Мои пенаты» К. Батюшкова

1. Антитеза идеала и действительности в стихотворении «Мои пенаты» и её отражение в композиции.

Анализ стихотворения К. Н. Батюшкова «Мои пенаты»

Марина Каминская

Стихотворение «Мои пенаты» принадлежит к ряду произведений первого периода творчества К.Н.Батюшкова. Оно было написано в 1811-1812 годах и впервые опубликовано в 1814 году. В это время Батюшков сближается с Н.М.Карамзиным и кругом будущих «арзамасцев» - В.А.Жуковским, П.А.Вяземским, В.Л.Пушкиным, Д.В.Дашковым и другими. К этому времени определяется облик Батюшкова-поэта, виднейшего представителя «легкой поэзии». Поэт создает стихотворения, в частности «Мои пенаты», воспевающие радости земной жизни, дружбу, любовь, которые сочетаются с утверждением личности и ее права на жизнь в соответствии с внутренними потребностями.

Данное произведение написано в свойственной духу анакреонтики манере (как и впрочем, ряд таких стихотворений как «Веселый час», «Счастливец», «Мадагаскарская песня», «Источник», «Вакханка» и др.), что дало основание именовать Батюшкова «Парни российским». К. Н. Батюшков в поэзии всегда придерживался принципа, который провозгласил в начале своего творческого пути: “Живи, как пишешь, и пиши, как живешь”. Это кредо поэта нашло отражение и в данном стихотворении.

Лирическим героем этого стихотворения, написанного в форме послания к Жуковскому и Вяземскому, является поэт, живущий в деревне в старом, бедном дедовском доме. Однако уже из первых строк мы понимаем, что именно это жилище и уединенный образ жизни по душе герою, т.е. мы видим, что весь текст произведения организуется им как субъектом сознания с прямо-оценочной точкой зрения. Благодаря этому читатель отождествляет лирического героя с самим поэтом: создание и создателя, что характерно для лирического произведения. Но на самом деле в образе героя раскрывается единая личность в ее отношении к миру и к самой себе, близкая автору. Таким образом, в образе поэта-творца, являющимся носителем сознания, возникает предмет изображения – объект – авторское сознание.

В своем послании Батюшков создает дисгармоничное художественное «двоемирие», в котором естественно сосуществуют образы условной античности с деталями, воссоздающими действительную жизнь поэта в деревенском уединении («стол ветхой и треногой», калека-солдат с «двухструнной балалайкой» и др.) Для создания деталей античного мира автор применяет большое количество мифологем, которые начинаются уже с названия стихотворения: Пенаты — (рим. миф.) боги-покровители домашнего очага, а в переносном смысле — дом, жилище, обитель. Так Батюшков любил называть свою вологодскую деревню Хантоново на берегу Шексны; Пермес — (греч. миф.) ручеек, текущий с Геликона (Олимпа) и посвященный музам, а, в свою очередь, под фразой «Богинь пермесских дар» понимается вдохновение; Лары — (рим. миф.) души предков, хранители домашнего очага; Аония — (греч. миф.) область Древней Греции, где находился Геликон и обитали музы; Стигийские берега — (греч. миф.) т. е. берега Стикса, подземной реки, обтекающей Аид (клятва Стиксом считалась самой страшной); Феб — (греч. миф.) Аполлон, бог искусств; Хариты — (греч. миф.) три сестры, дочери Зевса, богини изящества, дружбы и веселой жизни; Пиериды — музы; Фортуна — (рим. миф.) богиня судьбы; Вакх — (греч. и рим. миф.) бог виноделия, вина и веселья, друг музам. В его честь устраивались «вакханалии», отличавшиеся необузданностью и разгулом; Парки — (греч. миф.) богини судьбы, выпрядавшие нить человеческой жизни. При обрыве нити человек умирал. Но хотелось бы отметить, что при описании мира поэта Батюшков применяет старославянскую лексику: Цевница — пастушья свирель, а в переносном смысле — поэзия вообще;

Сретать — (старосл.) встречать. Отсюда «сретение» — встреча.

