Глава 11. В первый раз за неделю во мне просыпается тяга к коксу.

Пакс

В первый раз за неделю во мне просыпается тяга к коксу.

Я не знаю, почему. Может, потому что вчера вечером было чертовски классно? Мила и я гуляли по пляжу, пока не устали. Мы держались за руки и поцеловались, затем снова держались за руки. Я проводил ее к своей машине, где мы еще раз поцеловались. Но я не пригласил ее к себе, так же, как и она.

Сейчас все слишком хорошо, чтобы испортить. Даже такой мудак как я, знает это. Если она хочет, чтобы все было медленно, то именно так я и буду действовать. Я не буду торопить ее. Я не употреблял из-за нее и не собираюсь.

Даже думая о слове «употреблять», я вспоминаю свою тягу. Ту, от которой мой нос жжет, и онемение распространяется по всему телу.

Но это всего лишь привычка. Потому что в первый раз, что я себя помню, я не хочу быть в отключке. Мила заставляет меня хотеть чувствовать вещи... с ней и для нее. Она заставляет меня хотеть быть хорошим человеком просто потому, что я могу быть рядом с ней.

Итак, я отбрасываю покрывало назад и делаю спонтанную вещь.

Я открываю крышку флакона с таблетками, вываливаю все содержимое из него в унитаз и смываю. Смотря, как исчезают таблетки, я начинаю паниковать.

Какого черта я делаю?

Я почти засовываю руки в унитаз, чтобы достать таблетки.

Но лицо Милы появляется в моей голове, и я снова успокаиваюсь.

Я делаю то, что нужно. Это нужно мне. И я могу это сделать. Я не слабак.

Я спускаюсь на кухню и нахожу свои запасные таблетки в морозильнике, бросаю их в мусоропровод и включаю его. Я слушаю, как измельчаются таблетки, позволявшие мне сбежать от реальности.

Я даже с моим снотворным прощаюсь. Все, что может быть костылем для меня, я выкидываю. За исключением трех бутылок виски, которые стоят у меня на кухне. Я не сошел ума, черт возьми. Я пытаюсь начать с чистого листа.

Мои телефон звонит, и я вижу высветившееся имя Милы. Я улыбаюсь и отвечаю на звонок.

— Эй, детка.

На секунду образуется тишина, как будто моя нежность застала ее врасплох, но я чувствую улыбку в ее голосе, когда она, наконец, отвечает.

— Эй! Просто звоню, чтобы пожелать доброго утра. И поблагодарить тебя за прошлую ночь. Было действительно приятно. Я здорово провела время. Что ты сейчас делаешь? Я тебя разбудила?

Я смеюсь.

— Нет. Ты не разбудила меня. На самом деле, ты не поверишь, когда узнаешь, что я делаю.

Пауза.

Потом она смеется.

— Ну, ты собираешься сказать мне, или хочешь, чтобы я догадалась?

— Я хочу, чтобы ты догадалась, — говорю я ей. — Но если ты не хочешь напрягать воображение, то я могу просто сказать тебе. Я начинаю все с чистого листа. Я не буду утомлять тебя деталями, но, думаю, ты заметишь изменения.

Еще одна пауза.

Наконец, она отвечает:

— Пакс, что ты имеешь в виду, говоря, что начинаешь с чистого листа? О каких изменениях ты говоришь? Потому что, если это что-то значительное, я не хочу, чтобы ты это делал, только потому, что думаешь, что я этого хочу. Это не поможет. Изменения происходят если ты, на самом деле, хочешь, чтобы что-то изменилось.

Я хихикаю.

— Ты довольно умна для такой мелочи, — говорю я ей. — Но я хочу совершить это изменение. Ты была права вчера вечером. Я использовал наркотики, чтобы прикрыть эмоции — блокировать их. Только слабаки так делаают. Я могу справиться со всем, что жизнь бросает в меня. Мне не нужны костыли.

