Студопедия

Главная страница Случайная страница

КАТЕГОРИИ:

АвтомобилиАстрономияБиологияГеографияДом и садДругие языкиДругоеИнформатикаИсторияКультураЛитератураЛогикаМатематикаМедицинаМеталлургияМеханикаОбразованиеОхрана трудаПедагогикаПолитикаПравоПсихологияРелигияРиторикаСоциологияСпортСтроительствоТехнологияТуризмФизикаФилософияФинансыХимияЧерчениеЭкологияЭкономикаЭлектроника






Книга третья: земли океанов






 

На тридцать пятом году правления, император Ванли обратил свой беспокойный и вечно недовольный взор на Ниппон.[108] Десятью годами ранее ниппонский полководец Хидэёси имел наглость предпринять попытку завоевать Китай, а когда корейцы отказали в праве прохода, его армия завоевала Корею с целью использовать ее как плацдарм для дальнейших операций. Потребовалось целых три года и огромная китайская армия в придачу, чтобы выбить захватчиков с Корейского полуострова. Затраченные же на кампанию двадцать шесть миллионов унций серебра ввергли императорскую казну в серьезные затруднения, настолько серьезные, что она так никогда не оправилась. Император склонялся в сторону отмщения за агрессию, ничем не спровоцированную (если не вспоминать о двух неудачных вторжениях, предпринятых ханом Хубилаем). Это же решало и все будущие проблемы, которые непременно возникнут со стороны Ниппона, если он не будет приведен под руку императора Китая. Хидэёси умер, и Иэясу, новый глава сёгуната Токугава, успешно объединил Ниппонские острова под своей властью, закрыв их затем от чужестранцев. Всем ниппонцам было запрещено уезжать, а тем, кто все-таки уехал – запрещено возвращаться. Строительство морских судов также было запрещено, что, впрочем, как раздраженно отметил Ванли в своем Алом Меморандуме, не мешает ордам ниппонских пиратов терроризировать все немаленькое побережье империи на крошечных суденышках. Он думал, что бегство Иэясу от мира свидетельствовало о слабости последнего, с другой же стороны, эту твердыню народа воинов, удобно расположившуюся поблизости от Срединного Государства, уже нельзя было терпеть. А как приятно было думать о том, что именно он, Ванли, вернет это внебрачное дитя китайской культуры на законное место под Драконьим троном, воссоединив ее с Кореей, Аннамом, Тибетом, Минданао и островами Пряностей!

Его советники не были так же воодушевлены этим планом. С одной стороны, казна была все еще пуста. С другой, двор Мин был уже расшатан предыдущими событиями правления Ванли, не только обороной Кореи, но и преодолением кризиса, вызванном проблемой престолонаследования, лишь номинально решенной назначением на пост наследника старшего сына и изгнанием младшего в провинции. Все это могло поменяться буквально за неделю. И вокруг этой взрывоопасной ситуации, клубились интриги и борьба придворных сил: люди императрицы-матери, люди императрицы, высшие гражданские чиновники, евнухи, военные. Что-то в императорской комбинации проницательности и неустойчивости, в его постоянном недовольстве и частых вспышках ярости, а может и во всем сразу, превратили двор в законченный образец змеиного гнезда. Для советников, в основном военных и чиновников казначейства, завоевание Ниппона не казалось даже и близко выполнимым.

Император же настаивал. На то он и император.

Высшие военные чины выступили с альтернативным планом, который, они надеялись, удовлетворит желания Ванли. Они предложили, чтобы императорские дипломаты заключили договор с одним из малых ниппонских сёгунов, тотзама-дайме[109], что были не в почете у Иэясу, по причине того, что их кланы присоединились к нему лишь после победы в битве при Сэкигахара. Договор будет подразумевать, что этот малый сёгун пригласит китайцев в один из своих портов и разрешит в нем торговлю. Китайский флот высадит в порту вооруженный десант, и это автоматически превратит порт в китайский, да еще защищенный объединённой мощью военного флота, многократно усилившегося в правлении Ванли в ответ на пиратскую угрозу. Так как большинство пиратов было ниппонцами, в этой аннексии была даже некая справедливость, ну и вдобавок появляются возможности для торговли, разумеется. В конечном счете, порт может быть отправным пунктом для постепенного завоевания Ниппона, что являлось более осуществимым, чем попытка захватить сразу всю страну. Это будет вполне приемлемо.

Ванли ворчал, что его советники суют ему урезанное, усеченное, евнухоподобное выполнение его желания, но, поддавшись на уговоры доверенных лиц, одобрил план. Секретное соглашение было заключено с лордом Омурой, который пригласил китайцев обосноваться и торговать в маленькой рыбацкой деревушке с прекрасной гаванью под названием Нагасаки. Приготовления к экспедиции, что привезет туда несметные рати, производились в восстановленных верфях Лоньяна, рядом с Нанкином и на кантонском побережье. Огромные новые корабли флота вторжения снабжались запасами, позволяющими продержаться десанту в условиях длительной осады. Точкой сбора определили Тайвань, где не было ни одного ниппонца, за исключением Омуры и его советников.

Возглавил флот, по прямому приказу Ванли, некий адмирал Кейм, из Аннама. Этот адмирал уже водил флот императора, командуя операциями по покорению Тайваня несколькими годами раньше, но до сих пор адмирал был для китайской бюрократии и военных не более чем чужаком. Лишь экспертом лишь по охоте за пиратами, да и то, по причине того, что сам провел юность в пиратах, терроризируя побережье Фуцзяна. Императору Ванли было на это плевать, он даже видел в этом преимущество – адмирал не был связан интригами среди высших военных чинов, у него не было покровителей и он был нацелен лишь на результат.

Флот выступил в тридцать восьмом году правления Ванли, третьего дня первого месяца. Весенние ветры восемь дней постоянно дули с северо-запада и корабли устремились по Куросио, Черной Реке, что текла сквозь океан подобно настоящей реке, шириной в сотни ли, вдоль длинных южных берегов Ниппонских островов.

Как и планировалось, так все и шло, пока вдруг ветры не стихли. Воздух ничего не колебало. Не было видно ни птицы, а бумажные паруса безвольно повисли, щелкая по мачтам лишь из за того, что Куросио продолжало их тянуть на северо-восток мимо основных Ниппонских островов, мимо Хоккайдо, вперед в пустоту Дахая, Великого Океана. Этот безбрежный голубой простор разделялся пополам их могучей, но невидимой Черной Рекой, без устали текущей вперед.

