Духовно-нравственный облик лирического героя поэта

Образ лирического героя поэзии Батюшкова сформировался не сразу. По мнению В.А. Кошелева, " прежде чем сделать им свободного, жадно наслаждающегося " земными радостями" человека, Батюшков, как и всякий поэт, прошел период ученичества, отразив в своем раннем творчестве мотивы, типичные для господствующих литературных традиций" [25, с.48].

В стихотворениях раннего Батюшкова отразился не столько достоверно житейский его человеческий портрет, сколько художественно обобщенный духовный облик лирического " я". Батюшков воспел и эстетизировал свои помыслы, свои желания, свои идеалы. Они были частью его самого. И в этом смысле его лирический портрет психологически правдив, в нем есть истина.

В лирическом герое Батюшкова воспроизведена сокровенная душа автора-поэта, воплотившая его мечту о человеке и мире. За скобками этой лирической мечты оставлено все, что мешало бы читателю полюбить лирического героя поэта. Многие биографические факты не вмещались в лирический образ, который Батюшков хотел бы оставить как память о себе.

Не вызывает сомнений то, что ранний Батюшков подвергся определенному воздействию " старой школы" классицизма. Сатирические же стихотворения раннего Батюшкова, были в основном связаны с гражданской поэзией радищевцев. Поэт создает сатирические портреты преуспевающих представителей света, обладающих крайне низкими моральными качествами. Даже рисуя карточную игру, Батюшков считает нужным подчеркнуть корыстолюбие обитателей света:

К зеленому столу все гости прибегают

И жадность к золоту весельем прикрывают.

(" Послание к Хлое") [1, т.1, с.54].

Батюшков не включил в " Опыты" ни одного из своих ранних стихотворений обличительного типа, очевидно считая их недостаточно ценными и типичными. Вместе с тем надо подчеркнуть, что в творчестве зрелого Батюшкова сатирические тенденции все же не угасли окончательно. Отказавшись от больших обличительных жанров, поэт, тем не менее, вводил в свою лирику резко отрицательные, едкие характеристики знати и богачей.

Ю.М. Лотман справедливо полагал, что ранний Батюшков критически относился к преувеличенной сентиментальности Карамзина и его последователей (" Послание к стихам моим", где нарисован образ поэта Плаксивина). Но несмотря на его желание отмежеваться от крайностей сентиментализма, они несомненно отражаются в его ранней лирике. В этой лирике есть сентиментальные образы (умерший поэт, который " завял... как майский цвет") и сентиментальная фразеология (" горесть люта", " скорбный час", " судьба жестока"). Подобные сентиментальные штампы почти вовсе исчезают впоследствии из лирики Батюшкова, и это свидетельствует о его творческом росте [30, с. 113].

Ю.И. Айхенвальд с присущей ему психологической точностью и эстетической чуткостью зафиксировал: " Батюшков – певец сладострастия, и даже слово это было для него излюблено. Он радовался молодости и страсти, любил вдыхать в себя от каштановых волос тонкий запах свежих роз и безустанно пел о том, как сладко венок на волосах каштановых измять и пояс невзначай у девы развязать. Его чаровали тихие, медленные и страстные телодвижения в сплетенном хороводе поющих жен. Он славил и роскошь золотую, которая обильною рукой подносит вины и портер выписной, и сочны апельсины, и с трюфелями пирог. У него, правда, слышится также восхваление чистой Дружбы, идиллический призыв к бедным пенатам, к отраде смиренного уголка, – но его идиллия своеобразна тем, что она не скромна и тиха, что ее наслаждения тоже страстны и пьяны, что в этот шалаш простой придет не только друг, но и Лилета, и певец " на ложе сладострастья" будет пить ее пламенное дыхание, как роз благоуханье, как нектар на пирах" [2, с. 27].

