![]() Главная страница Случайная страница КАТЕГОРИИ: АвтомобилиАстрономияБиологияГеографияДом и садДругие языкиДругоеИнформатикаИсторияКультураЛитератураЛогикаМатематикаМедицинаМеталлургияМеханикаОбразованиеОхрана трудаПедагогикаПолитикаПравоПсихологияРелигияРиторикаСоциологияСпортСтроительствоТехнологияТуризмФизикаФилософияФинансыХимияЧерчениеЭкологияЭкономикаЭлектроника |
Сердца четырех 7 страница
– Блядь! – Штаубе швырнул бутылку в угол. – Весь рот себе сжег… Он сбросил камень с крышки бочки, двинул крышку, зачерпнул в пригоршню капустного рассола и жадно выпил. Продавщица заперла дверь и опустилась на колени. Грузчик расстегнул ватник, задрал грязный свитер. На его животе и груди были следы недавно заживших ожогов. Продавщица всхлипнула и беззвучно заплакала. – Да… антипоследнее… – Штаубе взял у Сережи надкусанный батон салями, откусил. – Что теперь показывать, – усмехнулся Якушев, жуя галету. – Одежда? – спросил Ребров у продавщицы. Она показала на деревянный ящик в углу. – Генрих Иваныч, займитесь одеждой, – Ребров дал грузчику 100 долларов, вынул из бумажника дестнитку, встал на колени перед продавщицей, надел одну петлю на два ее передних верхних зуба, другую петлю – на два передних верхних своих. Сережа подошел, завел шарие и осторожно опустил на еле заметную дестнитку. Шарие покатилась по дестнитке, слабо жужжа. – Ахаран, ахаран, ахаран, – произнес Ребров, не двигая зубами. – Хатара, хатара, хатара, – ответила продавщица. Шарие подкатилась к ее губе, затем двинулась назад к губе Реброва. Штаубе вынул из ящика ворох одежды, снял с себя форму полковника и переоделся в свитер и шерстяные брюки. – Агаках, агаках, агаках, – произнес Ребров. – Ханака, ханака, ханака, – ответила продавщица. Шарие подкатилась к середине дестнитки, затем двинулась к губе продавщицы. Штаубе надел полушубок, валенок и шапку-ушанку. Дверной замок слабо щелкнул, дверь распахнулась, отбросив продавщицу. В помещение ворвались четверо с автоматами, в бронежилетах: – КГБ! Всем лежать! Ребров, грузчик, Якушев и продавщица повалились на пол. Штаубе поднял руки вверх. – На пол! – его толкнули, он упал, оттопырив ногу, Ольга прижала к себе Сережу, ущипнув его: – Милые! Милые! Они украли нас с сыном! Они мучили нас! Господи! – Мамочка! Мамочка! – зарыдал Сережа, обняв ее за шею. Вошли еще двое с пистолетами и наручниками. – Арестуйте, свяжите их скорее! Скорее! – рыдала Ольга, заслоняя Сережей сумку. – Там еще трое! В кабинете товароведа! Они пошли пить! Скорее! – Успеем, – спокойно произнес человек в кожаной куртке, с пистолетом, – только сначала отпусти сопляка. Ты ему такая же мама, как я папа. Считаю до одного. Сережа отошел в сторону. – А теперь – на пол, руки за голову. Ольга легла на мокрый от рассола пол. Всем, кроме Сережи, надели наручники. – Новиков со мной, остальные к товароведу, – приказал человек в кожаной куртке. Один автоматчик остался с ним, остальные вышли. – Иглы что ли? – человек в кожаной куртке кивнул на ящик с одеждой. Автоматчик повернулся к ящику, человек в кожаной куртке выстрелил ему в затылок. Автоматчик упал. В коридоре раздалась длинная автоматная очередь. – Ага, – человек в кожаной куртке навел пистолет на дверь. – Полет, – раздалось за дверью. – Союз, – ответит он, впуская автоматчика. – Ну? – Есть такое дело! – нервно улыбнулся автоматчик и дал очередь ему в лицо. Кровавые клочья брызнули на стену, человек в кожаной куртке упал, успев выстрелить. Автоматчик вытащил из кармана его куртки ключ, подмигнул Сереже: – Щас сделаем… Где наши? Сережа показал на Реброва, Ольгу и Штаубе. Автоматчик