Адмирал Кейм приказал всем капитанам восьми Великих Кораблей и восемнадцати Малых Кораблей собраться на флагмане, где они держали совет. Большинство опытнейших моряков Тайваня, Аннама, Фуцзяна и Кантона собрались здесь, но множество лиц было удрученными: быть унесенным Куросио было очень опасным делом. Все слышали истории о джонках, [110] затянутых течением при штиле, либо повреждениях парусов, которые исчезали на годы – в одной истории говорили о девяти годах, в другой – о тридцати, спустя которых их прибивало к берегу, совершенно изношенными и пустыми, либо забитыми скелетами. Этим историям и свидетелям таких случаев возражал судовой врач на флагмане – И Чен, который утверждал, что в юности прокатился по Дахаю на рыбацкой посудине, обездвиженной тайфуном. Своими речами он вынудил остальных согласиться, что течения, возможно, принимают формы кругов и, даже попав в один из них, если умудриться продержаться в живых достаточно долго, можно вернуться домой.

Нельзя сказать, что этот план все с радостью приняли, но особого выбора у них не было. Капитаны сидели в каюте у адмирала и невесело глядели друг на друга. Многие из китайцев, собравшихся здесь, слышали легенду о Сюй Фу, древнем мореплавателе династии Хань, который отправился во главе огромного флота в поисках земель, где можно поселиться, и не вернулся назад.[111] Слышали они и об истории двух вторжений Хубилая в Ниппон, оба уничтоженные тайфунами, ударившими не в сезон, что дало ниппонцам право утверждать, что гибель флотов стало божественной волей, защищающей их острова от врагов. Кто мог возразить? Теперь по всему выходило, что этот божественный ветер играл с незадачливыми завоевателями злую шутку, демонстрируя поистине божественное спокойствие, мешающее вырваться из Куросио, готовя опасность похлеще иного тайфуна. И при всем при этом нежданный штиль появился именно тогда, когда он был совсем не нужен, очевидно же, что их поймали божества! Ну а раз так, единственное, что им остается – передать свои судьбы в руки своим богам и надеяться, что те помогут.

Адмиралу Кейму такие взгляды были не по нутру.

- Хватит. – Мрачно сказал он, заканчивая собрание. Он не верил в добрую волю морских божеств, не прислушивался к старым байкам, ну кроме полезных. Они были пойманы в Куросио. У них есть некоторые знания о течениях Дахая. К северу от экватора они идут на восток, к югу – на запад. Так или иначе, они имеют представление и о господствующих ветрах здесь, неподалеку от Ниппона. Доктор, И Чен, благополучно преодолел малый круг по океану на неподготовленном, ненадежном судне – команда питалась рыбой и водорослями, пила дождевую воду, а иногда останавливалась у островов, если те попадались. Это давало надежду. Если и дальше будет лишь штиль, надежда – это все, что у них останется. Да и не было никакого выбора, корабли были совершенно неподвижны без ветра, а Великие и подавно – никак нельзя было даже буксировать в таких условиях. Правда была в том, что им просто надо постараться выжить, больше ничего им не оставалось.

Далее адмирал Кейм приказал большей части людей перебраться на восемнадцать Малых Кораблей, чтобы те, разделившись на два отряда, старались плыть, соответственно, на юг и на север, встать под углом к Черной Реке и вырваться из течения, а затем ждать ветра здесь – чтобы вернуться к императору и рассказать, что произошло. Восемь Великих Кораблей, управляемые минимально возможными командами с максимально возможным количеством припасов отдаются на милость течениям. Если Малые благополучно вернуться в Китай, они смогут сообщить императору, что Великие будут позже и ждать их будет нужно с юго-востока.

Через несколько дней Малые Корабли исчезли с горизонта, а Великие Корабли продолжали дрейфовать, связанные друг с другом в подобие цепи, вперед, за пределы адмиральских карт, навстречу неизвестному востоку. Более ничего тут было не сделать.

Тридцать дней прошло без дуновения ветерка. Каждый день они шли прежним курсом.

Никто, никогда не видел ничего подобного. Адмирал Кейм пресекал все разговоры о Божественном Затишье, впрочем, как он заметил ранее, с погодой в последние годы было что-то не то. Стало холоднее, озера, не замерзавшие никогда, вдруг стали замерзать, появились непонятные ветры, подобные тем, что сопутствовали им в начале плавания. Определенно, на небесах что-то пошло не так. А это – лишь еще одна иллюстрация.

Наконец, когда вернулся ветер, он мощно дул с запада, толкая их все дальше. Они старались поворачивать на юг, чтобы описать дугу в гипотетическом круге течений, чтобы поскорее вернуться домой. Гуляли слухи, что в середине круга стоит вечный штиль и вечное спокойствие, место это находится в самом центре Дахая, равноудаленном от всех берегов. Но, понятно, наверняка никто утверждать этого не мог. Мертвая зона в любом случае не выпустит ни одну джонку. Им же придется держаться подальше к востоку, чтобы обойти проклятое место, затем на юг, а затем, уже за экватором, снова на запад.

Островов они не видели. Иногда пролетали морские птицы. Они подстрелили несколько и съели их наудачу. Они рыбачили сетями день и ночь, ловили в паруса летучих рыб, наматывали на шесты пучки водорослей, которых становилось все меньше, и пополняли запасы воды во время дождя, вытаскивая на палубу устройства, напоминавшие вывернутые зонтики. Жажду они испытывали редко. Голод – никогда.

Но ни малейшего признака земли. Путешествие все шло, день за днем, неделя за неделей, месяц за месяцем. Снасти изнашивались. Паруса становились тоньше. Кожа моряков становилась грубее.

Матросы роптали. Им больше не был по вкусу план пройти кругом Великого моря. Но, как говаривал Кейм, выбора не было. Так что они боролись со своим ропотом, как в иное время боролись со штормом. Кейм был не тем адмиралом, которому хотелось перейти дорогу.

