![]() Главная страница Случайная страница КАТЕГОРИИ: АвтомобилиАстрономияБиологияГеографияДом и садДругие языкиДругоеИнформатикаИсторияКультураЛитератураЛогикаМатематикаМедицинаМеталлургияМеханикаОбразованиеОхрана трудаПедагогикаПолитикаПравоПсихологияРелигияРиторикаСоциологияСпортСтроительствоТехнологияТуризмФизикаФилософияФинансыХимияЧерчениеЭкологияЭкономикаЭлектроника |
Глава 5. Я так и знала, что дойму Джима, в конце концов ему это надоело, и, к моему великому облегчению, мы забросили игру в Страшилу
Я так и знала, что дойму Джима, в конце концов ему это надоело, и, к моему великому облегчению, мы забросили игру в Страшилу. Правда, Джим уверял, что Аттикус вовсе ее не запрещал, стало быть, можно продолжать; а если бы Аттикус и запретил, есть выход: возьмем и назовем всех по-другому, и тогда нам никто ничего не сможет сказать. Дилл очень обрадовался такому плану действий. Вообще Дилл чересчур воображал, как будто мало было одного Джима. Еще в начале лета он сказал — выходи за меня замуж, но очень скоро про это забыл. Как будто участок застолбил, и я его собственность — сказал, что всю жизнь будет любить одну меня, а потом и внимания не обращает. Я его два раза поколотила, но это не помогло, он только больше подружился с Джимом. Они с утра до вечера торчали в домике на платане, что-то затевали и выдумывали и звали меня, только когда им нужен был третий. Но от самых сумасбродных затей я и без того на время отошла, хоть меня и могли за это обозвать девчонкой, и почти все оставшиеся летние вечера просиживала на крыльце мисс Моди Эткинсон. Нам с Джимом всегда позволяли бегать по двору мисс Моди при одном условии — держаться подальше от ее азалий, но отношения у нас с ней были какие-то неопределенные. Пока Джим с Диллом не начали меня сторониться, она для меня была просто соседка и соседка, только, пожалуй, добрее других. По молчаливому уговору с мисс Моди мы имели право играть у нее на лужайке, есть виноград (только не обрывать ветки с подпор) и пускаться в экспедиции по всему участку за домом — условия самые великодушные, и мы даже редко с нею заговаривали, боялись нечаянно нарушить хрупкое равновесие этих отношений; но Джим и Дилл повели себя так, что я поневоле сблизилась с мисс Моди. Мисс Моди терпеть не могла свой дом: время, проведенное в четырех стенах, она считала загубленным. Ома была вдова и при этом женщина-хамелеон: когда копалась в саду, надевала старую соломенную шляпу и мужской комбинезон, а в пять часов вечера, после ванны, усаживалась на веранде, точно королева нашей улицы, — нарядная, красивая и величественная. Она любила все, что растет на земле, даже сорную траву. Но было одно исключение. Стоило ей обнаружить у себя во дворе хоть один подорожник, и начиналась новая битва на Марне: мисс Моди устремлялась на врага с жестянкой и поливала его корни какой-то ядовитой жидкостью — мы непременно отравимся насмерть, если не будем держаться подальше, говорила она. — А разве нельзя его просто выдернуть? — спросила один раз, когда у меня на глазах разыгралось целое сражение с жалким росточком дюйма в три. .