![]() Главная страница Случайная страница КАТЕГОРИИ: АвтомобилиАстрономияБиологияГеографияДом и садДругие языкиДругоеИнформатикаИсторияКультураЛитератураЛогикаМатематикаМедицинаМеталлургияМеханикаОбразованиеОхрана трудаПедагогикаПолитикаПравоПсихологияРелигияРиторикаСоциологияСпортСтроительствоТехнологияТуризмФизикаФилософияФинансыХимияЧерчениеЭкологияЭкономикаЭлектроника |
Сердца четырех 4 страница
Сидящий за столом прапорщик встал. – Работайте, работайте, – махнул рукой Клоков, подошел к обитой черным двери, открыл. – Вы, с автоматами, здесь останьтесь. Автоматчики встали у двери, остальные прошли внутрь уютного, обитого дубом кабинета. Клоков прикрыл за ними дверь и скомандовал: – Раз! Солдат в ватнике ударил Реброва ногой в живот, другой заломил Ольге руку. Ребров, согнувшись, повалился на пол, Ольга упала на колени. – Вот так, – Клоков подошел к сейфу, отпер ключом внешнюю дверцу, набрал шифр и открыл внутреннюю, – пусти козла в огород. – Что? Зачем вы?! – воскликнула Ольга, морщась от боли. – Еще ему добавь, – Клоков вынул из сейфа красную папку. Солдат ударил Реброва сапогом в спину. – Вопросы есть? – Клокоз подошел к Реброву, – Или все ясно? – Все… ясно, – прохрипел Ребров. – Номер замены? – 28, ряд 64… – Полоса? – Восьмая. – Хорошо, – Клоков открыл папку, вынул лист. – Итак, вместо вполне заслуженной пули в лоб вы получаете пробы. Сегодня, на шестом складе, вот по этой накладной. Вставайте. Ребров с трудом встал. – Держите, – Клоков дал ему лист, Ребров взял, стал морщась читать. – Отпусти, – сказал Клоков солдату, тот отпустил Ольгину руку, помог ей встать. – Теперь по лестнице наверх, – Клоков нажал кнопку, дубовая панель поехала в сторону, открывая ход в стене, дверь за собой захлопните. Возле санчасти моя машина с шофером. Ольга первая вошла в проем. – И на прощанье, от личного состава, – Клоков дал Реброву сильную пощечину. – Попадись ты мне еще хоть раз, вонючка. Пшел! – он пнул Реброва ногой. Ребров отшатнулся в проем, панель задвинулась. Внутри горели тусклые лампочки, наверх вела винтовая лестница. Ольга восторженно обняла Реброва: – Ой, Витя! Витенька! – Рано, рано, – зашептал он, отодвигаясь. – Двинулись. Они поднялись по лестнице, открыли железную дверь и вышли из торца бойлерной. – Где это… – завертел головой Ребров, – ага, вон санчасть. – У тебя губа разбита, подожди, – Ольга достала платок, вытерла кровь. – Пошли, пошли, – Ребров быстро зашагал к санчасти. – Витя! Витенька! – Ольга догнала его. – Это же пиздец! Ой… миленький… сильно болит? – Тихо. Они миновали выходящих из столовой солдат, подошли к санчасти. Неподалеку стояла черная «волга». Ребров сел на переднее сиденье, Ольга сзади. – Здравия желаю, товарищ подполковник, – сидящий за рулем сержант завел мотор. – Здорово, – Ребров потрогал губу, – Москва, Дорогомиловская, дом 42. – Есть, товарищ подполковник, – сержант включил передачу, машина тронулась. – Как Дорогомиловская? – удивленно наклонилась вперед Ольга. – Зачем же? Ребров строго посмотрел на нее. – Я не могу! Я не смогу! Господи! – она закрыла лицо руками. – Волга впадает в Каспийское море, – сухо произнес Ребров. Ехали молча. На Большой Дорогомиловской свернули во двор и стали… – Жди здесь, – сказал Ребров шоферу, быстро вылез из машины и открыл заднюю дверь. – Прошу. Ольга выбралась из машины и побрела к подъезду. В лифте она разрыдалась. – Ольга Владимировна, я прошу вас, – Ребров взял ее за руки, – я очень вас прошу. – Ну зачем! За что мне… Господи, я не могу! – трясла она головой, – все же хорошо… ну, зачем?! – Вы же все, все понимаете, вы помните 18 на раскладке, милая, мне самому тяжело, но мы на пути, и теперь так легко сорваться, разрушить все. Возьмите