Н. З-дзе

Сохрани навсегда чуть вульгарную речь с гортанной глухотой, не грузинской, а свойственной азиатам. Разменяешь на запах сырого бетона в ванной коммуналку со старческим приторным ароматом.

Подежуришь на «скорой»; ещё приторгуй духами, защитись к октябрю (ох уж мне эти званья, или –

ты уже научилась, как складывать дроби? Нами что-то движет. Но движутся больше автомобили.)

И не думай даже листать Мандельштама, но и позабудь, коль и знала, и несколько строф Руставели. Если куришь «Опал», то зачем тебе запах хвои? Что ты думаешь, глядя зимой на карельские ели?

И встречаясь с троими, останься стыдливой, чтобы даже и у меня холодило порой мошонку. Заведи себе пять подруг, пусть не первой пробы, но чтоб было кому кивнуть и махнуть вдогонку.

Верно, лучше стареть в Петербурге, где в небе клочья как протечка вверху, и, размокнув, ползут обои, – чем в долине вблизи Кутаиси, где полночь волчья. Впрочем, раз уж земля кругла, то и Бог с тобою,

где бы ты ни жила. Я, к примеру, уехал в Штаты, поселился в просторном доме. И, выпив виски, захмелев, бормочу что-то вовсе не по-английски, – например «сохрани мою речь». Здесь конец цитаты.

Три строки о любви

М. Б.

Я нисколько не лгал, о любви написать обещая. В коридорах шотландского замка что хочешь шепчи. В полутьме катакомб не пугает эпоха чужая: этот век пострашней, хоть и лучше зубные врачи.

Не сонеты к Мари – гобелены и куклы из воска.

(Из разрубленной шеи торчала ль, раздувшись, гортань?)

Гарнитур из дворца, – (то есть дюжина стульев), –

неброско,

но добротно весьма, и со вкусом. – Не то, перестань!

Я хотел о любви (эдинбургские улицы сонны,

и, увы, здесь кровавая вряд ли приснится луна):

«О, влюблённости дрожь! – вероломство, Верона, вороны

вьются в воздухе вешнем, вода торфяная темна».

Закопчённый собор иль депо за Варшавским вокзалом? Я пишу о любви: «и как вязы весною больны, и как щебень щербат, и о снеге тяжелом и талом…» Сохранилась плита да шершавый обломок стены.

Что такое душа, постигаешь случайно: в Нью-Йорке, захлебнувшись в людской миллионной вонючей волне, оскользнувшись на дынной обсиженной осами корке. (Эти осы жирны – наконец понимаешь вполне.)

И бейрутский старик, из-под потного лба не мигая заглянувший в зрачки, – всё из памяти это сотру, предвкушеньем опять опьянясь: «Танцовщица нагая, помоги позабыть про чуму на раёшном пиру!»

В Венеции, пожалуй, нюхать гниль приятней, чем на Мойке или Пряжке. Но в Северной столице-замарашке есть тоже свой особый шарм и стиль. На длань вождя всё так же гадят пташки, но всяк завёл коль не автомобиль, так телефон мобильный. И милашки на вкус любой у «Идеальной Чашки». Приятно жить: нашарить тапки, иль с тоской глядеть на голубые ляжки. Водить рукой нетвёрдой по бумажке.

Да Вы ж мертвы. Я, кстати, Вас – любил?..