Все стихотворение построено на противопоставлении скромного положения и образа жизни, избранного поэтом, «богатству с суетой», составляющим основной жизненный интерес высоких общественных кругов: «развратных счастливцев», «философов-ленивцев» с их «наемною душой», «придворных друзей», «надутых князей». В самих этих выражениях чувствуется некая ирония, достигнутая посредством оксюморона, который опять же подчеркивает противоречие. А вот при описании жилища поэта автор использует совсем иные лексические единицы. Не этим баловням судьбы, а убогому калеке-воину поэт хотел бы дать приют в своей «смиренной хате», которая ему дороже дворцов, так как в этом доме его окружают необычные вещи, люди, боги, создающие в нем уютную поэтическую атмосферу. Лирический герой призывает гостей, которых в свою очередь можно разделить на три круга. Первый круг – это божества: пенаты, лары, музы, которые призываются с целью принести в жилище поэта гармонию, покой, счастье. Второй круг представляют античные поэты, такие как Гораций, Пиндар и др. А третий круг – это русские поэты: Карамзин, Дмитриев, Жуковский, Вяземский и др. Таким образом, возникает картина любимых поэтов автора. А жанр послания, в свою очередь, позволяет поэту непосредственно обратиться к этим личностям, тем самым показать свое отношение к ним.

Это стихотворение вольной рифмовки, т.е. в нем используется смешение различных схем рифмовки (смежной, кольцевой, перекрестной) и нет разделения на строфу. Пары, создаваемые смежными рифмами - это нестрофические двустишия. Такой тип рифмовки еще раз подчеркивает дисгармонию.

В структурном отношении стихотворение делится на пять неравных частей. В первой части мы наблюдаем, как уже было отмечено выше, образ убогого, но милого сердцу поэта жилища, с лишь тонким намеком на неприятие роскоши. Во второй части наблюдается уже открытое противопоставление мира поэта полной излишеств жизни богачей, образ которых представлен в тусклых тонах («и бледны горделивцы»), а в печи поэта горит «яркий огонь». Н.Фридман пишет: «Батюшков остро ощущал бесчеловечную природу современного ему общественного устройства». Батюшков создает образ простой пастушки, которая кажется герою милее и прекраснее благородных дам. Явная оппозиционность, как пишет А.Н.Соколов, в отношении к правящим кругам, отвращение к «придворным узам» отличает эпикурейскую лирику Батюшкова от сглаживающей противоречия идиллической поэзии сентименталистов. В третьей части снова возникает мир поэтический, духовный мир поэта. В этой части наиболее очевидно переливание мелодичного слога Батюшкова, что становится очевидным благодаря богатству звуковой организации, которая достигается исключительно фонологическими средствами, такими как, например, сочетания фонематических повторов с контрастами:

Сложи печалей бремя,

Жуковский добрый мой!

А вот в четвертой снова предстает противоречие страстей и сует светской жизни и мирной души творца, которая описывается, как было сказано ранее, особой лексикой (добрый, святой, мирный, беседовать, светлый, небесно, упоенье, отрадная тишина и т.д.), а светский мир совсем иными словами (волненье, суета, наемная, развратные, надутые, горделивцы), что, впрочем, просматривается сквозь все стихотворение. Однако внутренний мир поэта свободен от зла и противоречий, в нем царят любовь и дружба, счастье и радость, осуществляется органическая преемственность и непрерывность культуры:

Слетят на голос мирный

Беседовать со мной!..

И мертвые с живыми

Вступили в хор един!..