себя в руки, прошу вас, не губите наше дело. Мы не можем себе позволить расслабиться. Расслабиться – значит погибнуть, погубить других. Ну! – он встряхнул ее за плечи. – Да, да, – всхлипнула Ольга, доставая платок, – погибнуть… Они вышли из лифта, она вытерла лицо и Ребров позвонил в квартиру 165. – Я не приказываю, я прошу, – сказал он. Дверь открыл Иванилов. Он был в байковой рубахе, кальсонах и тапочках на босу ногу. – В самый, самый раз, – заулыбался он, пропуская их в тесную переднюю, – а я вот это, съезд показывают, и там Ельцин им дает… В квартире громко звучал телевизор. – Лезут на него, понимаешь, а он их глушит! Во, во… полозковцы. Может, чаю? – Мы торопимся, Петр Федорович, – сухо сказал Ребров, расстегивая шинель на Ольге. – Как знаете, – Иванилов выключил телевизор, открыт комод. Ребров повесил шинель Ольги на вешалку, она сняла фуражку и прошла в маленькую смежную комнату. Иванилов вынул из комода серую папку, положил на стол. – И поаккуратней, Петр Федорович, – Ребров прошел на кухню, посмотрел в окно. – У нас сегодня тяжелейший день. – Все понял, – Иванилов с улыбкой вошел в смежную комнату и запер за собой дверь. Окно в комнате было плотно зашторено. Сидя на узкой кровати в углу, Ольга снимала сапоги. Посередине комнаты стояло старое зубоврачебное кресло, над изголовьем которого был укреплен на столе стул с круглым отверстием в днище. Иванилов проворно разделся догола, положив одежду на угол кровати: – Светлана Викторовна, давайте помогу. – Отойдите! – дернула головой Ольга. Он отошел и встал возле кресла, поглаживая себя по плечам. Она разделась и села в кресло. Иванилов влез на стол, сел на укрепленный стул, спиной к Ольге. Его зад просунулся в отверстие, навис над Ольгиным лицом. – Только не быстро, – произнесла Ольга, крепко берясь за подлокотники. – Само собой… – Иванилов напрягся, шумно и протяжно выпустил газы в лицо Ольги. Она открыла рот, приложила к его анусу. Иванилов стал медленно испражняться ей в рот, тихо кряхтя. Ольга судорожно глотала кал, часто вдыхая носом. Голые ноги ее дрожали. – Все, – пробормотал Иванилов, приподнимаясь. Ольга сползла с кресла на пол и замерла, всхлипывая и громко дыша. – Все, все, – Иванилов слез со стола на пол, стал одеваться. – какой сегмент? Ольга не ответила. – Ну, я тогда там… – он оделся и вышел из комнаты. Ребров пил молоко на кухне. – А какой сегмент-то? – громко спросил Иванилов. Ребров поставил стакан, вошел в комнату: – Восемнадцатый. – Так. Восемнадцатый, – Иванилов выдвинул нужный ящик сегментной картотеки, достал след. – И пожалуйста в двух экземплярах. – Хорошо, хорошо. Иванилов вынул из папки две разметные сетки, приложил след и обвел. Вошла Ольга, застегивая китель. – Как вы? – приблизился Ребров. Она покачала головой. Он вынул носовой платок, вытер ее коричневые губы: – Все будет хорошо. – Сделано, – Иванилов убрал след и папку и тут же включил телевизор. – Интересно, продавит он собственность? Ольга пошла одеваться. Ребров взял сетки, сложил, спрятал в карман. – С другой стороны, колхозников тоже понять надо, – усмехнулся Иванилов. – Работали, работали, понимаешь, а тут – на тебе! – До свидания, Петр Федорович, – проговорил Ребров, и они с Ольгой вышли. В лифте Ольгу вырвало. – Легче всего! Легче всего дать волю эгоизму! – воскликнул Ребров. – Давайте! Показывайте, какая вы гордая! Какая самостоятельная! Демонстрируйте! Как вы презираете всех! Как плюете на остальных! Ну! Демонстрируйте! – Я… нет… – шептала Ольга, прижавшись лбом к стенке кабины. Ребров схватил ее под локоть, вытолкнул из лифта: – Идите! Гордитесь собой! Они сели в машину. – Поехали на шестой склад, – сказал Ребров, закуривая. – Есть, товарищ подполковник.