Они шли сквозь штормы в небе и чувствовали качкой штормы в пучине вод. Прошло так много дней, что их жизни до путешествия стали чем-то забытым и далеким. Ниппон, Тайвань, даже сам Китай казались лишь снами прошлых воплощений. Плавание стало целым миром, водяным миром, где синяя тарелка волн смыкалась с перевернутым голубым блюдом неба – больше во вселенной не было ничего. Больше они земли не искали. Количество водорослей было настолько поразительным, будто они плыли сквозь сушу. Дождь всегда был радостью, а редкие случаи сокращения рационов и жажды приучили их бережно относиться к свежей воде. Большая часть ее поступала с дождем, за исключением пары бутылок в день, получаемых из морской воды при помощи дистиллятора, сконструированного И Ченом.

Все вещи вернулись к своим изначальным элементам. Вода была океаном, воздух – небом, земля – их кораблями, огонь – солнцем и их мыслями. Огонь гас. Бывали дни, когда Кейм просыпался и бодрствовал, глядя на то, как солнце идет по небосводу и скрывается за горизонтом, и понимал, что забыл подумать за день хотя бы одну мысль. А ведь он был адмиралом.

Однажды они проплыли мимо полузатопленных обломков джонки, запутавшихся в водорослях и выбеленных птичьим пометом. В другой раз они видели морского змея на востоке, у горизонта. Быть может, он вел их вперед.

А может огонь уже покинул их разум и остался только в солнце, что жгло их в дни, когда не было дождя? Но что-то осталось и в них – какие-то прогоревшие серые угольки – ведь когда показалась земля на востоке, одним поздним вечером, они кричали так, будто это и было их заветной мечтой каждое мгновение их нежданного путешествия. Зеленые склоны гор, резко обрывающиеся в море, практически пустые. Все равно. Это была земля. Которая, похоже, была большим островом.

На следующее утро она все еще была впереди. Земля!

Впрочем земля была очень обрывистой. Настолько, что места для высадки не было видно: ни бухт, ни устьев рек любой величины. Лишь могучая стена зеленых холмов, упирающихся в море.

Кхейм приказал плыть на юг, думая лишь о возвращении в Китай. Они плыли весь следующий день, а затем еще один – без единой бухты на виду. Затем, следующим утром, как только ушел туман, они увидели, что прошли мыс, прикрывающий узкую песчаную полоску, зажатую между холмами. Бухта. К северу от входа белые буруны предупреждали об опасности рифов, однако центр прохода был в безопасности. Дождавшись прилива, они втиснулись через проход.

Такой бухты они никогда не видели ни в одном из своих путешествий. Настоящее внутренне море, ни больше, ни меньше. С тремя или четырьмя каменистыми островками, с холмами по кругу, лугами, раскинувшимися по берегам. Холмы были скалистыми на верхушке, но покрытые лесом, луга – насыщенно зелеными, слегка тронутыми осенним цветом. Прекрасная земля. И пустая!

Они повернули на север и бросили якорь в неглубокой бухте, прикрытой холмистой грядой, убегавшей к морю. Тут кто-то заметил цепь дымов, поднимающихся в вечернем воздухе.

- Люди, - сказал И Чен. – Но я сомневаюсь, что это может быть западный край мусульманских земель. Мы не отплыли на достаточное расстояние, если верить Хсин Хо. Мы даже близко к ним не подошли.

- Может, течение было сильнее, чем ты думаешь.

- Может и так. Я перепроверю наше расстояние от экватора ночью.

- Добро.

Но расстояние до Китая помогло бы им больше, впрочем, посчитать его они не могли. Мертвый штиль сильно сбивал подсчеты, и, несмотря на продолжительные попытки И Чена угадать, Кейм не думал, что они могут прикинуть расстояние до Китая без погрешности в тысячу ли.

Что же касалось расстояния до экватора, И Чен, сориентировавшись ночью по звездам, доложил, что они примерно на одной линии с Эдо и Пекином: чуть выше Эдо, чуть ниже Пекина. И Чен задумчиво закрыл свою астролябию.

- Мы на том же уровне, что и государства хуэев на Дальнем Западе, в Фуляне, где все люди умерли. Ну, если верить карте Хсин Хо. Фулянь, видишь? Бухта под названием Лиссабон. Но тут нет ци Фуляня. Я не думаю, что это может быть Фулянь. Должно быть, мы пристали к острову.

- Большому такому острову.

- Да. К большому острову, - кивнул И Чен. – Если бы нам только удалось решить проблему определения расстояния до Китая.

Это был вечный спор между ними, вызванный навязчивой идеей о часовом деле. Точные часы могут сделать возможным подсчета долготы, используя атлас звезд, для определения разницы между временем в Китае и временем на корабле. В императорском дворце были прекрасные часы, но на корабле не было никаких. Кейм оставил И Чена наедине с его ворчанием.

На следующее утро они проснулись, чтобы обнаружить группу местных – мужчин, женщин и детей, облаченных в кожаные юбки, ожерелья из ракушек и головные уборы из перьев. Местные стояли и ждали их на берегу. Похоже, что они у них не было ткани и металла, кроме маленьких кусочков кованого золота, серебра и меди. Наконечники их стрел и копий были из обточенного обсидиана, их корзины были сплетены из трав и прутиков. Горы пустых ракушек возвышались на берегу, китайцы могли видеть также и дым, поднимающийся из примитивных печек, напоминавший те, что используют беднейшие крестьяне, чтобы закоптить свиную кожу зимой

Моряки смеялись и болтали, глядя на этих людей. Они частью смешили, частью удивляли. Но бояться этого народа было невозможно.

Кейм не был так в этом уверен.

- Они напоминают дикарей Тайваня, - говорил он. – У нас было несколько ожесточенных столкновений с ними, когда мы преследовали пиратов в горах. Нам нужно быть начеку.

И Чен сказал:

- Племена, подобные этому, живут на некоторых из островов Пряностей, я видел. Но даже те люди имеют больше вещей, чем местные.

- Ни кирпичных или деревянных домов, ни железа, насколько я могу судить, а значит, нет и пушек...

- Ни полей, раз уж на то пошло. Возможно, они едят ракушки, - он указал на горы скорлупок, - и рыбу. Может они еще охотятся и живут лесом. Это бедный народ.

- Нам взять у них нечего.

- Да.

А матросы кричали местным:

- Привет! Привет!

Кейм приказал им замолчать. Они с И Ченом взяли одну из шлюпок и велели четырем морякам доставить их на берег.