кинул ключ Сереже и тремя короткими очередями пристрелил Якушева, грузчика и продавщицу. – Зачем Галю?! – Ольга приподнялась на колени. – Патроны девать некуда? Мудак! Тьфу! – она плюнула в автоматчика. – Уходите через зал, на заднем и в винном все обложено, – пробормотал автоматчик, сменил рожок и выбежал. Сережа снял с Ольги наручники, вдвоем они освободили Реброва и Штаубе. Из пробитой бочки тек капустный сок, шарие каталось по полу, мягко жужжа. – Ой… не могу, простите… – Штаубе шагнул в угол, расстегнул брюки и присел, подхватив полы полушубка. Его прослабило. Ребров поднял шарие, сиял с зубов продавщицы дестнитку: – Тогда быстро. – Какой гад! – Ольга вынула пистолет из сумки, сунула за пояс, запахнула шубу. – Вот вам и Злотников! – Злотников пашет на Пастухова, – Штаубе палкой поддел слетевшую с головы грузчика вязаную шапочку, подтерся ей. – Один говнюк напиздел, а другие поверили… – Быстро! Быстро! – Ребров выглянул за дверь. Штаубе подтянул штаны, захромал к двери. Они вышли и двинулись по коридору. Возле кабинета товароведа лежали убитые автоматчики и человек в штатском. Чуть поодаль лежала полная продавщица в белом халате со страшнои рубленой раной в пол-лица: ее пальцы сжимали кусок арматуры, ноги в войлочных ботинках слабо подрагивали, подплывая мочой. Возле двери в зал стояли автоматчик и молодая продавщица с окровавленным топором в руке. – Давайте, пока они не прочухались, – автоматчик оттянул дверную задвижку. Ольга плюнула ему в лицо. – Дура! – засмеялся он, вытираясь. Продавщица зло посмотрела на Ольгу, открыла дверь. Ребров, Ольга, Штаубе и Сережа вошли в зал. Здесь было много народа: выстроившись в три длинные очереди, участники войны получали посылки гуманитарной помощи. Слева у прилавков дрались, слышались крики женщин и мужская брань; у стены лежала женщина, дружинник и милиционер подносили ей нашатырь; у выхода шел обмен продуктами из только что полученных посылок. Ребров протискивался сквозь толпу, прокладывая дорогу остальным. – Сынок, помоги! – низкорослый, полный инвалид на костылях схватил Реброва за руку. – Мне одному не уволочь! – Помоги, Христа ради! – Не Христа ради, браток, – Штаубе подхватил посылку инвалида с одного края, Ребров с другого, – а ради славы советского солдата! – Бот спасибо, братцы, вот спасибо! – взволнованно улыбаясь, инвалид ковылял за ними. – Ты где воевал, друг? – 1-ый Белорусский, – Штаубе шел, бодро опираясь на палку, – начал под Прохоровкой, кончил Берлином. – На рейхстаге расписался? – И расписался и насрал между колоннами. От души. – Танкист? – Никак нет. Бог войны. – Артиллеристы, Сталин дал приказ! А как же! – Артиллеристы, зовет Отчизна на-а-ас! – пропел Штаубе. Ребров, Ольга и Сережа громко подхватили: – Из сотни тысяч батарей, за слезы наших матерей, за нашу Родину – огонь, ого-о-онь! Перед ними расступились. Они вышли из магазина. – А теперь, слышь, немец посылки шлет! – оживленно засмеялся инвалид. – Да. Хочет колбасой рот заткнуть, – Штаубе настороженно огляделся. – Ну и хуй с ним… Они бросили посылку на снег, прошли скаозь собравшуюся у магазина толпу и сели в красный «Москвич» с черно-желтой инвалидовской наклейкой. ЗИЛ стоял у газетного киоска, возле него суетились милиционеры и люди в штатском. Ребров завел мотор, вырулил на Голубинскую и осторожно поехал. – Проскочили? – Ольга переложила пистолет в сумку, достала портсигар. – Не торопитесь, Ольга Владимировна, – покосился в окно Штаубе, – у них пиздюли не залежатся. – Сережа, ты челнок не потерял? – Ребров облизал пересохшие губы. – Неа, – Сережа вынул челнок. – Дай-ка