Далее мы видим намек на Г. Р. Державина, автора стихотворений «Лебедь», в котором он вольно подражал Горацию, и «Соловей» — образцов интимной лирики. Сравнение Державина с Пиндаром и Горацием заимствовано из посвящения Державину трагедии В.А.Озерова «Эдип в Афинах». Озеров называет Державина поэтом, который с пареньем Пиндара согласил философию Горация, «коего стихотворство шумно, быстро и чудесно, как водопад Суны». На реке Суне в Карелии находится водопад Кивач, воспетый Державиным в оде «Водопад». Далее Батюшков упоминает пьесу Карамзина «Афинская жизнь», в которой изображен греческий философ Платон и его друг, трагик Агатон. «Колыбель славы», упомянутая автором, напоминает нам о том, что в 1802 году Карамзин напечатал несколько статей по русской истории. В статье «О любви к Отечеству и народной гордости» есть такие слова: «Слава была колыбелью народа русского, а победа вестницею бытия его». Далее под сильфом (и вот еще одна мифологема – дух воздуха (герм. миф.)), имеется в виду И.Ф.Богданович, автор популярной в то время поэмы «Душенька». Ю.А.Нелединский-Мелецкий, поэт карамзинского круга, автор популярных песен, следующий, о ком расскажет нам Батюшков. Автор в сравнении с Федром (латинский баснописец I века н. э.) и Пильпайем (древний индийский баснописец Бидпай) говорит о И.И.Дмитриеве, поэте и баснописце, ближайшем соратнике Карамзина, писавшем в «легком», горацианском роде. За этим следует обращение к И. И. Хемницеру, поэту, автору басен и стихотворных сказок, сочетавшему дидактизм и чувствительность, и И.А.Крылову. В последней, пятой, части Батюшков обращается к главным адресатам стихотворения: к Жуковскому и Вяземскому. Первому он советует «сложить печалей бремя», имея в виду трагически сложившиеся отношения Жуковского с М.А.Протасовой, а упомянутый Аристипп («Аристиппов внук»), греческий философ-гедонист V—IV веков до н. э., считавший целью жизни разумное наслаждение, намекает нам на П.А.Вяземского, названного так за прославление культа наслаждений. В этой же части заходит речь о конечности мира («стрелою мчится время»):

Пока бежит за нами

Бог времени седой

И губит луг с цветами

Безжалостной косой...

Образ бегущего седого бога навеян итальянским поэтом Ариосто. Автор говорит о том, что все временно, что все умрет со смертью поэта. Но эта проблема разрешается стремлением соединить христианское и античное начала. Эмблема финала есть сочетание начал.

В заключении хотелось бы еще раз отметить, что раннее творчество Батюшкова проникнуто чувствами радости жизни, оптимизма, любви. Он – певец мира изящной античности. Его интересует внутренняя жизнь и достоинство человека, влечет мир домашнего очага. Батюшков сталкивает роскошь и бедность, доказывая, что интимный мир благороднее и возвышеннее блестящей действительности, богатства и суеты, светских сплетен и интриг. Главные ценности жизни, по Батюшкову, - это любовь и творчество. Счастье поэта там, где вдохновение, а вдохновение там, где покой и мир (образ мира – «Висит полузаржавый меч прадедов тупой»). В своих «пенатах» он желает видеть только единомышленников и друзей — Жуковского и Вяземского, тщательно ограждая мир «своей смиренной хаты» от «зависти людской». Ранние стихи Батюшкова— образец художественного мастерства, они отличаются безукоризненным языком, мелодичностью, внутренней грацией. По словам Белинского, Батюшков дал русской поэзии «красоту идеальной формы». Критик отмечает «пластицизм форм», «скульптурность», «упругость», «сладостную звукопись», «гармоничность стиха». «Стих его часто не только слышим уху, но и видим глазу: хочется ощупать извивы и складки его мраморной драпировки». Эти качества поэзии Батюшкова позволили Пушкину воскликнуть: " Звуки италийские! Что за чудотворец этот Батюшков!..."