В.Э Вацуро, глубоко исследуя типологически значимые черты лирического элегического героя Батюшкова, выявляя специфичность его романтической антропологии, отмечал, что его лирический субъект – поэт, и " мечта" есть, в сущности, творческое воображение. Синкретический комплекс: " детство" (" юность"), " поэзия" (" мечта", " фантазия"), " любовь" – образует своего рода полюс " чувствительности", как это было и у Муравьева; коннотации: " этикет", " расчетливость", " жизненная проза" – прикрепляются к полюсу " опыта" и " рассудка". " Мудрецы", " стоики" лишены поэтического переживания действительности; их удел – " голые истины", уничтожающие чувственную радость мира и способность замещать несовершенства его поэтической иллюзией. Истинный мудрец – " певец веселия, Гораций", силой этой иллюзии преодолевший самый страх смерти: " и смерть угрюмую цветами увенчал" [10, с.83]. Утрата мечты поэтому есть нравственная деградация, и первый шаг к ней – утрата юности, уносящей с собой любовь и способность жить в мире воображения:

Амуров нежный рой

Морщин не лобызает.

Крылатые мечты

Не сыплют там цветы,

Где тусклый опытность светильник зажигает.

(" Мечта") [1, т.1, с.43].

Уже в своих первых опытах Батюшков смело заявляет собственную тематику, определяющую его особое место в русской литературе. В " Послании к Н. И. Гнедичу" (1805) он намечает круг основных мотивов своей " жизнелюбивой" лирики:

Иной поет любовь: любимец Афродиты,

С свирелью тихою, с увенчанной главой,

Вкушает лишь покой,

Лишь радости одни встречает

И розами стезю сей жизни устилает [1, т.1, с.193].

Здесь же, говоря о том, что Гнедич – " веселий и любви своей летописатель", Батюшков, по сути дела, дает характеристику собственной поэзии. Мотивы наслаждения радостями жизни звучат у раннего Батюшкова в том же " Послании к Н. И. Гнедичу", в " Мечте", " Совете друзьям", отчасти в " Выздоровлении" и т. д. Уже в первой редакции " Мечты" (1802-1803) Батюшков рисует Горация как " певца веселия", погрузившегося в сладостные мечтания:

А ты, любимец Аполлона,

Лежащий на цветах,

В забвеньи сладостном, меж нимф и нежных граций,

Певец веселия, Гораций,

Ты в песнях сладостно мечтал,

Мечтал среди пиршеств и шумных и веселых

И смерть угрюмую цветами увенчал! [1, т.1, с.201]

В раннем творчестве Батюшкова возникает образ беспечного поэта-жизнелюбца. Центральный образ лирики Батюшкова возник на основе острого конфликта поэта с действительностью. В своих письмах Батюшков постоянно полемизирует с пониманием слова " человек", типичным для дворянских кругов. Он с горькой иронией употребляет это слово в значении обеспеченного, а потому уважаемого и равноправного члена общества. " Мой совет, – пишет Батюшков Гнедичу, – иметь больше денег; в Москве все дорого; нужна, необходима карета четверней и проч., тогда будешь человек! А без того не езди, мой друг; дождись меня, дождись моих замечаний на Гомера и на твою бедную голову". Данной трактовке понятия человек и противостоит батюшковская " мечта" о нормальной личности, беспрепятственно осуществляющей свое право на счастье и свободу. Стремление создать идеальный образ лирического героя заставляет Батюшкова резко очертить особый мир поэтического " вымысла" и в этом смысле предвосхитить теорию и практику романтиков. В " Послании И. М. Муравьеву-Апостолу", имеющем программный для эстетики Батюшкова характер, говорится о радостях писателя:

На жизненном пути ему дарует гений

Неиссякаемый источник наслаждений

В замену счастия и скудных мира благ:

С ним муза тайная живет во всех местах

И в мире дивный мир любимцу созидает [1, т.2, с.112-113].