— Ладно, во-первых, я не намного моложе тебя. Мне двадцать три. И, во-вторых, я очень рад за тебя, Пакс. Это удивительно. И я помогу тебе, в чем бы ты ни нуждался. Если хочешь, я могу порекомендовать терапевта. Я использовала одного, когда мои родители умерли. Он был действительно хорош и помог мне справиться с горем. Я уверена, что он может помочь с твоей зависимостью.

— К черту, — говорю я ей автоматически. — Мне очень жаль. Я не хотел, чтобы это прозвучало грубо. Я просто имел в виду, что я не наркоман. Я не нуждаюсь в помощи по избавлению от привыкания. У меня, правда, нет привычки. Но спасибо за предложение.

Пауза.

Длинная пауза.

— Хорошо, — отвечает, наконец, Мила. — Я уважаю это. Но дай мне знать, если я смогу сделать что-то, чтобы помочь. Я могу слушать, если ты захочешь поговорить, или попытаться занять тебя чем то, или все, что только нужно. Кстати, ты хотел бы сходить на второе свидание сегодня вечером? У меня есть кое-что на уме.

— В самом деле? — спрашиваю я, поднимая бровь, хотя она не может видеть этого. — И что же ты придумала?

— Ну, это включает в себя мой магазин и краски. Так мы больше узнаем друг друга, я думала, может быть, ты хотел бы увидеть, что я люблю делать.

Теперь я заинтригован, так что говорю ей, что согласен встретиться с ней в ее магазине в 19: 00. Я должен принести еду на вынос.

Я улыбаюсь, направляясь в душ. Если это то, какими должны быть отношения, думаю, что смогу прожить без таблеток

***

Мила

Говорят, не надо желать, чтобы ваша жизнь ускорилась, но это именно то, что я делаю весь день, пока жду приближения семи часов вечера.

Закрыв магазин в 18: 00, я мчусь до своей квартиры в душ, одеваюсь в джинсы, которые мне как раз в пору, и мягкий красный свитер — подарок от него. У этого свитера глубокий вырез и я не надеваю лифчик под него. Я вижу выпуклость моей груди, когда рассматриваю себя в зеркале, и румянец распространяется по моим щекам.

— Боже, ты смешна, — говорю я себе, брызгаясь духами. — Ты взрослый человек, он тоже взрослый. Ты можешь одеваться сексуально, если хочешь. Это не делает тебя шлюхой.

И теперь я говорю сама с собой.

Великолепно.

В 19: 00, я прохожу свой путь назад, вниз по лестнице, делая вид, что спокойна, ожидая Пакса в своем магазине. Он как раз вовремя, слава Богу. Я смотрю, как он идет по тротуару и, честно говоря, от этого вида у меня перехватывает дыхание.

Я заметила, что снова принял душ и надел другие джинсы с черной рубашкой, которая облегает его грудь под пальто. Его тонкая талия заставляет меня жаждать обернуть руки вокруг него, поэтому я поднимаю свой взгляд на его лицо. Он подмигивает мне.

Мое сердце трепещет, когда я открываю дверь и впускаю его.

— Привет, — говорю я тихо. Он приносит с собой прохладный зимний воздух и свой чистый аромат. Я делаю глубокий вдох, затем тянусь, чтобы поцеловать его в щеку.

— Привет, — отвечает он. — Это все, что у тебя есть для меня? — Он усмехается.

Я качаю головой, закатывая глаза.

— В настоящее время, да. Будь терпелив.

— О, я очень терпелив, — говорит он. — Поверь мне.

Он останавливается в середине моего магазина и осматривается. Он такой большой, но при этом умудряется не выглядеть неуместно посреди всей этой изысканной мебели, мольбертов и красок.

— Так, каков план? Что мы будем делать?