2. Стилистические приёмы создания идеального мира: особенность лексики, образы-символы эпикурейской поэзии, значение вещественных деталей, смешение атрибутов античного и современного быта, звуковая гармонизация стиха.

3. Жанровые признаки послания в «Моих пенатах» К. Батюшкова

Н. В. ФРИДМАН «ПОЭЗИЯ К. БАТЮШКОВА»

Не случайно Пушкин нашел, что наиболее известное из посланий Батюшкова («Мои пенаты») «дышит каким-то упоеньем роскоши, юности и наслажденья». «Довоенный» Батюшков был именно поэтом радости. Об этом говорит даже количественное соотношение мотивов радости и печали в его лирике, демонстрирующее решительный перевес светлых образов. Прославление радости звучит у Батюшкова более заразительно и полнокровно, чем у какого-либо другого русского поэта. При этом характерно, что жизнелюбие Батюшкова нередко выражается в весьма активной форме «совета друзьям» — прямого обращения к предполагаемой аудитории:

Други! сядьте и внемлите
Музы ласковой совет.
Вы счастливо жить хотите
На заре весенних лет?
Отгоните призрак славы!
Для веселья и забавы
Сейте розы на пути;
Скажем юности: лети!
Жизнью дай лишь насладиться,
Полной чашей радость пить...

(«Веселый час». Первая редакция стихотворения называлась именно «Совет друзьям»).

Батюшков хорошо знает, что это мироощущение молодости. Н. П. Верховский правильно отметил, что «образ молодости был впервые в русской литературе создан Батюшковым». Еще раньше на это указал Н. Т. Костырь: «Две черты характеризуют поэтическую индивидуальность Батюшкова: вечная юность души и земное или постоянное стремление к земному, внешнему, чувственному, которым неизменно характеризуется юность». Философия лирического героя Батюшкова — это философия юности с отсутствием «оглядчивости» и рефлексии, с желанием возможно полнее пережить все «земные» радости.

Тот вечно молод, кто поет
Любовь, вино, Эрота
И розы сладострастья жнет...

— восклицает Батюшков в стихах, включенных в письмо к В. Л. Пушкину.

Своему лирическому герою Батюшков придает «беспечность» — неумение задумываться над скучными, будничными делами. Он предваряет читателей, что в «Опытах» «дружество найдет беспечного поэта», или говорит о том, что этот поэт «беспечен, как дитя всегда беспечных граций». И друзья поэта — тоже «беспечные счастливцы». В сущности «беспечность» в истолковании Батюшкова олицетворяет особую «легкость» восприятия жизни. Именно в значении «легкость» Батюшков применяет это слово в своей характеристике Кипренского (последний «с беспечностью прелестной» рисует портреты своих «образцов»). И о себе Батюшков рассказывает, что он во время походов «всегда готов был жертвовать жизнию с чудесною беспечностию» (т. е. с удивительной легкостью).

«Беспечность» лирического героя Батюшкова подчеркнута сравнением его с ребенком:

Я умею наслаждаться,
Как ребенок всем играть,
И счастлив!..

(«К Гнедичу»)

Ср. характеристику Петина, который был не только лучшим другом Батюшкова, но и поэтом: «Ум зрелого человека и сердце счастливого ребенка: вот в двух словах его изображение».

«Беспечный герой» Батюшкова целиком отдается искреннему яркому веселью. Вероятно, будущий составитель подробного словаря языка русских поэтов начала XIX в. констатирует, что ни у одного из них эпитет «веселый» не повторяется так часто, как у Батюшкова. «Ясную веселость» Батюшков считает одним из основных свойств жизнелюбивого поэта. Гнедич для него «веселий и любви своей летописатель», Вяземский — тоже «певец веселья и любови». В «Моих пенатах» поэта окружают «веселы тени» любимых им «певцов»; один из них, Богданович, улыбаясь, поет «гимн радости» вместе с Нелединским-Мелецким.