На мели Кейм встал в шлюпке и поприветствовал местных, показав ладони и затем, подняв руки – так, как он делал с дикарями островов Пряностей. Местные не поняли ничего из того, что он сказал, но его жесты сделали очевидным его добрые намерения, и они их, похоже, поняли. Мгновение спустя он ступил на землю, уверившись в миролюбивых намерениях островитян, но предупредив моряков, чтобы те на всякий случай держали мушкеты и арбалеты под скамьями готовыми к бою.

На берегу он был окружен любопытными людьми, бормочущими на своем наречии. Немного растерявшись от вида обнаженных женских грудей, Кейм поприветствовал мужчину, выступившего вперед, чей вычурный головной убор говорил о том, что это – начальствующее лицо. Шейный платок Кейма, несмотря на то что был сильно разъеден солью и выгорел, все еще хранил изображение феникса, так что адмирал снял его с шеи и протянул мужчине, держа так, чтобы тот видел рисунок. Шелк сам по себе заинтересовал человека больше чем феникс.

- Нам надо было захватить больше шелка, - сказал Кейм И Чену.

Тот покачал головой:

- Мы же Ниппон собирались завоевывать. Запоминай их слова для разных предметов, если можешь.

И Чен уже указывал то на одно, то на другое, на их корзинки, копья, одежды, головные уборы, ожерелья, повторяя, что они говорили, проговаривая.

- Хорошо, хорошо. Приятно познакомиться, приятно познакомиться. Император Китая и его скромные слуги передают вам свои приветствия.

Мысль об императоре заставила Кейма улыбнуться. Что же Ванли, Небесный Посланец, сделает с этими бедными сборщиками ракушек?

- Нам надо научить кого-то из них мандарину, [112] - сказал И Чен. – Может быть мальчика, они быстрее соображают.

- Или девочку.

- Давай не будем влипать в это, а? - ответил И Чен. – Нам придется провести здесь какое-то время – для починки кораблей и пополнения припасов. Нам не нужно, чтобы они обернулись против нас.

Кейм жестами объяснил старейшине, что им нужно. Разбить лагерь на берегу, есть, пить, чинить корабли, вернуться домой – далеко, в сторону заката, на запад. Похоже, что большую часть они поняли. В ответ он понял, что они едят желуди и цуккини, рыбу, ракушки и птиц, и еще животных крупнее, возможно они имели в виду оленей. Их кованые золотые украшения получают с холмов на востоке, за дельтой большой реки, что впадает в залив между ними, практически строго на восток. Они показали, где она течет через прореху в холмах, показывая в щель, где был пролив в океан.

Как только выяснилось, что сведения о землях очень заинтересовали И Чена, они объяснили ему больше совершенно бесподобным образом. Хоть у них не было ни бумаги, ни чернил, ничего для письма или рисования, кроме какого-то сора в корзинах, они знали карты, нанесенные на песке. Старейшина и еще несколько человек в одно мгновение расчистили и утрамбовали руками площадку, вдавили песок в землю, что означало залив, а затем пустились в оживленную дискуссию об истинной форме скалы между ними и океаном, которую называли Тамалпи, которая была, судя по жестам, спящей девой, похоже, богиней, что вряд ли было правдой. Они использовали траву, что означало широкую долину вглубь суши в сторону от холмов, что запирали залив с востока, затем они смочили каналы дельты и двух рек, одна текла на севере, а другая на юге огромной долины. К востоку от долины начинались горы, значительно более высокие, чем береговая линия холмов, с шапками снега (показано зонтиками одуванчиков). В сердце гор находилось одно или два больших озера.

Все это они показывали, без конца препираясь друг с другом по поводу деталей, тщательно выстраивая лес из кусочков хвои не длиннее пальца – и все это ради карты, которую смоет следующий прилив. Когда же они закончили, китайцы знали, что золото получают от народа, живущего у подножия холмов, соль – с берегов залива, обсидиан – с севера и из-за высоких гор, откуда также идет и бирюза, и так далее. И вся эта информация стала понятной вовсе без знания языка – лишь редкие жесты и песчаная модель их страны.

В дни, которые пошли следом, они обменялись словами для повседневных дел и обычных предметов, а И Чен начал составлять словарь, а также учить одного из местных детей, девочку лет шести, что была ребенком старейшины, очень любознательной. Китайские моряки прозвали ее Бабочкой, как за ее непоседливость, так и за то, что все они, возможно, были лишь ее сном.[113] Она с удовольствием рассказывала И Чену что есть что, и быстрее, чем по мнению Кейма это вообще было возможно, стала говорить на китайском так же, как и на родном языке. Случалось, она их смешивала, но чаще приберегала китайский для И Чена, как если бы это был их секретный язык или способ подурачиться – придумывать всякие несуществующие слова на странном языке взамен нормальных. Ее старшие соплеменники были согласны с тем, что И Чен был странным чужаком, который прислушивался к их пульсу и дыханию, заглядывал к ним в рот, просил для изучения их мочу (они всегда отказывали) и делал прочие штуки. У них тоже был своего рода врач, который предписывал им выполнять ритуальные очищения в простой паровой ванной. Этот седой, с дикими глазами человек не был врачом в понимании И Чена, но И Чен проявил величайший интерес к его гербарию, хоть объясниться не всегда получалось, несмотря на усложнившийся язык жестов и Бабочку в качестве переводчика и учителя языка. Язык местных назывался “Мивок”, также себя называли и люди. Это слово означало “народ” или вроде того. Они дали понять это при помощи карт, в которых они показали, что их деревня контролировала часть побережья полуострова. Другие мивоки жили на побережье неподалеку, между заливом и океаном. Другие народы с другими языками жили в других частях страны, каждый народ имел собственное имя и землю. Обо всем этом мивоки, кажется, могли спорить бесконечно. Они сказали китайцам, что большой пролив, ведущий в океан появился из-за землетрясения, а залив был большим озером пресной воды до того как в него влился океан. И Чену и Кейму это показалось маловероятным, но лишь до того момента, когда они проснулись чувствительных толчков; землетрясение длилось много ударов сердца, так что теперь они уже не были столь уверены насчет того пролива.