В создании этого мира " вымысла" Батюшков видел возможность утверждения интеллектуальной независимости для художника, живущего в тяжелых общественных условиях. Не случайно он выписал из истории литературы Сисмонди (" De la literature du midi de I'Europe") мысль о том, что итальянские музыканты нашли в своем искусстве защиту от гонений: " Гений, стесненный инквизицией и другими обстоятельствами, сокрылся в области неприступной, в области гармонии и мелодии" (" Чужое-мое сокровище") [1, т.2, с.301].

Батюшков характеризует свою лирику как дневник, отразивший " внешнюю" и " внутреннюю" биографию поэта. В посвящении к " Опытам" он утверждал, что " дружество" найдет в его сборнике, тут же названном " журналом", т. е. именно дневником поэта,

Историю моих страстей,

Ума и сердца заблужденья...

Рисуя своего лирического героя, Батюшков характерно называет его " чудаком".

Здесь дружество найдет беспечного поэта,

Найдет и молвит так:

" Наш друг был часто легковерен;

Был ветрен в Пафосе; на Линде был чудак..."

(" К друзьям") [1, т.2, с.206]

Действительно, поэт и в жизни часто называл себя " чудаком". " Друг твой не сумасшедший, не мечтатель, – объяснял он Вяземскому, – но чудак... с рассудком" [1, т.2, с.259].

Н.В. Фридман справедливо отмечал, что " поэт-чудак" – лирический герой Батюшкова – резко отделяет себя от " света". В поисках уединения он бежит в " тихую хижину", в скромный сельский домик. Образ этой хижины – " простого шалаша" занимает одно из центральных мест в стихотворениях поэта. К этому " домашнему" счастью и в жизни всегда стремился Батюшков, неудовлетворенный социальной действительностью Александровского времени, хотя и не мог практически осуществить свои мечты. " Лучше всего, милый друг, садить капусту и цветы в своем огороде, пока можно", – писал он сестре. Поэт очень хотел создать себе " гостеприимный угол". Как известно, некоторые стихотворения Батюшкова, посвященные мирной жизни " беспечного" поэта, имеют вполне реальную бытовую основу (так, Батюшков называет " алтарем и муз и граций" беседку, убранную им в Хантонове по своему " вкусу" [50, с.268]. С этим кругом мотивов связан, конечно, и особенно дорогой для Батюшкова образ " домашних богов" (лар и пенатов), охраняющих покой поэта.

О, лары! уживитесь

В обители моей…

– восклицает Батюшков в " Моих пенатах" [1, т.2, с.198].

Важная роль образа " домашних богов" в этом самом известном послании Батюшкова подчеркнута поэтом в письме к Вяземскому: " Я назвал послание свое посланием " К пенатам", потому что их призываю в начале, под их покровительством зову к себе в гости и друзей, и девок, и нищих и, наконец, умирая, желаю, чтоб они лежали и на моей гробнице" [1, т.2, с.262].

Подробности быта лирического героя (" Вечер", " Мои пенаты") свидетельствуют о вторжении в поэзию повседневной жизни. В стихотворении " Вечер" (1810) поэт говорит о " посохе" дряхлой пастушки, о " лачуге дымной", об " остром плуге" оратая, об утлой " ладите" и других конкретных деталях воссоздаваемых им обстоятельств.

Лирический герой Батюшкова не только " автономен", но и свободолюбив. Он " враг придворных уз" (" Мои пенаты"), который не склоняет " колени" " перед случаем" и не хочет " независимость любезную потерять на цепь золочену". Из любви к свободе вытекает и отказ поэта от славы. Это не та слава, которая дается доблестью или высшими умственными достижениями. Это слава – " почет", связанная с официальной карьерой. Поэт отказывается от погони за " призраком славы". Он

...нейдет за славы громом,

Но пишет всё стихи [1, т.2, с.198].

