Глава 25. КАК ЭТО ВСЕ КОНЧИЛОСЬ

-- Питер, Питер, -- слышал он сквозь тьму -- Не оставляй меня, не

надо...

Ему было бы легче уплыть туда, где нет ни боли, ни битвы, ни бездомных

ночей. Он очень устал. Но голос не отпускал его:

-- Питер... Питер... вернись ко мне!..

На секунду он увидел белый потолок и какие-то лица. Он закрыл глаза.

Свет был слишком ярок, а когда он снова открыл их, он увидел почему-то не

Дженни, а маму.

-- Питер, Питер!..-- взывал все тот же голос.-- Ты меня узнал?

Он узнал ее, но как же она его узнала?

В глазах, глядевших на него, отражались толстые белые лапы и белая

голова. Кто принес его домой, почему плачет мама над чужим котом? Сердце у

него упало: где Дженни? Почему ее не принесли? А может быть, мама мерещится

ему, и сейчас он увидит Дженни?.. Слезы -- ее ли, мамины ли -- падали ему на

щеки; и он опять закрыл глаза.

Тогда с ним случилась странная вещь. Серая светящаяся мгла была

пропитана Дженни, нет, просто была ею, словно он погрузился в нежный

рыжевато-серый мех. Он расслабился от счастья, но другой мир не отступал.

Какието люди склонились над местом, где он лежал. Он открыл глаза, оба были

в белом. Ну, это понятно: он ранен, и к нему позвали доктора, а с ним пришла

сестра. Да, конечно, он ранен в бою. Левая задняя лапа не двигается, и

передняя правая, ведь Демпси прокусил их.

У сестры, склонившейся над ним, была на груди блестящая булавка. В ней

отражался белый кот с мальчишеским лицом. Питеру стало очень страшно.

Доктор заглянул ему в глаза и произнес:

-- Ну, все позади. Теперь он поправится.

Мама заплакала снова, причитая: " Питер, Питер!.." Был здесь и отец,

очень бледный, в форме. Почему-то он знал об его сражении с Демпси.

-- Молодец, -- сказал он.-- Ты хорошо сражался.

Питер поднял левую переднюю лапу и увидел, что на ней нет когтей.

Больше того, он увидел пальцы. Тогда он пощупал ими другую лапу,

неподвижную, и ощутил не мех, а что-то жесткое, знакомое... сейчас,

сейчас... И тут он понял: это бинт.

Теперь он все знал. Он больше не кот, он мальчик. Он горько заплакал.

Сквозь слезы видел он, как няня вошла в комнату, держа на руках худого

беспокойного котенка, черно-белого, с пятном на мордочке. Она склонилась над

кроватью и положила котенка рядом с ним.

-- Забери его! -- плакал он.-- Где Дженни? Дженни, Дженни, Дженни!..

Ничего не понимая, мать утирала ему слезы и целовала его. И снова ему

показалось, что все вокруг -- это Дженни. Теперь он знал, что не увидит

белых лапок с породистыми черными подушечками, маленькой серой головки,

светящихся глаз и той неповторимой нежности, которой дышало в ней все. Но

вместо этого с ним осталось странное ощущение добра, тепла и счастья.

Черно-белый котенок, отвергнутый им, жалобно мяукнул, и Питер понял

его. Нет, он больше не понимал по-кошачьи, он просто узнал самый звук, самый

крик бездомных, ненужных, нелюбимых, столь знакомый ему. Он вспомнил все

места, где побывал, все свои страхи и беды. Он увидел грязные улицы, почуял

запах сырости, услышал злые крики, словно жалобный писк приоткрыл на минуту

уже закрывшуюся дверь, за которой шумел безжалостный город. Потом дверь

закрылась, котенок мяукнул снова, и писк его пронзил Питеру сердце.

-- Няня, не забирай его! -- крикнул он.-- Дай его мне!..

Няня положила котенка на место. Он сразу пополз Питеру на грудь, сунул

голову ему под подбородок, как делали потом столько котов и кошек, словно

узнавая своего, и замурлыкал так громко, что задрожала вся кровать. Питер

поднял ту руку, которая двигалась, и пальцами, вылезающими из бинтов,

почесал котенка за ухом, именно там, где и надо. Котенок мурлыкал вовсю,

прижимаясь к нему в самозабвенном восторге.

-- Да он совсем ничего, -- сказала мама.-- Как ты его назовешь? Верней

ее, это кошка.

Питер ответил не сразу. Он пытался вспомнить, он ведь знал какое-то

дивное кошачье имя не хуже, чем свое собственное... Но имя не вспомнилось.

Быть может, он его и не знал.

Все ужасы остались за дверью. Здесь с ним были покой и любовь. Он

больше не боялся одиночества, словно какой-то долгий сон, который он уже не

мог припомнить, поглотил страх и подарил ему радость.

-- Назовем ее Кляксой, -- сказал он матери.-- Можно, она поспит у меня?

И он улыбнулся всем, кто стоял у его кровати.