Батюшков и сам создает «гимны радости». Одно из своих так называемых «подражаний Касти», стоящее неизмеримо выше оригинала, он озаглавливает именно «Радость» и очень ярко передает это чувство, раскрывающее перед поэтом всю природу в ее великолепном обаянии:

Все мне улыбнулося! —
И солнце весеннее,
И рощи кудрявые,
И воды прозрачные,
И холмы парнасские!

Особенно выдвигает Батюшков мотив наслаждения. Лирический герой Батюшкова, у которого «сердце наслаждений просит»¹⁶⁷, находит их, например, в дружеских пирушках:

Ах, почто же мне заране,
Друг любезный, унывать? —
Вся судьба моя в стакане!
Станем пить и воспевать:
«Счастлив! счастлив, кто цветами
Дни любови украшал,
Пел с беспечными друзьями,
А о счастии... мечтал!»

(«К Петину»)

Важную роль в поэзии Батюшкова играет символический образ «полной чаши», из которой «пьют радость» поэт и его друзья, «топя» свои заботы и невзгоды:

Мы потопим горесть нашу,
Други! в эту полну чашу,
Выпьем разом и до дна
Море светлого вина!

(«Веселый час»)

Образ чаши так часто повторялся у Батюшкова, что современники любили рисовать поэта именно с этим аксессуаром «жизнелюбивой» лирики. Воейков в отрывке из поэмы «Искусства и науки» изобразил Батюшкова «в венке из роз и с прадедовской чашей». Образ чаши был так близок Батюшкову, что он в разные эпохи своей жизни применял его в том же значении символа и в письмах. «Я пью из чаши радости и наслаждаюсь», — сообщает он Гнедичу в 1807 г. «Я пил из чаши наслаждений и горестей радость и печаль», — повторяет он в письме к нему же в 1811 г.

В своей трактовке темы смерти Батюшков решительно отходит от идей дворянских сентименталистов. Если в «Моих пенатах» Батюшков отказывался от «надписей златых» на могилах «молодых счастливцев», предлагая заменить их цветами или изображением «домашних» богов, то последователи Карамзина сообщали друзьям о желании заменить надписи и монументы усердными обращениями к небу. В стихотворении «Завещание» кн. Иван Долгоруков писал:

О, вы, друзья мои любезны!
Не ставьте камня надо мной;
Все ваши бронзы бесполезны,
Они души не скрасят злой,
Молитесь лучше богу вечну,
Созвав убогих и сирот,
Чтоб он пучину бесконечну
Явил бы мне своих щедрот.

Эта негативная параллель к «Моим пенатам» прекрасно демонстрирует новаторство Батюшкова в разработке темы смерти. Когда поэт рисует смерть как гармоничный переход в Элизий, где будут раздаваться прежние «гимны радости», то именно здесь яснее всего видна оптимистичность батюшковской трактовки смерти. И. Н. Розанов верно отметил, что у Батюшкова «мечты о красивой смерти... вполне гармонировали с мечтами о красивой земной жизни». Батюшкову кажется скучной и утомительной ничем не заполненная «вечность» («Дни так единообразны, так длинны, что самая вечность едва ли скучнее», — пишет он Гнедичу). Поэт переносит в Элизий земные наслаждения, создавая необычайно выразительные картины. Удивительной яркости и законченности эти картины достигают в стихотворении «Элизий», где поэт обращается к возлюбленной:

...тропой безвестной,
Долу, к тихим берегам,
Сам он, бог любви прелестной,
Проведет нас по цветам
В тот Элизий, где все тает
Чувством неги и любви,
Где любовник воскресает
С новым пламенем в крови,
Где, любуясь пляской граций,
Нимф, сплетенных в хоровод,
С Делией своей Гораций
Гимны радости поет...

Таким образом, батюшковская трактовка темы смерти, исключающая трагическое и мистическое ее восприятие, была в высшей степени оригинальной и противоречила самим основам сентиментального морализма.