Л.Я. Гинзбург принадлежит заслуга четкого и объемного толкования категории образа лирического героя в поэзии. Исследователь в работе " О лирике" утверждает, что термином " лирический герой" слишком злоупотребляли. Под единую категорию лирического героя подводились самые разные способы выражения авторского сознания, тем самым стирая их специфику. В подлинной лирике, писала Л.Я. Гинзбург, всегда присутствует личность поэта, но " говорить о лирическом герое имеет смысл тогда, когда она облекается устойчивыми чертами – биографическими, сюжетными, имеет свое лицо, свой голос" [14, с.145-146]. Думается, что использование термина лирический герой (особая форма выявления авторского сознания) применительно и к поэзии К.Н. Батюшкова.

В " Моих пенатах" огласилась жизненная программа Батюшкова. Он хотел не только в лирике, но и в реальности обрести независимость от света, от официальной лицемерной морали, от всего миропорядка, основанного на " злате и честях". Он создал идеальный образ прекрасной, здоровой, гуманной жизни, украшенной цветами поэзии. Носителем этих идеальных представлений стал сам поэт в том условном облике, какой он воплотил в своей лирике. Портрет поэта, который нарисован в " Моих пенатах" и других стихотворениях, не тождествен реальной биографии Константина Николаевича Батюшкова. Он похож и не похож на него. Батюшков отвлекается от биографически достоверной характерности, но зато углубляется в индивидуальную сферу души. Тем самым создается дистанция между автором и образом поэта, т. е. лирическим героем. В жизни Батюшков скромен, застенчив, молчалив, тщедушен, неудачлив в любви, не пылок, хотя и храбр, и благороден. Его лирический герой – необычайно страстный покоритель сердец, вечно беспечный и ленивый мудрец-философ, который только и делает, что пьет вино, наслаждается беседой с друзьями, ждет возлюбленную, читает или пишет стихи и предается размышлениям. Различие между автором и его лирическим героем было столь значительно, что оно бросалось в глаза современникам. П.А. Вяземский писал: " О характере певца судить не можно по словам, которые он поет… Неужели Батюшков на деле то же, что в стихах? Сладострастие совсем не в нем" [12, с. 184].

В.Э. Вацуро уточняет многие, сложившиеся в науке представления о соотношении образа автора с образом его лирического героя. Ученый утверждает, что в " Моих пенатах" Батюшков делает следующий шаг – от мотива наслаждения перед лицом смерти к мотиву не просто спокойной, счастливой, но радостной смерти. В " Моих пенатах" Батюшков декларативно рисует облик " истинного поэта" по модели поэтического эпикуреизма. Даже Карамзин ассоциирован здесь с античными мудрецами-гедонистами. Это " философы-ленивцы, враги придворных уз"; именно к их портретам прикреплены темы " сладострастия", " лени", " вина", " забавы", " свободы". Все это характеризует и облик самого лирического субъекта, как бы отразившегося в своих друзьях; здесь опосредованно начинают проступать контуры его лирической биографии. [10, с.101].

Лирический герой Батюшкова отвергает и богатство (в одном из писем Батюшков спрашивал: " Для чего я буду теперь искать чинов, которых я не уважаю, и денег, которые меня не сделают счастливым? ") [1, т.2, с. 298]. Поэт подчеркивает, что не хочет, чтобы к его хижине " сыскало" дорогу " богатство с суетой". Его " скудель" – скромная " утварь" его домика – для него дороже, " чем бархатное ложе и вазы богачей". (" Мои пенаты") В этом смысле интересны некоторые батюшковские вариации олицетворяющего богатство образа " злата". Во " Сне могольца" герой восклицает: " Пусть парка не прядет из злата жизнь мою"; в " Беседке муз" " злату" как средству обогащения как бы противопоставлено " золото блистающих акаций"; в " Моих пенатах" поэт просит друзей оставить его могилу " без надписей златых"; вместо этих надписей он хочет увидеть на ней эмблемы домашнего уюта и цветы.