* * * Когда черная «волга» подъехала к военкомату, было уже темно. Машина Реброва стояла на месте. Штаубе и Сережа спали в ней, привалившись друг к другу. – Перегрузишь в мой багажник, и свободен, – приказал Ребров сержанту, вылезая из «волги». Ольга постучала в заднее стекло «Жигулей»: – Ау! Штаубе проснулся, открыл дверь, она села на переднее сиденье: – С добрым утром, милые. – Как? – морщась, спросил Штаубе. – Отлично! – радостно шепнула она. – Вон, смотрите. Штаубе оглянулся. Сержант подносил к «Жигулям» металлический ящик. – Става Богу. Ребров захлопнул багажник, сел за руль: – Здравия желаю, Генрих Иваныч. – Дали? 48? – 48, – Ребров завел мотор. – Вы не замерзли здесь? – А я дважды заводил. Погодите, а как с Клоковым? А Басов что? Выписку нашли сразу? – Сразу! – Ребров посмотрел на Ольгу, они засмеялись. – Сразу! – А этот говнюк, Сотников, торговался? Ребров с Ольгой засмеялись громче. – Погодите, чего вы ржете, расскажите толком? Мне к Коваленко ехать? Сережа проснулся, громко зевнул: – О-о-ой… холодно… а Олька где? – Я здесь, милый. Спи. – Я есть хочу. – Да, – посерьезнел Ребров, – есть. Нам всем пора пообедать. А точнее – поужинать. – Может – к Михасю? – предложила Ольга. – Жутко в баню хочу. – К Михасю? Без звонка? – потер лоб Ребров. – Именно – без звонка! – Штаубе надел шапку. – Да эта сволочь должна вам в любое время суток жопу лизать, не разгибаясь! Поехали.
* * * Они сидели за столом в пустом банном зале с мраморными колоннами и бассейном. Ребров и Штаубе были в простынях, Ольга и Сережа – голыми. Официант принес десерт и шампанское. – За удачное, – пробормотал разомлевший Ребров. Чокнулись и выпили. – Еб твою… – Штаубе поморщился, взял бутылку. – Полусладкое. Вот пиздарванцы. Человек! Подошел официант. – Что это за говно ты нам принес? На хуй нам полусладкое? У вас что, нормального шампанского нет? – Извините, но завезли только полусладкое. – Еб твою! – Штаубе ударил бутылкой по столу. – Зови сюда Михася! – Одну минуту… – Генрих Иваныч, да все хоккей, – Ольга допила, встала и бросилась в бассейн. – Сережка, иди ко мне! Сережа прыгнул в воду. – А вот это… после еды… вредно! – погрозит пальцем Ребров. – Отлично! – закричала Ольга. – Ей сиропа разведи водой – и тоже отлично будет, – проворчи Штаубе, откусывая от яблока. Ольга схватила Сережу за руку, потянула на середину бассейна. Сережа завизжал. Вошел Михась. – Что же это, друг любезный? – Штаубе щелкнул по бутылке. – Михаил Абрамыч, извините ради Бога! – Михась прижал пухлую ладонь к груди. – С брютом щас такой напряг, все по валютным барам, нам вообще ничего не дают. Хотите «Напариули»? Джина с тоником? Ликерчик у меня хороший есть. Яичный. – Яичный? – издевательски прищурился Штаубе. – Говно ты собачье! Ты видишь кто к тебе приехал?! Ты, пиздюк – в жопе ноги! Мы что тебе – бляди райкомовские, или уголовники твои, чтобы это пойло лакать?! Кто мы тебе, гад?! Отвечай! – он ударил кулаком по столу, опрокидывая бокалы. – Генрих Иваныч, – поднял руку опьяневший Ребров, – ну не надо так… они же все… подчиненные. – Прошу прощения, извините, пожалуйста, я щас принесу все, что