мне, – Ольга взяла челнок, сунула в карман шубы, закурила. – Витя, а почему ты про Злотникова не сказал? – Потому что Радченко Соловьеву не знал лично. – И вы до конца не были уверены? – повернулся к нему Штаубе. – И я до конца не был уверен. – Значит это… крест? – Значит это крест, – Ребров взял у Ольги папиросу, затянулся. – Век живи, век учись! – зло усмехнулся Штаубе. – А здоровьем расплачивайся! – У нас не было выбора, Генрих Иванович. Риск был оправдан, мы же смотрели по сегментам. – Что сегменты… по раскладке выпала восьмерка. Тут не знаешь, чему верить… – Верьте инструкции, Генрих Иванович. Внимание всем: на вокзале быть чрезвычайно осмотрительными. – Мимикрия? – спросила Ольга. – 6, 3. И легче, легче… – Куда уж легче! – пробурчал Штаубе, отворачиваясь. В 14.55 они подъехали к Казанскому вокзалу. – Носильщик! – крикнул Ребров, вылезая из кабины. От группы носильщиков отделился один и подвез тележку к машине. – 56-ой поезд, пожалуйста, – Ребров открыл багажник. – «Енисей»? Сделаем… – носильщик вынул из багажника и поставил на тележку металлический ящик с промежуточным блоком, чемодан с жидкой матерью и рюкзак. Ребров взял «дипломат», Штаубе – портфель. Носильщик быстро повез тележку, – Давайте мороженое купим! – Сережа взял Ольгу за руку. – Мороженое, Сережа, зимой не едят, – сухо проговорят Ребров. Когда подошли к подъезду, ушедший вперед носильщик обернулся: – Какой вагон-то? Ребров достал билеты: – Седьмой. Места 9-12. У вагона их встретила кудрявая татарка-проводница, с улыбкой посмотрела билеты: – До Красноярска? Вот молодцы! А то все самолетом, да самолетом. Никак брильянты везете? – она кивнула на металлический ящик, с которым возится носильщик. – Хуже. Киноаппаратуру, – Ребров взял у нее билеты. – Кино про нас снимать? – засмеялась она, обнажив золотые зубы. – Давно пора! Носильщик занес вещи в купе. Ребров дал ему 6 рублей. Через 9 минут поезд тронулся. – Слава Тебе, Господи, – перекрестился Штаубе. – Поехали! – Сережа сдвинул оконную занавеску. В дверь постучали. – Открыто! – громко сказал Ребров. Вошла проводница, присела на край дивана. – Разместились нормально? – не переставала улыбаться она, раскладывая на коленях кожаную папку с карманчиками для билетов. – Вполне, – кивнул Ребров, отдавая ей билеты. – Дорогуша, как у вас обстоит дело с ресторацией? – спросил Штаубе. – Получше, чем у вас в Москве, – она свернула билеты и засунула в карманчик, – икорка, балычок, солянка, цыплята-табака. Коньяк, шампанское. – Отлично! – Штаубе шлепнул себя по колену. Ребров дал ей 10 рублей: – За постель и за чай. – Сдачи не надо, – улыбнулась Ольга. – Спасибо, – проводница убрала деньги, – а вы без шуток кино снимать едете? – Без шуток. – Про любовь? – Про экологию. – У-у-у-у. Я-то думала! – Не нравится тема? – Ребров переглянулся с Ольгой. – В зубах навязло, – проводница встала. – Будто в Сибири уж и чистого воздуха нет! Поезжай в тайгу, да дыши, сколько влезет. Я вам через полчасика чаек организую… Она вышла. Штаубе сразу запер дверь: – Все! Жрать! Умираю! – В ресторан? – рассеянно потрогал усы Ребров. – У нас полно продуктов, какой еще ресторан! – Ольга потянула из-под столика рюкзак. Через час трапеза была закончена. Сережа помог Ольге собрать в пакет куриные кости, яичную шелуху, хлебные корки. Вошла проводница со второй порцией чая, – Отлично! – Штаубе вытирал руки салфеткой. – Я чай могу тоннами пить, – сказал Сережа. – На здоровье! – засмеялась проводница, расставляя стаканы. – Дорогуша, сколько же нам пилить до Красноярска? – Штаубе налил себе в чай коньяку из серебряной фляжки. – Почти