— Ну, во-первых, я собираюсь взять твое пальто. И тогда у тебя есть два варианта: я могу либо научить тебя рисовать, и ты можешь рисовать со мной, или я буду рисовать тебя. Ты можешь быть моей моделью. В любом случае, это должно быть весело.

Пакс смотрит на меня задумчиво, кажется, по-настоящему думая об этом.

— Ну, я не похож на художника, — наконец, говорит он. — Честно говоря, я даже не знаю, сможешь ли ты научить меня. У меня просто нет художественных способностей.

— Думаю, что смогла бы научить тебя, — говорю я ему, самодовольно. — Но если ты будешь чувствовать себя более комфортно, я буду счастлива, нарисовать тебя, и мы могли бы пообщаться, пока я буду рисовать тебя.

— Раньше меня никто не рисовал, — объявляет он. — Я могу выбрать обстановку или позу, или еще что-нибудь?

Я удивлена, что его это заботит. Но я киваю.

— Конечно. Это просто для удовольствия. Я нарисую тебя любым способом, который ты захочешь.

Он широко улыбается.

— Отлично! Я хотел бы быть обнаженным.

Я в шоке, когда смотрю на него, но, увидев блеск в его глазах, я поняла, что сама виновата.

— Это была ловушка! — я закатываю глаза. — Ты меня подставил.

Он пожимает плечами и выглядит очень гордым собой.

— Мне жаль, что ты не очень осмотрительна, — говорит он, и я думаю, что ему вообще не жаль. — Но ты уже согласилась на это. Так что, я думаю, ты будешь рисовать меня обнаженного. — Он сужает глаза. — Почему? Это тебя беспокоит? Ты беспокоишься, что не сможешь контролировать себя, когда будешь лицезреть мою сексуальность?

Теперь он играет бровями, и я хихикаю.

— О, я буду стараться, чтобы справиться, — говорю я ему. Но, честно говоря, это будет подвигом. Я не могу поверить, что втянула себя в это.

Я делаю большой глоток воздуха и осматриваюсь вокруг, пытаясь успокоить свои дрожащие нервы.

— Нам лучше сделать это в моей студии. Не думаю, что ты хочешь быть голым перед окнами. Или, может быть, хочешь, ты ведь извращенец-эксгибиционист.

Я смеюсь, вспоминая, что у него есть целые стены окон в своем доме, которые не останавливают его от прогулок голышом. Тогда я вспоминаю, как он получал минет через одно из тех окон, и это отрезвляет меня. Мои щеки вспыхивают, и Пакс замечает это.

— Что случилось? Тот факт, что я извращенец беспокоит тебя?

Он все еще шутит и понятия не имеет, что у меня есть представление о нем и Джилл, прочно засевшее в моей голове. Я качаю головой, пытаясь избавиться от образа.

— Конечно, нет, — шучу я в ответ. — Мне это нравится.

Я поворачиваюсь на каблуках в ответ на его шокированное выражение и прокладываю путь к моей частной студии. Входя в студию, я вдыхаю знакомый запах... масляной краски, акрила и деревянного пола.

Я обращаюсь к Паксу:

— Я даю здесь частные уроки, тут я делаю свою собственную работу.

Он одобрительно смотрит вокруг.

— Это прекрасно. Я могу видеть тебя здесь, работающую.

Он указывает на картину, висящую на стене. На ней изображена женщина, опустившая голову. Она довольно абстрактна и нельзя разглядеть детали ее лица. Никто не узнает, что это моя сестра. Ее голова наклонена, потому что она плачет на похоронах моих родителей. Этот конкретный момент запечатлен в моем сердце, и я знала, что должна нарисовать его. Картина висит здесь, в моей частной студии, потому что это слишком личное, чтобы быть проданным.

— Это Мэдисон? — спрашивает Пакс с любопытством. Я смотрю на него с удивлением.

— Как ты узнал? — спрашиваю я. — Картина настолько расплывчата.

Он подходит для изучения.