— Выдернуть, детка? Ты говоришь, выдернуть? — Мисс Моди подняла обмякший побег и провела по нему большим пальцем снизу вверх. Из него посыпались крохотные зернышки, — Да один такой побег может загубить целый огород. Смотри. Осенью семена подсохнут, и ветер разнесет их по всей округе! Лицо у мисс Моди стало такое, словно речьшла по меньшей мере о чуме египетской. Не в пример прочим жителям Мейкомба, мисс Моди всегда говорила живо и решительно. Каждого из нас она называла полным именем; когда она улыбалась, во рту у нее возле глазных зубов сверкали два крохотных золотых выступа. Один раз я стала восхищаться ими и сказала — может, когда вырасту, у меня тоже будут такие. — Смотри! — сказала мисс Моди и, щелкнув языком, показала мне, как вынимается ее вставная челюсть, чем окончательно скрепила нашу дружбу. Доброта мисс Моди распространялась и на Джима и Дилла в редкие минуты, когда они не были заняты своими таинственными делами; мы пожинали плоды талантов мисс Моди, прежде нам неизвестных. Никто во всем нашем квартале не умел печь такие вкусные пироги. С тех пор как между нами установились отношения полного доверия, она всякий раз, кроме большого пирога, пекла еще три маленьких и потом кричала через улицу: — Джим Финч, Глазастик Финч, Чарлз Бейкер Харрис, подите сюда! Мы тотчас являлись на зов и всегда бывали вознаграждены. Летом сумерки долгие и тихие. Чаще всего мы с мисс Моди молча сидели вдвоем у нее на крыльце и смотрели, как заходит солнце и небо становится желтое, потом розовое, и ласточки летают совсем низко и скрываются за крышей школы. — Мисс Моди, — сказала я раз в такой вечер, — как вы думаете, Страшила Рэдли еще жив? — Его зовут Артур, и он жив, — сказала мисс Моди, медленно покачиваясь в большом дубовом кресле-качалке.— Чувствуешь, как сегодня пахнет моя мимоза? Прямо как в раю. — Угу. А откудавы знаете? — Что именно, детка? — Что Стр... мистер Артур еще жив? — Какой мрачный вопрос! Впрочем, это, наверно, потому, что предмет мрачный. Я знаю, что он жив, Джин Луиза, потому что я пока не видела, чтобы его вынесли из его дома. — А может, он умериего запихнули в каминную трубу. — С чего ты взяла? — Джим говорил. — Гм-гм... Он с каждым днем становится все больше похож на Джека Финча. Нашего дядю Джека Финча, брата Аттикуса, мисс Моди знала с детства. Почти ровесники, они вместе росли на «Пристани Финча». Отец мисс Моди, доктор Фрэнк Бьюфорд, был давний сосед Финчей. По профессии врач, по призванию садовод и огородник, он без памяти любил копаться в земле и потому остался бедняком. А дядя Джек этой своей страсти воли не давал, цветы растил только на подоконнике у себя в Нэшвиле и потому остался богатым. Каждый год на рождество дядя Джек приезжал к нам в гости и каждый год во все горло орал через улицу мисс Моди, чтобы она выходила за него замуж. А мисс Моди орала в ответ: — Кричи громче, Джек Финч, чтоб на почте слышали, а то мне тебя не слыхать! Нам с Джимом казалось, что это странный способ делать предложение, но дядя Джек вообще был со странностями. Он говорил — это он старается разозлить мисс Моди, сорок лет старается и все никак не разозлит, и мисс Моди нипочем бы за него не вышла, она только всегда его дразнит, и от ее насмешек одна защита — нападать, и все это нам казалось ясно и попятно. — Артур Рэдли просто сидит у себя дома, только и всего, — объяснила мне мисс Моди.— Если бы тебе не хотелось выходить на улицу, ты тоже сидела бы дома, верно? — Ага, по мне все равно захотелось бы на улицу. А ему почему не хочется? Мисс Моди прищурилась. — Ты всю эту историю знаешь не хуже меня. — Но я все равно не знаю, почему так. Мне никто не говорил. Мисс Моди языком поправила вставную челюсть. — Ты ведь знаешь, старик Рэдли был из баптистов, которые омывают ноги... — Так ведь вы тоже из них? — Я не такая твердокаменная, Глазастик. Я просто баптистка. — А просто баптисты не моют ноги? — Моют. У себя дома в ванне. — А молитесь вы не так, как мы... Наверно, мисс Моди решила, чтопроще объяснитьприметы баптизма, чем символ веры. — Баптисты, которые омывают ноги, всякое удовольствие считают за грех, — объяснила она.