трое суток. – С ума сойти, – покачала головой Ольга, – устанешь ехать… – Да ничего не устанете, – проводница взяла у нее пакет с мусором, – в Горьком и Казани все посходят, одни с вами поедем, хоть в футбол играй. Будем чаи гонять, и в подкидного резаться. – Ну, ну! – подмигнул ей Штаубе. Она вышла. Все посмотрели на Реброва. – Иро, иро… – устало пробормотал он, расстегивая ворот рубашки. – Мое дело – предупредить, – Штаубе отхлебнул чай, – с голутвинским тоже было иро. – Ну хватит, хватит, хватит! – Ольга ударила ладонью по столику, расплескивая чай. – Вам приятно? Мне сидеть, хлопать глазами и повторять: ах, как вам приятно!? – Да при чем здесь – приятно? – поморщился Штаубе. – Скажите, я вам случайно не дочь, Генрих Иваныч? Или может – невестка? Вы мне поплакать разрешите? Поприседать? Или – так? – она сделала руками сложное движение. – Ольга Владимировна… – вздохнул Ребров. – Иро для вас, как для меня – моя болезнь! Как та самая больница, на «Соколе»! А я – медсестра?! Уборщица? Двигайся, двигайся, Оленька! – Мы вместе работали! Я цифры с потолка не брал! – раздраженно выкрикнул Штаубе. – Значит брали мы с покойной Галей?! Написали от фонаря и подсунули! Здорово! – Да вы вообще тут ни при чем! – Конечно ни при чем! Я нигде ни при чем! Мое дело нажимать на курок и на раскладке реветь белугой! Оленька, толкни треугольничек! Оленька, поставь на 18! Все! Все! Все! – оттолкнув Сережу, она бросилась к двери, но Ребров схватил ее за руку, притянул к себе, зажал рот. Ольга рыдала, вырываясь. Сережа навалился ей на ноги. Штаубе сунул ей в рот горлышко фляги, она поперхнулась конъяком и долго судорожно кашляла. – Еще, – сказала она успокоившись и сев рядом с Сережей. Штаубе передал ей флягу. Вытерев слезы, она жадно отпила, дала Реброву. Он понюхал, глотнул, передал Штаубе, который завинтил фляжку. – Спать, Ольга Владимировна, – Ребров погладил ей руку. – Спать всем. Восстанавливаться.
* * * Ольга проснулась от крика Сережи, выхватила из-под подушки пистолет и навела на дверь. В купе было темно. Поезд быстро шел, вагон сильно качало. Спящий на верхней полке Сережа застонал и слабо вскрикнул. Ольга посмотрела вниз. Ребров и Штаубе спали. Она убрала пистолет, сбросила одеяло и перебралась на полку к Сереже. – Вози… возили! – пробормотал Сережа, дернулся и проснулся. – Кто это? – Это я, милый. – Оль, я боюсь, – Сережа прижался к ней. – Миленький мой, ты весь дрожишь… – Мне приснилось… страшное… будто на даче вы меня послали в этот… в подпол полезть, достать там жезл, ну он на раскладке провалился… и я полез, а вы мне кричите, куда лезть… а там ходы такие, земля, тесно, и на меня личинка навалилась и душит. Липкая, жирная, как свинья… – Маленький, – Ольга гладила его вспотевший лоб, – нет никакой личинки. – Мы что… едем? – Мы едем, едем, едем в далекие края. Спи, – она посмотрела на светящийся циферблат. – Третий час. – Оль, а мы в Сибирь едем? – В Сибирь. – А она большая? – Очень. – А ты там была? – Один раз. В Магадане, на сборах. Правда, летом. – Оленька. – Что, милый? – Пососи у меня. Ольга потрогала его напрягшийся член, поцеловала в висок. – Сейчас? – Ага… – он отбросил одеяло, стянул трусы. Ольга легла грудью на его колени, взяла член в рот, стала ритмично двигаться. Он помогал ей, глядя в темный потолок. Вскоре он вздрогнул и замер. Ольга вытерла ладонью губы, поднялась и поцеловала его в горячую щеку. – Маленький… покормил свою Оленьку. Больше кричать не будешь? Он покачал головой, Ольга перебралась на свою полку, накрылась одеялом: – Качает, как на пароходе! Держись за подушку. Сережа спал.