" Погоне" за почетом и богатством лирический герой Батюшкова противопоставляет идеал " покоя". Поэт у Батюшкова – " философ-ленивец", на корме жизненного корабля которого " зевая" сидит " Лень". И это свойство лирического героя Батюшкова отражало его собственные настроения. Батюшков утверждал, что " лень стихотворна".

Лень лирического героя Батюшкова отнюдь не мешает ему жить большой и полной интеллектуальной жизнью; этого героя в его скромной хижине окружают любимые книги: " живые" и " мертвые" писатели " единым хором" беседуют с поэтом, как бы появляясь в его " мирной сени" (" Мои пенаты"). Вместе с тем он обладает большой моральной отзывчивостью. " Лень не мешала ему делать добро", – говорит Батюшков о главном действующем лице второй редакции " Похвального слова сну" – законченном и принципиальном " ленивце". Преодолевая узкий сентиментальный морализм, Батюшков " оставляет" своему лирическому герою черты благородной гуманности, исключающей холодный эгоизм. Именно с такой гуманностью, приобретающей социальный оттенок, Батюшков рисует образ заслуженного старого солдата, убеленного " годами и трудом", в " Моих пенатах":

Но ты, о мой убогой

Калека и слепой,

Идя путем-дорогой

С смиренною клюкой,

Ты смело постучися,

О воин, у меня,

Войди и обсушися

У яркого огня [1, т.2, с.198].

В.Э. Вацуро пишет, что " Лень" (" paresse") и праздность, досуг (" oisivite") – два эстетических термина, важных в поэтике Батюшкова. Они означают " не ничегонеделание, но состояние покоя, отсутствие самопринуждения, внутреннее равновесие, при котором человек может предаваться духовному занятию. Чаще всего это легкий сон. Это форма " сладострастия" [10, с.97].

Для поэзии Батюшкова характерно создание ряда черт объективного образа лирического героя, обращение к реальной действительности, выразившееся, по словам В.Г. Белинского, в частности, во введении в некоторые элегии " события под формой воспоминания". Все это было новостью в литературе того времени.

Одним из самых любимых жанров К.Н. Батюшкова был жанр дружеского послания. В посланиях поэта к друзьям ставятся и решаются проблемы социального поведения личности. Идеал поэта в художественном воплощении – определенность, естественность и скульптурность. В стихотворениях " К Мальвине", " Веселый час", " Вакханка", " Таврида", " Я чувствую, мой дар в поэзии погас" и подобных им он достигает почти реалистической ясности и простоты. В " Тавриде" звучит сердечно начальное обращение: " Друг милый, ангел мой! " Пластично изображение героини, румяной и свежей, как " роза полевая", делящей с любимым " труд, заботы и обед". Здесь намечены и предполагаемые обстоятельства жизни героев: простая хижина, " домашний ключ, цветы и сельский огород". Восхищаясь этим стихотворением, А.С. Пушкин писал: " По чувству, по гармонии, по искусству стихосложения, по роскоши и небрежности воображения– лучшая элегия К.Н. Батюшкова". Но ей не уступает элегия " Я чувствую, мой дар в поэзии погас". Искренностью чувств, задушевностью обращения к любимой она предвосхищает элегии А.С. Пушкина.

