все иностранные путешественники и дипломаты, побывавшие на Руси в XV—XVII вв. (Герберштейн, Олеарий, Маржерет, Коллинс и др.), отмечали широкое рас­пространение гомосексуальности во всех слоях общества и удивительно терпимое, по тогдашним европейским мер­кам, отношение к нему. Английский поэт Джордж Тэрбервилл, посетивший Москву в составе дипломатической мис­сии в 1568 г., был поражен этим сильнее, чем казнями Ивана Грозного. В стихотворном послании своему другу Эдварду Даней он писал:

Хоть есть у мужика достойная супруга,

Он ей предпочитает мужеложца-друга.

Он тащит юношей, не дев, к себе в постель.

Вот в грех какой его ввергает хмель.

(Перевод С. Карлинского)

По-видимому, несмотря на свои неоднократные женить­бы, баловался с переодетыми в женское платье юношами и сам Иван Грозный; такие подозрения высказывались совре­менниками по поводу его отношений с юным женоподоб­ным Федором Басмановым, который услаждал царя пляс­кой в женском платье.

Как писал хорватский католический священник Юрий Крижанич, проживший в России с 1659 по 1677 г., «здесь, в России, таким отвратительным преступлением просто шу­тят, и ничего не бывает чаще, чем публично, в шутливых разговорах один хвастает грехом, иной упрекает другого, третий приглашает к греху; недостает только, чтобы при всем народе совершали это преступление»⁴.