— Знаешь, один раз в субботу приехали они из лесу в город и давай кричать мне через забор, что я со своими цветами пойду прямо в ад. — И цветы пойдут в ад? — Да, мэм. Цветы будут гореть вместе со мной. Эти ногомойщики полагают, что я слишком много времени провожу под божьим небом и слишком мало сижу в четырех стенах над словом божиим. Я вдруг увидела, как мисс Моди жарится в аду (а он у каждого протестанта свой), и сразу засомневалась, правду ли говорят в проповедях. Конечно, язык у мисс Моди злой, и она не так усердно занимается добрыми делами, как мисс Стивени Кроуфорд. Но только круглый дурак может доверять мисс Стивени, а мисс Моди человек надежный, это мы с Джимом знаем наверняка. Она никогда на нас не ябедничает, не лицемерит с нами, не сует нос в наши дела. Она нам друг. Понять невозможно, почему такой разумный человек может быть осужден на вечные муки! — Это несправедливо, мисс Моди.Вы самая хорош женщина на свете. Мисс Моди широко улыбнулась. — Благодарю вас, мэм, — сказалаона. — Дело в что ногомойщики всякую женщину считают сосудом греха. Они, видишь ли, понимают библию слишком буквально. — И мистер Артур для того сидит дома, чтоб не видеть женщин? — Понятия не имею. — По-моему, это очень глупо. Если уж мистеру Артуру так хочется в рай, он бы хоть на крыльцо выходил. Аттикус говорит, бог велит любить людей, как себя... Мисс Моди перестала раскачиваться в качалке. — Ты еще слишком мала и не поймешь, — сказала она сурово, — но бывают люди, в руках у которых библия опаснее, чем... чем бутылка виски в руках твоего отца. — Аттикус не пьет виски! — возмутилась я.— Он сроду капли в рот не брал... Ой, нет! Он сказал, что один раз попробовал виски и ему не понравилось. Мисс Моди рассмеялась. — Я не то хотела сказать. Я говорю: если бы Аттикус Финч даже напился пьяным, он все равно не будет таким злым и грубым, как иные люди в самом лучшем своем виде. Просто есть такие люди, они... они чересчур много думают о том свете и потому никак не научатся жить на этом. Погляди на нашу улицу и увидишь, что из этого получается. — По-вашему, это правда — все, что говорят про Стра... про мистера Артура? — Что именно? Я рассказала. — Это на три четверти негритянские сказки, а на четверть выдумки мисс Кроуфорд, — хмуро сказала мисс Моди.— Стивени Кроуфорд однажды даже рассказала мне, будто проснулась она среди ночи, а он смотрит на нее в окно. А я спросила: что же ты сделала, Стивени, подвинулась и дала ему место? Тогда она на время прикусила язык. Еще бы не прикусить! Мисс Моди кого угодно заставит замолчать. — Нет, деточка, это дом печали, — продолжала она.— Артура Рэдли я помню мальчиком. Что бы про него ни говорили, а со мною он всегда был вежлив. Так вежлив, как только умел. — Вы думаете, он сумасшедший? Мисс Моди покачала головой. — Может, и нет, а должен бы за это время сойти с ума. Мы ведь не знаем толком, что делается с людьми. Что делается в чужом доме за закрытыми дверями, какие тайны... — Аттикус со мной и с Джимом всегда одинаково обращается что дома, что во дворе! Я чувствовала, мой долг — вступиться за отца. — О господи, девочка, да разве я о твоем отце! Я просто старалась объяснить, что к чему. Но уж раз о нем зашла речь, я тебе вот что скажу: Аттикус Финч всегда один и тот же, что у себя дома, что на