* * * Проснулись рано. Завтракали, когда поезд долго стоял в Казани. – Пятьдесят лет прошло, а рожи все те же, – прихлебывая чай, Штаубе смотрел на идущих по перрону. – Вам приходилось здесь бывать? – спросил Ребров. – А как же! – он сделал плаксивое выражение лица и заговорил с сильным татарским акцентом: – Эвакуация школы-интерната №18 имени товарища Макаренко, нам, братаны, все равно: санатория, креметория, лишь бы бесплатная! Пожили тут шесть месяцев, потом в Ашхабад переехали. Там неделю кровавым поносом исходил. – Вы в интернате учились? – спросил Сережа, очищая вареное яйцо. – А родители? – Убили родителей, Сережа. – Немцы? – Цыгане. 6 июля 1941 года убили моих родителей, – Штаубе допил чай, – а убить родителей, Сережа, величайший грех. Поезд тронулся. Вскоре вошла проводница с чаем: – Ну вот! На весь вагон всего десять пассажиров осталось. Давайте пустые стаканчики… Когда она ушла, Ольга заперла купе, положила пистолет на стол, достала из рюкзака ветошь, масло и шомпол. Ребров залез на верхнюю полку и углубился в свои записи. Штаубе бросил в стакан с чаем два кусочка сахара, помешал ложкой: – Давно хочу спросить у вас, Ольга Владимировна, каков калибр вашего пугача? – 9 миллиметров, – быстро ответил Сережа, – ударно-спусковой механизм самовзводный, затвор свободный, предохранитель флажкового типа, магазин на десять патронов, прицел типа «стриж», рукоятка буковая штучной работы. – Слыхали, товарищ Ребров? – Штаубе привстал на ноге, проговорил со сталинским акцентом. – А ми с вами нэ довэряем нашей маладежи! Ребров не ответил. – Тогда второй вопрос: отчего вы, дорогуша, когда ведете, так сказать, огонь, держите его не двумя руками, как наши славные полицейские, а одной? – Меня так учили, Генрих Иванович, – Ольга сняла затвор, – менты двумя руками держат, потому что из их дубин иначе не попадешь. Макар на десять шагов дает разброс до полуметра. Они у них коротухи, не пристреляны, не сбалансированы, отдачей руку вывихнешь, А я из своего на десять шагов лампочку «миньон» бью… – Стоп, стоп! – воскликнул Ребров. – Как называлась борисовская станция? – Карпилово, – ответил Штаубе. – Гениально! – засмеялся Ребров. – У меня по сетке сходится на синей. – Не может быть! – приподнялся Штаубе. Ребров показал ему потрепанную тетрадь: – Сороковка. А по раскладке, как вы помните, было 7. Штаубе взял тетрадь, пошевелил губами: – Сороковка… так… Ольга навинтила на шомпол ерш: – Ну и что? Все равно придется отработать. – Зато не придется тащиться в Красноярск. Выйдем на семидесятом километре. – В Тарутино? – В Козульке. Ольга капнула на ерш масла, ввела шомпол в ствол: – Знаешь, когда котенок найдет черепаху без панциря, он сначала понюхает, а потом уж носом коснется. Или когда из-за посуды дерутся: один топчется, топчется, машет шлангом с металлической муфтой, а другой, хоть на керское наступил, но не упал, а прыгнул и решетку выставил. Просто и надежно.