есть, все, что есть! – забормотал Михась. – Тащи все, гад! Все! Чтоб все стояло здесь! Все! – стучал кулаком Штаубе. – Полусладкое! Ты что, говнюк, в детстве сахара мало ел?! Или решил, что мы блокадники? Или ветераны войны, ебать их лысый череп?! Это им ты будешь клизму с полусладким вставлять в жопы геморройные, понял?! Им! А нам это… – он схватил бутылку и швырнул в Михася, – по хую! Михась увернулся, бутылка разбилась о колонну. – Браво! – Ольга зашлепала ладонями по воде. – Ура! – закричал Сережа, держась за ее шею. Михась выскользнул в дверь. – Какие твари! – тряс головой Штаубе. – Всех бы на одной веревке! Всех! – Генрих Иваныч, вы чересчур категоричны, – Ребров открыл Ольгин портсигар, достал папиросу, – ты… или, нет… мы имеем дело с простейшими, знаете, такие инфузории. Amoeba proteus, которые, в свою очередь, являются пищей для более сложных созданий, для рачков, например, которых потом заглатывает кит, а на кита… потом нападают касатки, раздирают ему рот, вырывают жирный-жирный язык, а касаток уже ловят двуногие, на которых водятся насекомые паразиты. И надо сказать, дистанция между инфузориями и вшами – громадная… Давайте лучше еще водки выпьем. – Виктор Валентиныч! – Штаубе отшвырнул надкусанное яблоко, – вы меня простите, по раскладке и по знедо вы – гений, но в жизни вы ничего не понимаете! Эта инфузория на «Мерседесе» разъезжает! Ему бляди из райкома и райисполкома сосут непрерывно! Его, пиздюка, подвесить бы за яйца, чтоб он ссал и срал бы одновременно! Инфузория! Говносос! Уебище пиздопробойное! Как я их, тварей толсторылых, ненавижу! Не-на-вижу! – он застучал кулаком по столу. – Витя! Генрих Иваныч! Идите к нам! – закричала Ольга. – Хватит ругаться! – Вообще, идея не плоха, – Ребров закурил, бросил спичку в бассейн. – Генрих Иваныч, соблазнимся? – Твари! Сраные твари! – Штаубе неряшливо налил водки себе и Реброву. – Да хватит вам, – Ребров взял рюмку. – Удачное, удачное. Три дня тому назад… я был готов крест поставить. Пейте за наш промежуточный. Они выпили. – Ха-а! – крикнул Штаубе, откусил от целого лимона и стал жевать, – Спасите! Тону-у-у! – закричал Сережа, хватаясь за Ольгу. – Ссышь, котенок! – смеялась Ольга, отталкивая его. – Плыви, плыви! Держись за воду! Ребров встал, пошатываясь подошел к краю бассейна, сбросил простыню и с папиросой в зубах бултыхнулся в воду. – Бедные дети в лесу, кто им покажет дорогу? – Штаубе выплюнул лимон, приподнялся, запрыгал, болтая культей. – Жалобный плач пронесу… тихо к родному порогу… Ну, твари! – он упал, подполз к краю и сел, свесив ногу в воду. – Так вот жизнь и проходит… Ребров нырнул, вынырнул, отфыркиваясь: – Хлорка… Появился Михась с тележкой, уставленной бутылками. За ним вошла полная девушка с гитарой, в длинном платье и с распущенными волосами. – Ну вот, уже что-то! – ухмыльнулся Штаубе, почесывая грудь. – Налей-ка чего-нибудь. – Чего желаете? – Все равно. А это кто? – Это Наташа, Михаил Абрамыч. Поет расчудесно. Она же вам тогда пела, вы не помните? Девушка, улыбаясь, стала перебирать струны. – А-а-а-а… – поморщился Штаубе, принимая рюмку с ликером. – Вспомнил. «Снился