улице... Я пекла торт, хочешь взять кусок с собой? | Я очень даже хотела. Назавтра я проснулась и увидела Джима с Диллом на задворках, они о чем-то оживленно разговаривали. Я вышла к ним, а они опять свое — иди отсюда. —- Не пойду. Двор не твой, Джим Финч, двори мойтоже. Я тоже имею право тут играть. Дилл с Джимом наскоро посовещались. — Если останешься, будешь делать все, как мы велим, — предупредил меня Дилл, — Ты чего задаешься? Какой командир нашелся! — Поклянись, что будешь делать, как велим, а томытебе ничего не скажем, —продолжал Дилл. — Больно ты стал важный! Ладно уж, рассказывайте. — Мы хотим передать Страшиле записку, — глазом не моргнув, заявил Джим. — Это как же? Я старалась подавить невольный ужас. Мисс Моди хорошо говорить, она старая, и ей уютно сидеть у себя на крылечке. А мы — дело другое. Джим собирался насадить записку на удочку и сунуть сквозь ставни в окно Рэдли. Если кто-нибудь пойдет по улице, Дилл зазвонит в колокольчик. Дилл поднял руку — в ладони у него был зажат серебряный обеденный колокольчик моей матери. — Я подойду с той стороны, — говорил Джим.— Мы вчера с улицы видели, там один ставень болтается. Я хотьна подоконник записку положу. — Джим... — Нет уж, мисс Придира, сама ввязалась, так нечего теперь на попятный! — Да ладно, только я не хочу сторожить... Джим, знаешь, в тот раз кто-то... — Нет, будешь сторожить. Ты обойдешь дом с тылу, а Дилл будет смотреть за улицей, если кто пойдет, он зазвонит. Поняла? — Ладно уж. А что вы ему написали? Дилл сказал: Мы его просим очень вежливо, пускай он иногда выходит из дому и рассказывает нам, что он там делает, и пускай он нас не боится, мы ему купим мороженого. — Вы просто спятили, он всех нас убьет! Дилл сказал: — Это я придумал. По-моему, если он выйдет и посидит с нами немножко, ему станет веселее. — А почем ты знаешь, что ему дома скучно? — Попробовала бы ты сидеть сто лет взаперти и питаться одними кошками! Спорим, унего борода выросла вот до этих пор. — Как у твоего папы? — У моего папы нет бороды, он...— Дилл запнулся, словно припоминая. — Ага, попался! — сказала я.— Раньше ты говорил — у твоего папы черная борода... — А он ее летом сбрил, если хочешь знать! Могу показать тебе письмо. И еще он мне прислал два доллара... — Ну да, рассказывай! Может, он тебе еще прислал кавалерийский мундир и саблю? Врунишка ты и больше никто! Отродясь я не слыхала, чтоб кто-нибудь так врал, как Дилл Харрис. Среди всего прочего он семнадцать раз летал на почтовом самолете, и побывал в Новой Шотландии, и видел живого слона, и его дедушка был сам бригадный генерал Джо Уилер, и он оставил Диллу в наследство свою шпагу. — Молчите вы, — сказал Джим. Он слазил под крыльцо и вытащил желтое бамбуковое удилище.— Пожалуй, этим я достану с тротуара до окна. — Если кто такой храбрый, что может пойти и дотронуться до стены, так и удочка ни к чему, — сказала я.— Пошел бы да постучал в парадное, только и всего. — Это... другое... дело...— раздельно сказал Джим.— Сколько раз тебе повторять? Дилл достал из кармана листок бумаги и подал Джиму. И мы осторожно двинулись к дому Рэдли. Дилл остановился у фонаря, а мы с Джимом завернули за угол. Я прошла вперед и заглянула за следующий угол. — Все спокойно, — сказала я.— Никого не видать. — Джим обернулся к Диллу, тот кивнул. .Джим привязал записку к удилищу и протянул его через палисадник к окну. Он тянулся изо всех сил, но удилище оказалось коротковато, не хватало нескольких дюймов. Он все тыкал удилищем в сторону окна, наконец мне надоело смотреть издали, и я подошла к нему. — Никак не закину записку, —пробормотал Джим.