— Ну, я вижу, что черты лица такие же, как у нее. Ее волосы блондинистые, поэтому я предположил, что это должна быть Мэдисон. Это красиво.

— Спасибо, — бормочу я.

Он пробегается пальцем вдоль нижнего края рамы, изучая его.

— Она плачет, не так ли? — размышляет он. Я киваю.

— Да.

Он поворачивается ко мне.

— Тебе было больно в жизни, Мила. Я знаю это. И я клянусь тебе всем, что для меня священно, что постараюсь не делать тебе больно.

Я смотрю на него, вытаскивая рабочий халат.

— Всем, что ты считаешь священным? — Я пытаюсь шутить, чтобы вытащить нас из этого серьезного разговора. Я просто не в настроении для откровений прямо сейчас. — Что именно ты считаешь священным? Джек Дэниелс? — Я смеюсь, и он, наконец, тоже смеется, что позволяет мне перевести этот разговор в другое русло. Я, молча, благодарю.

— Я уверен, ты знаешь, мисс Всезнающие Штаны, что Джек помог мне в трудные времена. Так что, да. Может быть, Джек Дэниелс является священным для меня.

Он задиристо усмехается, подначивая меня что-то ответить. Поэтому я поднимаю бровь.

— Ты можешь снять свои трусы сейчас.

Вместо этого его челюсть практически падает.

— Снять трусы?

Шок заставляет меня хихикать.

— Эй, ты хотел обнаженную картину, извращенец. Чтобы я смогла сделать это, ты должен сбросить свои штаны, а потом трусы.

Пакс восстанавливает свое самообладание и очаровательно улыбается.

— Ну, если ты думаешь, что сможешь контролировать себя…

Пакс расстегивает свои джинсы и позволяет им упасть до щиколоток. Он выходит из них, и его нижнее белье следует вниз. Я борюсь с желанием взглянуть. Он усмехается.

— О, ты знаешь, что хочешь, — он дразнит, когда снимает свою рубашку. — Идем дальше. Взгляни. Все равно, в конечном итоге, ты должна будешь это сделать.

Я тяжело сглатываю, смотря на его грудь. У него есть татуировка на каждой грудной мышце и по одной на каждом бицепсе. Я замечаю, что у него также есть какие-то слова на правом боку. Все это отлично продемонстрировано на его удивительно скульптурном теле. Святой ад.

Я борюсь с собой, чтобы не смотреть ниже пояса. Я не хочу, давать ему удовлетворение прямо сейчас, а он, конечно, ждет именно этого.

Я улыбаюсь.

— Всему свое время, мистер Тейт. Почему бы вам не пойти туда и не встать под светом?

Я двигаюсь по направлению к передней части своей студии, безопасное и почтительное расстояние от моего мольберта. Он уверенно шагает голышом на место. Я вдыхаю. Его задница, такая же скульптурная и идеальная, как и перед. Как это вообще возможно?

— Как ты хочешь меня? — спрашивает он, стоя лицом ко мне, руки болтаются по бокам. Это провокационный вопрос.

Я не могу удержаться и теперь смотрю ниже пояса, и я настолько впечатлена, дергая глаза обратно, чтобы обнаружить, что он смотрит на меня с изумлением. Мои щеки немедленно вспыхивают, горячо и быстро.

— Гм. Почему бы тебе не отвернуться немного и не посмотреть вдаль?

— Твое желание для меня закон, — он растягивает слова, отворачиваясь. Мышцы его спины перекатываются, и я смотрю на слова на его боку. Дерзкие и черные каракули ползут по его грудной клетке. Я читаю их вслух:

— Иди спокойно против шума и суеты.

Я смотрю на него с недоверием.

— Разве это не из поэмы «Желаемое»?

Он кивает, и я ошеломлена. Я должна посмотреть на него, потому что он смеется.

— Что? Ты думаешь, я неграмотный?

Он поднимает бровь, и я смеюсь.