мне сад в подвенечном уборе». Только сегодня – мимо. У тебя, милая, голос, что в жопе волос: хоть и тонок, да не чист. А мой слуховой аппарат – вещь деликатная. Я Козлу чуть в харю не плюнул, а тебе и вовсе рыло сворочу. Так что… – он отхлебнул из рюмки. – Брось свою бандуру, остаканься и ползи ко мне. Ты! Налей ей! Михась налил бокал вина и подал Наташе. – А сам уебывай, пока я добрый! – А нас кто обслужит? – закричала Ольга. – Я тоже вина хочу! – И я! – крикнул Сережа. Все трое подплыли к краю бассейна, Михась принялся обслуживать их. С бокалом в руке Наташа подошла к Штаубе. – Раздевайся и присаживайся! – Он шлепнул ладонью по мокрому полу. Она сняла платье, туфли и, оставшись в красном купальнике, села рядом со Штаубе, опустила ноги в воду. – Так не пойдет! – ухмыльнулся Штаубе. – Здесь все в раю, видишь мы какие… – он сбросил с себя простыню, почесал мошонку. – Так что не нарушай диспозиции, это – во-вторых. А во-первых, я ж тебе сказал – остаканься! Он схватил левой рукой Наташу за шею, правой приставил бокал к ее губам и принудил все выпить. – Ой… я так захлебнусь! – закашляла Наташа. – Другое дело! – Штаубе стал снимать с нее купальник, Наташа помогла ему. – Ух ты! – он потрогал ее большую грудь. – Друзья! Смотрите! – Какая прелесть! – засмеялась Ольга, отпивая из бокала. – Пусть письку покажет! – прорычал басом Сережа. Штаубе развел Наташины колени: – Смотри! Нравится? – Оч-ч-чень! – прорычал Сережа, пригубливая вино. – Витя, возбуждаешься? – Ольга обняла Реброва. – Я сыт удачным… – он положил голову на мраморную ступеньку. – Ну кто же тогда?! – Ольга шлепнула рукой по воде. – У Генриха Иваныча последний раз стоял пять лет назад! – Шесть! – поправят Штаубе и показал Наташе свой длинный член. – Видишь, какой инструмент? Двадцать шесть сантиметров в стоячем виде! Но – все в прошлом. Теперь же… – Ну, кто ее выебет?! – закричала Ольга, шлепая по воде. – А пусть вот этот! – Сережа показал пальцем на суетящегося возле бутылок Михася. – Точно! – Штаубе хлопнул в ладоши. – Ну-ка, ты, хуило, раздевайся! – Да что вы… почему я? – Ты, пиздюк, со мной не пререкайся! Делай, что говорят! Михась стал нехотя раздеваться. – Я с ним не буду! – мотнула головой Наташа. – Еще как будешь! – Штаубе схватит ее за волосы. – Отсосешь по-смачному, с проглотом, да еше спасибо скажешь! – Я не буду! – дернулась Наташа. – Будешь! Будешь! Будешь! – Штаубе стал бить ее по лицу. Она разрыдалась. – На колени, тварь! – Штаубе толкнул ее к голому Михасю. – Соси у него! Живо! Я дважды не повторяю, Пизда Ивановна! Ну! – он замахнулся бутылкой, расплескивая ликер. Всхлипывая, Наташа встала на колени. Михась подошел к ней, она стала сосать его член. – Давно бы так, – Штаубе отхлебнул из бутылки. – Бывают же такие волосатые мужики! – усмехнулась Ольга. – А ей вкусно? – Сережа кинул в Натащу корку от мандарина. – Еще бы! – серьезно кивнул Штаубе. Вошел официант с мороженым. – Поставь… – пробормотал Михась. – Мне, мне! – закричал Сережа. – И мне! – подняла руку Ольга, – И мне, – устало выдохнул Ребров. – И мне! – потянулся Штаубе. Официант раздал мороженое и