Им обоим нравилось слушать рассказы мивоков, но лишь И Чен интересовался и их бытом, например как женщины делают съедобными горькие дубовые желуди – растирая их в некое подобие муки в ложах из песка и листьев. И Чен находил этот способ очень затейливым. Эта мука, а также лосось, свежий и сушеный, были основой их пищи, что преподносилась также и гостям. А еще они ели оленину, добываемую с каких-то гигантских оленей, крольчатину и множество видов водной птицы. По мере приближения мягкой осени шли месяцы и китайцы стали понимать, что земля была здесь столь изобильна, что не было нужды в сельском хозяйстве, подобно тому, что было в Китае. Впрочем, и людей здесь жило совсем немного. Это была еще одна загадка этого острова.

Мивоки охотились большими группами, уходя на весь день. Кейму и его людям разрешали присоединиться. Луки мивоков были слабыми, но точными. Кейм приказал своим людям спрятать ружья и арбалеты на кораблях, пушку же оставили на виду, не объясняя, что это такое. Местные же и не спрашивали.

Во время одной из таких охот, Кейм и И Чен последовали за старейшиной, Та Ма, и другими мужчинами-мивоками вверх по ручью, что пересекал их деревню, в холмы, на луг, с которого открывался вид на западный океан. На горизонте они смогли разглядеть выход из залива, практически скрытый рядами зеленых холмов.

Поближе к ручью – луг был заболочен, подальше – покрыт высокой травой с отдельно стоящими дубами и другими деревьями, качающимися по ветру. В низине за лугом было озеро, полностью покрытое гусями. Белое покрывало из птиц, гогочущих, встревоженных, жалующихся. Внезапно белый ковер взмыл вверх, кучки птиц соединялись и разбивались под щелкающий звук судорожно хлопающих крыльев. Тысяч и тысяч.

Мужчины стояли и смотрели на это зрелище во все глаза. Когда все гуси улетели, охотники увидели причину их поспешного бегства. Стадо гигантских оленей пришла к озеру на водопой. Самцы с достоинством несли могучие рога. Они смотрели на людей через озеро. Встревоженные, но не напуганные.

На какое то мгновение, все стихло.

Затем олени ушли прочь. Люди вернулись к реальности.

- Все существа разумны, - сказал И Чен, все это время бормотавший свои буддистские сутры. У Кейма обычно не было времени на подобные глупости, но теперь, по мере того, как шел день, и они все дальше и дальше уходили от деревни, все изменилось. Они видели огромное количество бобров, куропаток, кроликов, лис, чаек, ворон, оленей, медведицу с двумя медвежатами, странное хищное животное, серое, с длинным хвостом, гнавшееся за белкой – и прочее и прочее, словом, целый край диких животных, живущих вместе под тихим голубым небом. Земля приносит плоды сама по себе, а люди – лишь малая частичка этого. Он понял, что принимал Китай за саму реальность. Тайвань, Минданао и другие острова казались лишь малыми кусочками окраин, периферией. А Китай казался центром мира, самим миром. А Китай означал народ. Выстроенный, обработанный, разделенный на участки, он был настолько человеческим, что Кейм даже не думал, что может быть какой то другой, природный мир. Но здесь он был – прямо перед глазами, населенный самыми разными животными. Он определенно был гораздо больше Тайваня, больше Китая, больше мира, который Кейм знал раньше.

- В каком же мы краю? – спрашивал он у И Чена.

И Чен же отвечал:

- Мы нашли землю Персиковых цветов.[114]

Наступила зима, и, хотя дни были теплыми, по ночам было холодно. Мивоки дали им накидки из шкурок морской выдры, [115] сшитых друг с другом. Ничего приятней для кожи они не носили раньше, одеяние было столь роскошным, что они были подобны императорам. Штормы приносили облака и дождь, но обычно было ясно и солнечно. Согласно И Чену, это происходило на той же широте, что и Пекин, так что тут должно было быть холодно и ветрено. Кейм отказывался верить местным, что такая погода у них каждую зиму.

В день зимнего солнцестояния, теплого, как и все прочие зимние дни, мивоки пригласили Кейма и И Чена в их храм, маленькую круглую постройку напоминавшую лилипутскую пагоду, в которой пол был утоплен в землю а стены и потолок были сложены из дерна, державшегося на переплетенных ветвях. Место сильно напоминало пещеру, а источником света был лишь огонь очага и солнце, пробивавшееся в дыру в потолке, предназначенную для дыма. Мужчины были одеты в церемониальные головные уборы из перьев и ожерелья из ракушек, блестевших в свете пламени. Под постоянный стук барабанов они плясали вокруг огня, наворачивая круги по ходу солнца до тех пор, пока одуревшему от дыма Кейму уже не начало казаться, что те никогда не остановятся. Он боролся со сном, осознавая важность события для этих людей, что временами напоминали тех животных с которых кормились. Но бодрствовать становилось все тяжелей. Вдруг он подскочил и присоединился к молодым плясунам, дергая своими моряцкими ногами в разные стороны, да так, что вокруг него образовалось свободное пространство. Он плясал и плясал, пока не понял, что сил у него останется только на то, чтобы рухнуть в углу, но в это время стало заниматься солнце и первые лучи перевалили через холмы, возвещая о начале нового дня. Радостная усталая толпа плясунов и барабанщиков встречалась группой молодых незамужних женщин, и в очумевший разум Кейма пришла мысль – как же прекрасны были эти женщины, удивительно сильные, крепкие, как мужчины, с небинтованными ногами, [116] с глазами ясными и свободными от подобострастия. Напротив – каких только шуток и смешков от них не услышали мужчины, пока девушки сопровождали их к парным ванным, а затем освобождали от головных уборов и ожерелий, - Кейму некоторые вещи даже показались совсем уж непристойными, хотя, видимо, лишь он находил их таковыми. Но воздух разогрелся, тело было в поту, так что он присоединился к мужчинам, неуклюже плюхнувшись в маленькую речку. Все это только еще больше убеждало его в привлекательности этих женщин, что так были не похожи на знакомых каждому моряку ресторанных цветочных девушек. Изумление, жажда и студеная вода реки сняло с него всю усталость, но, выбравшись на берег, он сразу же заснул под солнцем.

По возвращению на флагман к нему напряженно подошел И Чен.

- Один из них умер прошлой ночью. Они принесли мне взглянуть. У него была оспа.

- Что? Ты уверен?

И Чен кивнул, с таким мрачным видом, какой Кейм у него не видел.

Кейм вздохнул.

- Нам нужно оставаться на кораблях.

- Мы должны уходить, - возразил И Чен. – Мне кажется, это мы принесли оспу.