— В окно-то попадаю, а она там не отцепляется. Иди на улицу, Глазастик. Я вернулась на свой пост и стала глядеть за угол на пустынную дорогу. Время от времени я оглядывалась на Джима, он терпеливо старался закинуть записку наподоконник. Она слетала наземь, и Джим снова тыкал удилищем в окно, и под конец я подумала, если Страшила Рэдли ее и получит, так прочитать не сможет. Я опять поглядела вдоль улицы, и вдруг зазвонил колокольчик. Я круто обернулась — вот сейчас на меня кинется Страшила Рэдли с оскаленными клыками... но это был не Страшила, а Дилл, он тряс колокольчиком перед самым носом Аттикуса. У Джима сделалось такое лицо, прямо смотреть жалко, и я уж ему не сказала «Говорила я тебе...» Нога за ногу он поплелся по тротуару, волоча за собой удилище. — Перестань звонить, — сказал Аттикус. Дилл зажал язычок колокольчика, стало тихо-тихо, я даже подумала, лучше бы он опять зазвонил. Аттикус сдвинул шляпу на затылок и подбоченился. — Джим, — сказал он, — ты что здесь делаешь? — Ничего, сэр. — Не виляй. Говори. — Я... мы только хотели кое-что передать мистеру Рэдли. — Что передать? — Письмо. — Покажи. Джим протянул ему грязный клочокбумаги. Аттикусс трудом стал разбирать написанное. — Зачем вам, чтобы мистер Рэдли вышел из дому? — Мы думали, ему с нами будет весело...— начал Дилл, но Аттикус только взглянул на него, и он прикусил язык. — Сын, —сказал Аттикус Джиму, —слушай, что. я тебе скажу, повторять я не намерен: перестань мучить этого человека. И вы оба тоже. Как живет мистер Рэдли — его дело, сказал Аттикус. Захочет он выйти на улицу — выйдет. Хочет сидеть дома -— имеет на это право, и нечего всяким надоедам (а это еще очень мягкое название для таких, как мы) совать вое в его дела. Кому из нас понравится, если вечером перед сном Аттикус без стука вломится к нам в комнату? А ведь, в сущности, так мы поступаем с мистером Рэдли. Нам кажется, что мистер Рэдли ведет себя странно, а ему самому это вовсе не кажется странным. Далее, не приходило ли нам в голову, что, когда хочешь что-нибудь сказать человеку, вежливее постучать в парадную дверь, а не лезть в окно? И последнее: пока нас не пригласят в дом Рэдли, мы будем держаться от него подальше и не будем играть в дурацкую игру, за которой Аттикус однажды нас застал, и поднимать на смех кого бы то ни было на нашей улице и вообще в нашем городе... — Вовсе мы его не поднимали на смех, — сказал Джим.— Мы просто... — Ах, значит, этим вы и занимались? — Чем? Поднимали на смех? — Нет, — сказал Аттикус.— Просто разыгрывали историю его жизни на глазах у всех соседей. Джим, кажется, даже возмутился. — Не говорил я, что мы разыгрываемего жизнь! Не говорил! Аттикус коротко усмехнулся: — Вот сейчас и сказал. И чтоб большевы все трое этими глупостями не занимались. Джим посмотрел на отца, разинув рот. — — Ты ведь, кажется, хочешь быть юристом? — Аттикус как-то подозрительно поджал губы, словно они у него расплывались. Джим решил, что выкручиваться бесполезно, и промолчал. Аттикус ушел в дом за какими-то бумагами, которые он с утра забыл захватить с собой, и тогда только Джим сообразил, что попался на старую-престарую юридическую уловку. Он стоял на почтительном расстоянии от крыльца и дожидался, чтобы Аттикус вышел из дому и опять направился в город. И когда Аттикус отошел так далеко, что уже не мог услышать, Джим заорал ему вслед: — Хотел быть юристом, а теперь еще подумаю!
|