вышел. – Другое дело… – Штаубе плеснул ликера в розетку с мороженым, попробовал, – всем рекомендую. Ольга и Сережа подплыли к нему, он налил им ликера, посмотрел на Михася с Наташей: – Не увлекайтесь, друзья. Покажи-ка нам своего Котовского. Наташа отстранилась, Михась повернулся, показывая член. – Не слабый банан! – пьяно хохотнула Ольга. – У Фарида меньше? – Сережа ущипнул ее за грудь. – Вполне достойная елда! – кивнул Штаубе. – Молодец! Теперь ставь ее раком! Давай! Стоя на коленях, Наташа наклонилась, Михась пристроился сзади. – И поактивней! – подсказала Ольга. – Что? – поднял голову Ребров. – Стоп! Стоп! Быстро! Быстро! Он неловко вылез из бассейна, поскользнулся, упал на бок: – Быстро! Кольца! Уберите этих, уберите! – Вон отсюда! Вон отсюда! – закричал Штаубе. – Живо! Убью! Михась и Наташа схватили одежду и выбежали. – Что такое? Витя? – Ольга выбралась из бассейна. – Кольца! Кольца! – Ребров пополз к стоящее в углу ящику. – Какие кольца? – Штаубе двинулся за ним, опираясь руками о пол и подтягивая ногу. Ребров набрал шифр замка, открыл ящик, снял ипрос, повернул рычаг поперечной подачи и рассмеялся. – Что стряслось? – Штаубе заглянул в ящик. – Мне показалось… что я кольца снять забыл… – Устал ты, Витя. Намучился, – Ольга поцеловала его в плечо. – Бывает… – Штаубе отполз. – Тебе выспаться нужно, – Ольга гладила мокрую голову Реброва, – пошли наверх? Баиньки? – Наверх? – он уронит голову ей на плечо. – Двинулись… но ящик, все со мной… все со мной… рядом чтоб… – Конечно, милый.
* * * На дачу вернулись только к часу дня. Ольга с Сережей отправились в спортзал. Ребров со Штаубе – в мехмастерскую. Штаубе сразу же выточил на токарном станке полукольцо, смерил ключом: – Стандарт. Ребров открыл ящик, снял ипрос, повернул рычаг поперечной подачи и осторожно вытянул стержень №1 из паза. – Ух, ты! – Штаубе восторженно покачал головой. – Ведь умеют же, сволочи, если надо! Ребров надел на стержень кольцо, вставил полукольцо, оттянул пружину. Затвор щелкнул и встал на место. Ребров вставил стержень в паз, закрепил рычагом, перевел рейку на 9, протянул руку. Штаубе подал ему гнек, Ребров вставил его в шлицевой замок и стал медленно поворачивать. – Легче, легче! – зашептал Штаубе, Ребров повернул гнек до конца, тельмец соскочил с колодки, вошел в челночную капсулу. Штаубе подал иглу. Ребров ввел ее в концевое отверстие, перевел рейку на 2. Челночная капсула опустилась на параклит. Ребров тут же повернул и вынул гнек. – Слава тебе, Господи! – Штаубе перекрестится, со вздохом взялся за сердце. – Ой… С вашими фокусами, Виктор Валентиныч, все здоровье растеряешь… – Отлично, отлично! – Ребров подошел к промежуточному блоку, открыл, спустил предохранитель, вставил гнек в патрон, включил. Гнек завращался, венчик его раскрылся, вольфрамовый шарик исчез в патрубке. – Вот на что денежки народные переводятся, – Штаубе склонился над ящиком. – Мерзавцы! А протез нормальный сделать не могут. – Все отлично, Генрих Иваныч! – возбужденный Ребров вытянул из паза стержень №2. – Дайте только до фундаментов добраться. Будет вам и белка, будет и протез. Точите полукольцо.