- Как? Во время путешествия оспы ни у кого не было.

- Ни у кого из этих людей нет следов оспин. Вообще. Ну а некоторые из нас, как ты видишь, переболели ей в детстве. У Ли и Пенга – все лица изрыты оспинами, а Пенг вдобавок спал с одной из местных женщин, это ее ребенок умер от оспы. А теперь и эта женщина больна.

- Нет!

- Да. Увы. Ты знаешь, что происходит с дикарями, когда появляется новая болезнь. Я видел подобное в Учжоу. Большинство умирает. Те, кто остается в живых, сами вновь не заболеют, но они могут как-то заражать остальных, не знаю как. В любом случае – дело дрянь.

Они услышали, как маленькая Бабочка кувыркается на палубе, играя с матросами.

- А как же она?

- Я думаю, мы могли бы взять ее с собой. Если мы вернем ее на берег, она может умереть с остальными.

- Но если она останется, она тоже может подхватить болезнь и умереть.

- Верно. Но в этом случае я постараюсь выходить ее.

Кейм покачал головой. Наконец, он сказал:

- У нас в достатке воды и пищи. Собери людей. Мы отплываем к югу, и займем позицию, чтобы весной пересечь океан обратно в Китай.

Перед тем, как отправиться, Кейм взял Бабочку и поплыл на лодке к деревне, остановившись на мелководье. Отец Бабочки заметил их и бегом добрался ближе, стоя по колено в соленых водах залива. Его голос дрожал, и Кейм заметил у него на коже алые оспины. Адмирал вцепился руками в борта лодки.

- Что он говорит? – спросил он девочку.

- Он говорит, люди больны. Люди умирают.

Кейм сглотнул.

- Скажи ему, это мы принесли болезнь.

Она уставилась на него, не понимая.

- Скажи ему, мы принесли болезнь. Случайно. Можешь ему сказать? Скажи ему!

Она задрожала на дне лодки

Внезапно разозлившись, Кейм закричал на старейшину мивоков:

- Мы принесли эту болезнь! Случайно!

Та Ма молча смотрел на него.

- Бабочка, пожалуйста, скажи ему. Скажи хоть что-нибудь!

Она подняла руку и что то крикнула. Та Ма сделал по направлению к ним два шага, почти скрывшись под водой. Кейм взялся за весла и отъехал на безопасное расстояние.

- Мы должны уйти! – прокричал он.

- Мы уходим! Скажи ему это, - в ярости сказал он Бабочке. – Скажи ему!

Она жалобно звала Та Ма.

Кейм закрепил лодку и выпрямился. Он указал себе на шею и лицо, затем на Та Ма. Он изобразил недомогание, рвоту, смерть. Он показал на деревню и взмахнул рукой, будто стирал ее с берега. Он показал на Та Ма и жестами указал, что тот должен уходить, что все они должны уходить. Не к другим деревням, а к холмам. Он указал на себя, затем на девочку, сжавшуюся в лодке. Он показал, как гребет, как уплывает. Затем указал на девочку, потом изобразил, как она радуется, играет, вырастает. Он крепко стиснул зубы.

Та Ма, похоже, в этой шараде не понял ни капли. Выглядя сбитым с толку, он что-то сказал.

- Что он сказал?

- Он спросил, что им делать?

Кейм опять начал махать руками, изображая рассеивание.

- Уходите! – громко сказал он. – Скажи им уходить! Бегите!

Она что-то жалобно сказала отцу.

Та Ма что-то ответил.

- Бабочка, что он сказал? Можешь мне сказать?

- Он сказал “прощайте”.

Двое мужчин смотрели друг на друга. Бабочка напугано глядела то на одного, то на другого.

- Скрывайтесь два месяца – говорил Кейм, понимая, что слова тут не помогут. – Оставьте больных и бегите. После этого можете вернуться, и болезнь больше вас не потревожит. Уходите. Мы заберем Бабочку и защитим ее. Мы будем содержать ее на корабле, с теми, кто никогда не болел оспой. Мы позаботимся о ней. Иди же!

Он сдался.

- Скажи ему, что я сказал. – Попросил он Бабочку. Но она лишь рыдала и охала на дне лодки. Кейм сел на весла и скоро они были на борту. Корабли двинулись через горлышко пролива прочь на юг, подгоняемые устойчивым ветром.

Бабочка много плакала три первых дня, затем много ела, а потом стала разговаривать только по-китайски. Кейму было не по себе, когда он смотрел на нее, он всегда думал – правильно ли они поступили, взяв ее с собой. Возможно, она была бы уже мертва, если бы ее оставили, напоминал И Чен. Но для Кейма это не было достаточным оправданием. А скорость ее привыкания к реалиям новой жизни делала его думы только тяжелее.

Один из офицеров подошел доложить:

- Пенга нет на борту ни одного из кораблей. Мы думаем, он уплыл на берег и остался с ними.

Бабочка также заболела, и И Чен разместил ее на носу флагмана, в хорошо проветриваемом гнездышке под бушпритом, рядом с золотой статуей Тяньфэй. Он провел много часов, ухаживая за девочкой во время всех шести этапов заболевания, от тяжелой температуры и прерывистого пульса Большого Ян, к Среднему Ян и Лихорадке Ян, когда больного бросает то в жар, то в холод. Затем наступил Большой Инь. Каждый час И Чен проверял ее пульс, измерял все ее жизненные признаки, вскрывал некоторые оспины, давал ей лекарства из своей аптечки, в основном микстуру, которая называлась “Подарок оспенного божка”, содержавший рог носорога, снеговых червей из Тибета, толченый нефрит и жемчуг. А также, когда она застревала в Малом Инь, и появлялась вероятность смерти, крошечные дозы мышьяка. Ход заболевания заставил Кейма усомниться в том, что это была обычная оспа, но моряки все равно сделали подобающие жертвы оспенному божку, сжигая ладан и бумажные деньги в святилищах по всем кораблям.

Позже И Чен говорил, что пребывание в открытом море стало ключом к выздоровлению. Бабочка качалась в гамаке в такт кораблю, ее пульс и дыхание попали в ритм – четыре вдоха и шесть ударов сердца за одно покачивание корабля. Такое воссоединение с элементами чрезвычайно полезно. А соленый морской воздух наполнял ее легкие ци, [117] делая их более чистыми. Он даже давал ей ложечками немного морской воды, впрочем, также давая вволю и пресную, лишь недавно взятую из ее родного ручья. Так что она поправилась. Лишь чуть-чуть оспенных шрамов осталось на спине и на шее.