* * * Часы Реброва показывали 23.46, в купе горела синяя лампа. Ольга и Сережа спали на верхних полках. Штаубе разлил остатки коньяка в два стакана: – Частная собственность, Виктор Валентинович, это всего лишь предлог. Партийный аппарат – страшная силища, конечно, но не беспредельная. Сейчас это особенно заметно. Да и что вы знаете о немцах? Газовые камеры для недочеловеков? Гороховый суп с сосисками? Когда нас гнали, что пел гармонист? Не горюйте, новобранцы, все равно убьют германцы! – Я не склонен рассматривать партаппарат как исключительно реакционную силу, – Ребров взял стакан, выпил залпом, откусил от яблока, – В сегодняшней ситуации коммунисты способны на позитивные, по-настоящему демократические ходы. И наоборот – демократы, или вернее – квазидемократы демонстрируют тоталитарный подход к проблеме власти. Немцы же меня не пугают, но и не успокаивают. Вспомните Геббельса-студента: зло есть не что иное, как несоответствие между бытием и долженствованием. – Значит, по-вашему, Сталин – мерзавец, а не великий реформатор? – Для духовного подъема и национального возрождения России Сталин сделал больше всех русских правителей вместе взятых. Как христианин и человек здравомыслящий я приветствую реформы Сталина. Как экономист и геополитик я так же приветствую их. Но как русский интеллигент, я не могу не осудить эти реформы. И заметьте – реформы! Но не Сталина. Вспомните Бердяева: русский коммунизм с одной стороны – явление мировое и интернациональное, с другой – русское и национальное. Ленин, увы, этого не понимал. – Зато он прекрасно понимал контрпартнерство Германии. – О чем Сталину приходилось только догадываться. Смутно, но догадываться. – И все-таки я Сталина ненавижу, – Штаубе выпил свой коньяк, – его непоследовательность, мягкотелость, нежелание проявить характер в решении важнейших вопросов, его ставка на союз интеллигенции и крестьянства в противовес пролетариату… говнюк, ебаный говнюк! Самое гадкое, когда гениальный человек не способен распорядиться своим талантом. Обезглавить Красную Армию в начале тридцатых было бы величайшим благом, но делать это в 37-ом или в 40-ом – величайшее преступление! Ликвидация зажиточного крестьянства, ограбление крестьянских хозяйств, насаждение колхозной барщины – все это гениально, здорово, но… – Но проводить это в конце 20-х – абсурдно! – усмехнулся Ребров. – Конечно! Подожди лет десять, дай сиволапым зажиреть, дай им набить закрома… – А потом уже – грабь! Если б он начал это хотя бы в 36-ом, эффект от раскрестьянивания был бы в пять, в десять раз больше. Русское крестьянство начало обретать экономическую независимость, пожалуй, только в 910 году, потом – война, революция, идиотская продразверстка Ленина-Троцкого, затем короткая пауза – и коллективизация… – А национальный вопрос?! Задумано, как всегда у Сталина гениально, проведено в жизнь – самотеком! А вы ругаете Бисмарка! – Не Бисмарка, а прусских филистеров, выхолостивших и извративших его идеи. Молотов и Бухарин такие же филистеры, заслуживающие всеобщего презрения. Сталину серьезно мог помочь не Каганович, а Зиновьев. Сложись его судьба по-иному, мы бы жили в другом государстве. Путь Зиновьева в лабиринтах участи так же трагичен, как путь Гиммлера: светлый луч, тонущий в жестких бюрократических структурах. – Поразительно! – Штаубе чистил яблоко перочинным ножом. – Никто из этих индюков не позволил себе протянуть руку направо, коснуться надежного плеча, посоветоваться! Что это, ебена мать? Эгоизм или страх? – Обтростон, – ответил Ребров после непродолжительного раздумья. Поезд стал тормозить, за окном замелькали огни города. – Свердловск, – Штаубе посмотрел в окно. – Вы и здесь были? – Ни разу! – засмеялся Штаубе, – 66 лет потребовалось, чтобы доехать! Вот вам и Россия! Давайте выпьем за это! – За дорогу, длиной в 66 лет? – За нее! – Штаубе достал из рюкзака бутылку водки, стал открывать. – Мне всегда нравились эти сумасшедшие российские расстояния. Они как-то… возбуждают, правда? – Меня наоборот – угнетают. Кстати, Генрих Иваныч, вы смотрели по полосе? – А как же! Еще утром, когда вы умываться пошли. Конус в допуске. – Сколько? – 4, 7. Корень не виден. Ребров удовлетворительно кивнул, пододвинул стакан: – Что ж, в таком случае и выпить не грех.