Яркая пластичность лучших произведений поэта определяется строгой целенаправленностью всех средств их изображения. Так, стихотворение " К Мальвине" начинается сравнением красавицы с розой. Последующие четыре строфы обыгрывают и расширяют это сравнение. И грациозное произведение завершается пожеланием-признанием: " Пусть розы нежные гордятся На лилиях груди твоей! Ах, смею ль, милая, признаться? Я розой умер бы на ней". Стихотворение " Вакханка" воссоздает образ жрицы любви. Уже в первой строфе, сообщающей о стремительном беге вакховых жриц на праздник, удивительно пластично передается их эмоциональность, порывистость, страстность: " Ветры с шумом разнесли Громкий вой их, плеск и стоны". В стихотворении Батюшкова воссоздано любовное преследование " на празднике Эригоны". Поэт придал эпизоду характер ритуального языческого действа. Статике Парни Батюшков противопоставил динамику погони, экстаз любовного чувства. Они, с точки зрения Батюшкова, характеризуют античное языческое мироощущение. У героев – " пылающи ланиты Розы ярким багрецом", героиня " неистова", ее страсть " В сердце льет огонь и яд! ". Любовный эпизод у Батюшкова – не статуарная зарисовка, а динамичная и живописная картина " вакхического" бега, увенчанного победой юноши:

Эвры волосы взвивали,

Перевитые плющом;

Нагло ризы поднимали

И свивали их клубком [1, т.2, с.73].

Поэт счел необходимым внести в стихотворение отсутствующие у Парни признаки движения (" Жрицы Вакховы текли", " Жрицы Вакховы промчались"). В этом динамичном духе Батюшков изменил и концовку: стихотворение заканчивается танцем девушек, которые бегут мимо влюбленных с ритуальным " воплем":

Жрицы Вакховы промчались

С громким воплем мимо нас;

И по роще раздавались

Эвоэ! и неги глас! [1, т.2, с.73]

Все стихотворение говорит об упоении жизнью и земными чувствами. Так Батюшков украшает чувственность, возвышая ее духовно. Сюда же относятся и античные реалии, призванные придать праздничность переживаниям и создать атмосферу гармонии, непосредственности, эпикурейской беспечности и мудрости.

Белинский об элегии " На развалинах замка в Швеции" (1814) писал: " Как все в ней выдержано, полно, окончено! Какой роскошный и вместе с тем упругий, крепкий стих! " [5, с.249].

Поэзии Батюшкова и образу его лирического героя была свойственна сложная эволюция. Если в ранних стихах он склонен выражать и изображать душевные состояния в большей или меньшей мере статически (" Как счастье медленно приходит"), то в расцвете своего творчества поэт рисует их в развитии, диалектически, в сложных противоречиях (" Разлука"; " Судьба Одиссея"; " К другу").

Таким образом, лирический герой Батюшкова соединяет в себе просвещенность и сердечную отзывчивость. Батюшков точно охарактеризовал это сочетание в одном из писем к Гнедичу, относящемся к 1811 г.: " Счастие неразлучно с благородным сердцем, с доброю совестью, с просвещенным умом" [1, т.2, с.278]. Итак, поэт вводит в поэзию лирического героя, веселого поэта, " ленивца", " эпикурейца", способного мечтать, испытывать бурные страсти, исповедующего философию юности, радости и наслаждения, но глубокого переживающего хрупкость и непрочность земного счастья. Поэт воплотил в совершенной художественной форме духовную и бытийную драму мыслящего героя века, остро ощутившего непреодолимый разрыв между идеалом и существующим миропорядком.

Оттенок интимности и уюта соответствовал общему колориту бегства, каким оно обычно рисовалось в дружеском послании. Это вовсе не разрыв, не конфликт— но скорее «вдохновенное и уютное отъединение поэта от общества и людей»11. Это наслаждение спокойствием, тишиной, не без налета самодовольства. Это легкий эротизм и эпикуреизм, сообщавший многим дружеским посланиям характер как бы двойного бегства: не только от людей, но и от времени, от его неумолимого хода («Упьемся сладострастьем. И смерть опередим». — «Мои пенаты»).

Любимые авторы вводятся в круг ближайших друзей поэта: «И мертвые с живыми вступили в хор един» («Мои пенаты»)

Евгений Баратынский: Манн Ю. В. Динамика русского романтизма
Источник: https://baratynskiy.lit-info.ru/baratynskiy/articles/mann-dinamika-romantizma/romanticheskaya-poema-kak-zhanr.htm