Они плыли на юг вдоль берега острова, с каждым днем все более удивляясь тому, что никак не могли достичь его южного края. Один мыс был очень похож, но обогнув его они опять увидели землю, тянущуюся на юг, за крошечными, пропеченными островками. Дальше к югу они видели деревни на пляжах, теперь они знали достаточно, чтобы узнать бани-храмы. Кейм держал флот подальше от берега, но позволил приблизиться одному каноэ, попросив Бабочку попытаться поговорить с ними, но ни она их, ни они ее не понимали. Кейму пришлось снова браться за идиотскую пантомиму, изображая болезни и опасность, и местные быстро уплывали.

Они начали плыть против течения с юга, но оно было несильным, а ветры дули постоянно с запада. Рыбалка была просто отличной, погода хорошей. День шел за днем в совершенном цикле повторения. Суша снова стала убегать, а затем опять потянулась на юг, практически все время до экватора, дальше мимо большого архипелага, с невысокими островами, с хорошими бухтами и отличной водой, а также морскими птицами с синими лапками.

Наконец, береговая линия стала постепенно подниматься, вдалеке показались высокие заснеженные вулканы, подобные Фудзи, только больше раза в два, или еще крупнее. Этот гигантизм окончательно отбил у них манеру думать об этой земле, как об острове.

- Ты уверен, что это не Африка? – спросил Кейм у И Чена.

И Чен был не уверен.

- Может быть. Может те люди, которых мы оставили к северу, лишь выжившие фуляньчи, одичавшие до примитивного состояния. Может это западный край света, а мы просто проплыли пролив в их внутренне море ночью или в тумане. Но я в это не верю.

- Тогда где же мы?

И Чен указал Кейму место, где они, по его мнению, были. На их карте он ткнул пальцем гораздо восточнее всех изображений. Это место карты было полностью белым.

Но вначале он обратил взор на выступ Дальнего Запада:

- Взгляни, вот так выглядят Фулянь и Африка на их западных рубежах. Картографы-мусульмане в этом единодушны. А Хсинь Хо вычислил, что мир примерно составляет семьдесят пять тысяч ли в окружности. Если он прав, мы преодолели через Дахай до Фуляня и Африки половину расстояния, или даже меньше.

- Может он ошибается. Может быть, мир занимает больше места на глобусе. А возможно сам глобус меньше.

- Но его метод был неплох. Я делал некоторые измерения во время нашего путешествия в Малакку, геометрические результаты показали, что он был прав.

- Но взгляни! – Кейм указал на горную землю перед ними. – Если это не Африка, то что?

- Думаю, остров. Большой остров очень далеко в сердце Дахая, докуда никто не доплывал. Другой мир, подобный истинному. Восточный, напоминающий Западный.

- Остров, до которого никто не доплывал? О котором никто никогда не слышал? – Кейм не мог в это поверить.

- И что же? – отвечал И Чен, упрямо цепляясь за свою идею. – А кто еще до нас мог бы добраться досюда, а затем вернуться, чтобы рассказать о нем?

Кейм поймал его на слове:

- А мы еще и не вернулись.

- Нет. И никаких гарантий, что вернемся, у нас тоже нет. Быть может, Сюй Фу добрался досюда, пытался вернуться и проиграл. Может быть, мы встретили его потомков на том самом берегу.

- Быть может.

Приблизившись к земле, они увидели город на побережье. По сравнению с городами Родины – он был совсем небольшим, по сравнению с деревнями, что они оставили на севере – огромным. В большинстве своем он был цвета грязи, но несколько циклопических сооружений в самом городе и за ним были убраны сияющими листами золота. На мивоков это было не похоже!

И они осторожно повернули к берегу. В воздухе повисло напряжение, орудия зарядили и выкатили. Моряки были удивлены видом примитивных лодок, вытащенных на берег, простейших каноэ, что напоминали лодки с Молуккских островов, с двумя носами, плетенные из соломы. В поле зрения не было никаких пушек, никаких парусов. Даже верфей и доков не было, за исключением одного пирса, который, судя по всему, был наплавным – заякоренным поодаль от берега. Великолепие огромных строений с золотыми крышами и жуткая неразвитость морских технологий было поистине парадоксальным.

И Чен сказал:

- Пожалуй, это просто сухопутное царство.

- Ну и славно. Мне по душе, как выглядят эти здания.

- Мне кажется, если бы династия Хань[118] не пала, сейчас так бы выглядело и побережье Китая.

Странная мысль. Но даже простое упоминание о Китае успокоило людей. После этого они начали указывать на те или иные вещи в облике города, приговаривая что то вроде 'Это как у тям, '[119] или 'Так строят в Ланке, ' и тому подобное. И хоть город до сих пор выглядел совершенно чужим, было ясно, даже до того как они увидели на пляже людей, что в этом городе живут не обезьяны и не птицы, а человек.

Хотя они не особо надеялись, что Бабочку поймут здесь, ее все равно взяли с собой на побережье, посадив в самую большую лодку. Моряки держали заряженные мушкеты и арбалеты под сиденьями, в то время как Кейм стоял на носу, делая те же миролюбивые жесты, что пришлись в свое время по нраву мивокам. Затем он попросил Бабочку сердечно поприветствовать местных, что она и сделала высоким, чистым, проникновенным голосом. Толпа на берегу смотрела, а некоторые, в огромных головных уборах из перьев даже что-то говорили, но это не был ни язык Бабочки, ни какой-либо из тех, что моряки слышали раньше.

Гротескные шапки некоторых горожан на взгляд Кейма были военными, так что он велел немного отгрести от берега и высматривать луки, копья и другое оружие. Что-то в этих людях намекало на возможность засады.

Ничего такого не произошло. На следующий день, когда они снова приблизились к берегу, целая делегация мужчин, одетых в клетчатые накидки и головные уборы из перьев, выстроилась на пляже. Кейм неохотно отдал приказ о высадке, напряженно ожидая беды.