* * * В 9.12 стуком в дверь разбудила проводница. Ребров открыл, она вошла, поставила на стол чайник и стаканы: – С добрым утречком! Что ж вы Омск проспали? Там на перроне такая торговля шла, рехнуться можно! Шапки волчьи по сто рублей, платки пуховые всего за четвертной, валенки белые… как с ума посходили! Вот что снимать надо! – Ничего, в другой раз… – хрипло пробормотал Штаубе, поднимая с пола протез. – А это что за река? – Сережа посмотрел с верхней полки. – Иртыш. – А почему она не замерзла? – Течет быстро, поэтому и не замерла. Я через полчасика вам еще чаю принесу. Она вышла, громко хлопнув дверью. – Как здесь топят жарко! – Ольга откинула одеяло, потянулась. – Жар костей не ломит, Оленька, – сидя на диване, Штаубе налил в стакан чаю, отхлебнул. – Ах, славно. Ребров оделся, достал свой «дипломат», открыл, понюхал пакет с частью груди Леонтьева. – Что, протухла? – спросил Штаубе. – Нет. Все в порядке, – Ребров убрал «дипломат», взял полотенце, тюбик с пастой, зубную щетку. – После завтрака бросим на малой разметке. Сережа – разводящий.
* * * Обедали в полупустом вагоне-ресторане. В ожидании десерта Ольга раскладывала на столе пасьянс «Могила Наполеона», Ребров курил, глядя в окно, Сережа вертел кубик Рубика, Штаубе читал вслух из «Князя Серебряного»:
Множество слуг, в бархатных кафтанах фиялкового цвета, с золотым шитьем, стали перед государем, поклонились ему в пояс и по два в ряд отправились за кушаньем. Вскоре они возвратились, неся сотни две жареных лебедей на золотых блюдах. Когда съели лебедей, слуги вышли попарно из палаты и возвратились с тремя сотнями жареных павлинов, которых распущенные хвосты качались над каждым блюдом, в виде опахала. За павлином следовали кулебяки, курники, пироги с мясом и с сыром, блины всех возможных родов, кривые пирожки и оладьи. Обед продолжался. На столы поставили сперва разные студени; потом журавлей с пряным зельем, рассольных петухов с инбирем, бескостных уток и куриц с огурцами. Потом принесли разные похлебки и трех родов уху: курячью черную и курячью шафранную. За ухой подали рябчиков со сливами, гусей со пшеном и тетерок с шафраном. Отличились в этот день царские повара. Никогда так не удавались им лимонные кальи, вечерние почки и караси с бараниной. Хороши и вкусны были также зайцы в лапше, и гости, как уже ни нагрузились, но не пропустили ни перепелов с чесночною подливкой, ни жаворонков с луком и шафраном.