* * * Ольга слезла с тренажера, пощупала спину: – Третий пот. Хватит. Сережа, отбой. Сережа качался на «Дельте». – Оль, а я тоже на «Геркулесе» хочу. – Стоп, стоп! Тебе еще рано. Шведская стенка, лыжи, кольца – вот, что тебе нужно. Слезай. Ольга потрогала его спину. – Мокрый, как мышь. Три минуты со скакалкой – и в душ. Попрыгав, они вошли в душевую, разделись и встали под душ. – Ну, а потом что было, после чемпионата СССР? – спросил Сережа. – Скандал был. Я великой Стрепетовой дорогу перешла. Она – шестикратная чемпионка страны, двукратная чемпионка мира, олимпийская чемпионка, а я – двадцатилетняя девка, год назад норму мастера выполнила. У нее муж кагебешник, дача, две машины, блат в Федерации, в Госкомспорте. А я – третьекурсница запиханного Лестеха, девочка из Норильска, живу в общаге, в Москве ни одного знакомого, вся жизнь: тир, спортзал, общага, тир, спортзал, институт. А дальше – круче: спартакиада народов СССР, накануне Олимпиады, она стреляет: 559. Я вышла: 564! Новый рекорд страны. В Федерации на рога встали. Данилин: включить Пестрецову в Олимпийскую сборную, Комаров: рано, молода, нет опыта, не комсомолка, подведет команду, морально неустойчива, хуе-муе. Проголосовали поровну, отложили на неделю, Стрепетова Комарову истерику устроила, орала: или я, или она. Очко у нее тогда сильно заиграло: ей 29, пик давно прошел, последний чемпионат мира она Анжелике Форстер просрала, в Риме вообще в тройку не вошла… – Ольга закрыла воду, взяла полотенце. – Вот. Такова ситуэйшен. Неделя идет, надо что-то делать, а у меня руки опустились, хули; она Комарову в уши надует, он Федерацию обработает, проголосуют против, и пиздец. А тут Милка Радкевич из Киева проездом, пошли с ней в «Метелицу», выпили, попиздели, и она мне: Оленька, не бзди, бери коньячевского, поезжай к Жабину. – Это кто? – Сережа закрыл воду. – Второй человек в Федерации после Комарова. Жуткий бабник, мне Милка все про него рассказала. Он, когда ленинградское «Динамо» тренировал, перееб там всю команду. Ну, я тогда целеустремленная была, а про Олимпиаду вообще, как подумаю – сердце останавливается. Думаю, если не включат в сборную – брошу все на хуй, в деревню уеду учителем физкультуры. Звоню Жабину: так и так, хуе-муе, Виктор Сергеич, хочу посоветоваться. Он сначала не просек: а что же ваш, говорит, Данилин? Я говорю: Виктор Сергеич, Данилин тренер классный, а как человек – ни рыба, ни мясо. Он ржет: приезжай. Купила «Камю», приехала. Жена на сборах, дочь на даче. Выпили, стал меня трахать: хуище толстенный, кривой, в рот не помещается. Вазелином мне жопу смазал, шепчет: Оленька, я кончаю всегда только в попку. Полез. Я ору в подушку, как резаная, он ревет, как буйвол. Проебал меня до кишок, выпили шампанского. Говорит: о’кей, я с ребятами потолкую, а ты срочно заявление в комсомол подавай. Так и сделала. А через неделю голосование – и я в сборной. Ну, про Олимпиаду ты все знаешь, – она сняла с крючка халат. – А этот Жабин? – Что Жабин? – Ну… вы с ним еще ебались? – А как же. Регулярно меня трахал. Как приспичит, сразу в общагу – дзынь: белокурик, жду. Начнет спереди, кончит сзади. – Больно? – Нет. Привыкла. Даже кончать от этого научилась… О! Это что такое? – Ольга заметила, что Сережа прикрывает полотенцем свой напрягшийся член. – Это что за безобразие? – она отвела полотенце, взяла Сережу за член. – Вы что себе позволяете, молодой человек? Сережа прижался к ней: – Оль, а можно я в попку попробую? Она улыбнулась: – Ребров запретил тебя развращать. – Да пошел он! Ну можно, а? – Так хочется? – Ага. Она взяла его за уши, сжала, заглянула в глаза: – Настучишь! – Никогда! Больно, Оль… – Клянешься? – Ну клянусь, больно же! – Поверим. Ольга вышла из душевой, прошла в спортзал, достала из своей спортивной сумки тюбик с мазью для рук, поманила Сережу пальцем. Они подошли к мату, постеленному под ерником. Ольга сбросила халат, выдавила на ладонь мази и, опустившись на колени, стала смазывать Сережнн член: – Главное – не спеши. Затем она смазала себе анус, легла животом на мат. Сережа лег на нее. – Выше, выше, – Ольга развела ноги. – Вот. Сильней. И не торопись… Сережа стал двигаться. – Маленький мой… Котеночек, – шептала Ольга, прижавшись щекой к мату. – Не спеши… Сережа вздрогнул, слабо застонал и замер. – Уже? Котик мой… Он скатился с нее, сел, потрогал свой член. Ольга перевернулась на спину, потянулась: – О-о-а-ах! Давно Оленьку не ебли по-черному! – Пить хочу. – Сережа встал, пошел к двери. – Принеси мне апельсин! – Ольга взмахнула ногами, кувыркнулась назад и села в позу Лотоса.