— Нет. Это не то, что я думаю о тебе. Безмятежно. Или спокойно. Разве это не следующая строка, что-то о мире?

Он кивает.

— И помни, что мир существует в тишине. Я чуть было не наколол и это тоже, но решил этого не делать. Достаточно того, что я знаю. Ты знаешь, что «Пакс» означает мир по-латыни? Так что это подходит.

Я тяну холст к себе и начинаю рисовать его силуэт, решив сделать это абстрактно, как картину с Мэдисон.

— Думаю, что не знала этого. Интересно. И твоя татуировка красивая. Я просто не думала, что ты выберешь именно такую надпись. Это многое говорит о тебе.

Пакс смотрит на меня задумчиво.

— Почему? Потому что это глупо? Я глупый. Иногда. Хотя большую часть времени, я просто пытаюсь блокировать реальность. Я дам тебе это. Но есть мир в том, что, ты знаешь.

Я смотрю на него, рисуя линию его задницы и бедра.

— Может быть. Но это не настоящий мир. Это ложное чувство мира, вызванное забвением и отрицанием. Это не реально.

Я смотрю снова, и он, кажется, обдумывает это.

— Возможно, ты права, — говорит он тихо. — Но, тем не менее, это все еще мир. Это лучше, чем ничего.

— Я думаю, что ты установил планку слишком низко, — говорю я ему. — Ты должен стремиться к лучшему.

Я рисую край его грудной мышцы, что проходит вниз к его ребрам.

— Я буду, — говорит он серьезно. — С тобой.

Я смотрю в его глаза и пристальный взгляд, который я нахожу там, заставляет мурашки бежать по моей коже. Его карие глаза блестят, и я не могу думать.

— Во всяком случае, — он растягивает слова с усмешкой, его настроение снова поднимается, — ты держишь себя в руках гораздо лучше, чем я ожидал. Я предлагаю, поднять ставки.

Я смотрю на него нерешительно, моя рука застыла над холстом.

— Я почти боюсь спросить, — говорю я ему. — Что ты хочешь сделать?

Он рассматривает меня, стоя так высоко и гордо в своей наготе.

— Я хочу, чтобы ты была голой, когда будешь рисовать меня. Это меньшее, что ты можешь сделать, чтобы поставить меня в более непринужденное состояние. Здесь я в самом худшем положении.

Я оборачиваюсь и смотрю с удивлением, моя челюсть падает. Прямо сейчас он хуже, чем любой ненормальный человек, которого я когда-либо видела. Он гордится своей наготой и смеется над выражением моего лица.

— Ты маленькая красная курица?

Мое сердце стучит так громко, что я практически могу слышать его.

Он смотрит на меня, смех в его глазах, и против моего лучшего суждения, я кладу кисть вниз и начинаю расстегивать свои джинсы.

— Хорошо, — говорю я ему. — Если ты думаешь, что можешь справиться с этим, я буду рисовать голой. Несмотря на то, что это не совсем нормальное поведение на втором свидании. Но ты должен сосредоточиться, оставаясь на месте. Ни одна часть твоего тела не может двигаться. Сможешь ли ты это сделать?

Он смотрит, полностью очарованный, когда мои джинсы падают на пол, и я выхожу из них, пиная их в сторону. Мои черные кружевные трусики следуют за ними, а затем свитер и лифчик. Он выглядит равнодушным, как будто это не имеет ни малейшего значения для него, но движение ниже его талии раскрывает правду.

Я ухмыляюсь.

— Сможешь ли ты справиться с этим? — спрашиваю я дерзко. — Потому что ты двигаешься.

Его губы дергаются.

— О, Красная. Если ты хочешь поддать жару, то должна быть осторожна, чтобы не обжечься об него.

И, посмотрев, на золотое пламя его карих глаз, у меня возникает отчетливое чувство, что я могу получить очень, очень сильный ожег.