– Вот так, Ольга Владимировна. А вы говорите – неплохая кухня. – Не сложилось, – Ольга стала собирать карты. Официантка принесла кофе и засохшие пирожные. Ребров сразу расплатился, дав рубль на чай. – Об это зубы сломаешь, – Ольга откусила от пирожного и выплюнула. – Раздадите нищим на полустанках, – зевнул Штаубе. Поезд стал тормозить. – Это Новосибирск, – Ребров взглянул на часы. – Надо бы выйти воздуха глотнуть. – Я – спать, – Штаубе встал, опираясь на палку. Вернулись в купе, Штаубе лег с книжкой, Ольга, Ребров и Сережа оделись и вышли на перрон. – Холодно как! – Сережа прижался к Ольге. Проводница стояла рядом, лузгая семечки: – Разве ж это холодно? Всего 28 градусов. Холодно, когда под сорок. К ней подошел мужик в драном полушубке: – Хозяюшка, продай водки. – Мы водкою не торгуем, – сплюнула она шелуху. – Тридцатник дам. Она отвернулась. Мужик отошел, скрипя валенками. К проводнице подошел дед в ватнике, развязал холщовый мешок: – Ну-к, милая, глянь-ка! В мешке лежала свиная голова. – Сьтюдню наваришь – до масленицы не съядишь! – улыбался дед. – Когда резали? – проводница потрогала голову. – Завчера. Бери с мешком на здоровье. Проводница подумала, вынула из кармана бутылку водки и дала старику. – Ну и вот! – он спрятал ее за пазуху и отошел. – Стоянка – пятнадцать минут! – проводница подмигнула Сереже, подхватила мешок и полезла в вагон. – А вокзал ничего, – Ольга смотрела на здание вокзала, – лучше, чем у нас в Норильске. Зайдем? – Воздержимся, – Ребров закурил. – Ах, Витенька, какой ты осторожный! – Ольга взяла у него изо рта папиросу, затянулась и, запрокинув голову, выпустила дым вверх.
* * * За 72 километра до Ачинска на станции Боготол в вагон №7 подсели трое железнодорожных рабочих в ватниках и желтых безрукавках. – А в депо баили, что ты в декретном! – улыбнулся старший из них проводнице. – Думаем, неуж последняя землячка с «Енисея» сбежала? Никто чаем не напоит! – Напою, только валенки оббейте! – усмехалась проводница. Стоящий в коридоре Ребров подмигнул Ольге. Она взяла сумочку, открыла, вынула зеркальце и помаду и стата красить губы. – Вы, Оленька, и без этого – София Лорен, – заметил лежащий напротив Штаубе. – Капиталистическое по семерке, – сказала Ольга. Штаубе с кряхтением приподнялся. Сережа проворно слез с верхней полки, сунул кубик Рубика в рюкзак. – У тебя опять полным-полна коробочка? – спросил проводницу рабочий помоложе. – Да всего двенадцать человек! Занимайте любое купе, я сейчас чаю принесу. – Вот это – дело! – рабочие вошли в первое купе. Ребров вошел в свое купе и сел у открытой двери. – А я-то думала, вы опять в Зерцалах подсядете, – проводница наливала кипяток из тендера. – Так тут заносы были – не расхлебаешь! С обеда чистили. В Вагине три поезда встало. Ребров посмотрел на часы: – 22.16. На 17 минут опаздываем. Всем собираться. В Ачинске вошли двое пассажиров: мужчина в полушубке и кубанке, с чемоданом, и женщина с двумя сумками, в белой дутой куртке. – Отлос, – тихо произнес Ребров, бледнея. В 23.51 проехали Тарутино, Ребров кивнул. Ольга вынула из сумочки пистолет, отгянула затвор: – Всем на пол. Тут перегородки – пальцем проткнешь. – Оленька, мне кажется они в бронежилетах, – пробормотал Штоубе, устраиваясь на полу. – Спасибо! – нервно усмехнулась Ольга, прыгнула в коридор и дважды выстрелила в стоящего у окна рабочего. Он стал падать, двое других выскочили в коридор с пистолетами в руках, открыли огонь. – Лягай! – крикнул позади Ольги человек, севший в Ачинске, она бросилась на пол, стреляя по рабочим. Человек в кубанке дал длинную очередь по рабочим из автомата, они повалились на пол. Позади упавших, в тамбуре показался милиционер с автоматом, Ольга и человек в кубанке выстрелили, он упал. Из купе №8 высунулся мужчина с пистолетом и выстрелил в женщину в белой куртке, стоявшую с автоматом спиной к человеку в кубанке. Пронзительно вскрикнув, она ответила длинной очередью, мужчина стал оседать в дверном проеме, его спутник начал стрелять из-за него, но успевшая встать Ольга влепила ему в голову две пули, а человек в кубанке щедро добавил из автомата. Продолжая вскрикивать, женщина села на пол, выронив автомат.
|