* * * После обеда Ребров пригласил всех к себе в кабинет. – Хочу обратить ваше внимание на одно очень важное обстоятельство, заговорил он, сидя за столом и глядя на свои руки. – Дело №1 прошло благополучно, стержни и промежуточный блок у нас. Таким образом, дело №2 будет проведено не 7 января, а 31 декабря. – Но мы давно это знаем! – пожал плечами Штаубе. – Правильно. Но вы не знаете другого, – Ребров открыл папку, достал пожелтевший листок бумаги и стал читать:
Надо покончить с оппортунистическим благодушием, исходящим из ошибочного предположения о том, что по мере роста наших сил враг становится будто бы стерокнепри все более ручным и безобидным. Такое предположение в корне стерокнуг не правильно. Оно является отрыжкой правого уклона, уверявшего всех и вся, что враг будут потихоньку вползать в социализм, что они станут стероул в конце-концов настоящими социалистами. Не дело большевиков почивать стерошуццеп на лаврах и ротозействовать. Не благодушие нужно нам, а бдительность, настоящая большевистская революционная стеропристос бдительность. Надо помнить, что чем безнадежнее положение врагов, тем охотнее они будут хвататься за «крайнее средство», как единственное средство обреченных в их стерозавунеш борьбе с Советской властью.
– Это… что? – осторожно спросила Ольга. – Из обращения ЦК ВКП(б) к партийным организациям, 2 декабря 1934 года. Коррекция проведена 2, 18 и 21 декабря 1990 года. И еще:
Декабрь, вторник 22/4 Великомученицы Анастасии Узорешительницы (ок. 304). Мучеников Хрисогона, Феодотии, Евода, Евтихиана и иных /ок. 304/. Евр., 333 зач., XII, 25-26; XII, 22-25. Мк., 43 зач., X, 2-12». Коррекция 21 декабря 1990 года.
Ребров убрал листок в папку, вздохнул и отвернулся к окну. После продолжительного молчания Штаубе стукнул палкой об пол: – Не все от нас зависит, Виктор Валентиныч! Выше головы не прыгнешь. То что можем – делаем, стараемся не ошибаться. Все стараются, как могут; Оленька и Сережа, и мы с вами. Все выкладываются до кровавого пота. Я не о снисхождении говорю, а о пределах. О возможностях. Требовать от себя и от нас невозможного, Виктор Валентиныч, это, я вам скажу… – старик покачал головой, – бессмысленно и вредно. Так можно и дело загубить. Я когда теплицы поджигал. бензином все сначала облил, и знаете, не поленился из шкафа картотеку вытряхнуть, а потом – архив Голубовского. Вывалил все эти папки. плеснул из канистры, вдруг вижу – фотография знакомая. Поднял, а это Рутман. В косоворотке, со значком, с осевыми. Скалится, как зебра. На обороте сверху в уголке: «4 июля 1957 года, Рыльск». А посередке: «Дорогому Светозару от Ильи, Севы и Андрея в день пробного пуска». Вот так. – Не может быть. – Еще как может, дорогой мой. А рядом толстенная папка с документацией: отчеты, таблицы, графики. – И вы сожгли? – Конечно! Ребров взял папиросу, закурил. – Мой отец покойный говорил: пляши на крыше, да знай край. В нашем деле, Генрих Иваныч, края нет, а есть ямы. И надо стараться их замечать вовремя. А для этого необходимо многое уметь. Я прочел вам этот документ не для того, чтобы напугать, а по делу. 7 января переносится на 31 декабря не потому что на раскладке выпал промежуток, а из-за знедо. Только из-за знедо. – По-моему, мы это давно все поняли, – зевнула Ольга. – Я давно понялa. – И я! – захлопал по коленкам Сережа. – Я про Дениса все вспомню! Клянусь, честное пионерское! – Не хвастайся раньше времени! – махнул на него Штаубе, встал, скрипя протезом, подошел к окну. – Знаете, Виктор Валентиныч, я внимательно прочел книги, касающиеся Анны Ахматовой.
|