Все шло хорошо. Общение жестами и наспех выученными словами было мирным, правда, было похоже, что местные принимали Бабочку за их лидера, или талисман, или жрицу – трудно сказать. Они определенно благоговели перед ней. Их обмен жестами осуществлялся, в основном, с одним пожилым мужчиной в головном уборе с бахромой, что шла ото лба к его глазам и бляхой, что высоко поднималась над перьями. Разговор был сердечным и полным любопытства и доброжелательности. Китайцам предложили пирожки из какой-то густой, сытной муки, большие клубни, которые можно было сварить, а также слабенькое пиво, которое было единственным напитком местных. Среди подарков была и стопка одеял, очень теплых и мягких, сотканных из шерсти овец, что были похожи на помесь барана и верблюдицы. Впрочем, было ясно, что это совершенно другое животное, неизвестное в мире.

Постепенно Кейм успокоился достаточно, чтобы принять приглашение оставить пляж и посетить местного царя или императора, что жил в огромном дворце или храме с золотой крышей на холме за городом. Золото – вот что беспокоило его все это время, подумал Кейм с возвращающейся тревогой. Он зарядил пистолет и положил его в заплечную сумку, прикрепленной к его руке и спрятанной под плащом. Потом он оставил И Чену инструкции по спасательной операции, на случай надобности. И, наконец, они выступили – Кейм и Бабочка, дюжина самых крепких матросов с флагмана и толпа местных в клетчатых накидках.

Они поднимались по тропе, мимо полей и домов. Женщины держали своих детей в корзинках за спинами, и пряли шерсть. Их прядильные станки были привязаны веревками к деревьям, чтобы дать необходимую для прядения нагрузку. Похоже, что клечатые узоры были всегда одинаковыми – обычно черно-рыжие, реже черно-красные. Их поля состояли из насыпей прямоугольной формы, выступающие из разлившейся реки. Похоже, что на насыпях выращиваются их клубни. Они напоминали китайские рисовые поля, но не совсем. Все здесь было и похожим и разным одновременно. Золото здесь было столько, сколько в Китае железа, а вот железа тут вообще не было видно.

Дворец над городом был огромен, больше чем Запретный Город в Пекине, с множеством прямоугольных зданий, размещенных в прямоугольном порядке. Все было устроено по форме их одежд. Каменные фундаменты снаружи дворца были расписаны узором из странных фигурок, птиц и зверей, тесно переплетенных и ярко раскрашенных, да так, что Кейму стало тяжело на это смотреть. Он задумался, водятся ли здесь эти звери, либо это были сказочные существа, подобно китайским фениксу и дракону. Он видел множество меди, немного бронзы и латуни, но больше всего тут было золота. Стражи, стоявшие в шеренгах, держали длинные копья с золотыми наконечниками, их щиты также были золотыми – нарядными, но неудобными в бою. Враги этого народа, видимо, также не имели железа.

Внутри дворца их ввели в просторную комнату с одной стеной, открытой во двор, и тремя другими, покрытыми золотой филигранью. На полу были развернуты ковры, и Кейму, Бабочке и матросам предложили сесть на один из них.

В комнату зашел их император. Все поклонились, а затем сели на землю. Император сел на клетчатую ткань рядом с пришедшими и что то вежливо сказал. Это был мужчина лет сорока, с обаятельным лицом и белыми зубами, широким лбом, высокими скулами, чистыми карими глазами, излучавшими спокойствие и большим крючковатым носом. Его золотая корона была украшена маленькими золотыми головами, висящими на цепочке в нишах, подобно головам пиратов на вратах Ханьчжоу.

Это также насторожило Кейма и он поправил пистолет под плащом, подозрительно оглядываясь по сторонам. Других знаков, которые должны были встревожить его, не было. Конечно были недобро глядевшие воины, определенно императорская стража, готовая разрубить каждого, кто мог бы угрожать их повелителю. Но кроме этого – ничего. Да и это, если подумать, было вполне нормальной реакцией с учетом появления незнакомцев.

Жрец, одетый в шапку из иссиня-черных птичьих перьев, вышел вперед и начал церемонию для императора, а затем они начали пировать весь день, угощаясь мясом, напоминавшим ягненка, овощами и клубнями. Слабое пиво было единственным напитком, за исключением по-настоящему обжигавшего самогона. Постепенно Кейм понял, что пьян, а его люди были еще пьяней. Бабочке не понравились угощения, и она ела и пила немного. Снаружи во дворе люди танцевали под барабаны и тростниковые флейты, под музыку, напоминавшую корейскую. Кейм задумался об этом. А вдруг предки этого народа прибыли из Кореи несколько эпох назад, подхваченные Куросио? Быть может горстка кораблей смогла населить всю эту землю, много династий назад – ведь музыка звучала подобно эху прошлого. Кто знает? Надо поговорить об этом с И Ченом, когда вернемся на корабль.

На закате Кейм изъявил желание вернуться на корабль. Император едва взглянул на него, сделал жест жрецу в шапке, затем встал. Все вскочили и поклонились. Император покинул комнату.

Когда он ушел, Кейм поднялся и взял Бабочку за руку, постаравшись вывести ее тем же путем, каким они пришли (хоть он и не был уверен, что запомнил его). Но стражи встали у них на пути, перекрестив копья скорее в церемониальном, чем в боевом жесте.

Кейм жестами показал недовольство, причем напрягаться особо и не пришлось, и показал, что Бабочка будет грустить и разозлится, если будет находиться вдали от кораблей. Но стражники не сдвинулись с места.

Ну вот. Приплыли. Кейм проклял себя за то, что покинул пляж в обществе столь странных люде. Он почувствовал пистолет. Лишь один выстрел. Он мог лишь надеяться, что их спасет И Чен. Хорошо, что он настоял на том, чтобы доктор остался, потому что он чувствовал – И Чен смог бы организовать подобную операцию.

Узники провели ночь, ежась на коврах, в окружении стражников, не сомкнувших глаз, жевавших какие-то листочки, которые они беспрестанно совали в рот из заплечных сумок, притороченных к их клетчатым накидкам. Они наблюдали за китайцами совершенно ясным взором. Кейм обнял Бабочку, а она свернулась подобно кошке. Было холодно. Кейм велел остальным держаться поближе, согревая ее прикосновением или просто близостью тепла их тел.

На рассвете вернулся император, одетый подобно павлину или фениксу. В обществе женщин, носящих золотые наряды, закрывающие грудь и при этом выполненные в форме обнаженных грудей с рубиновыми сосками. Вид этих женщин дал Кейму абсурдную мысль о том, что с ними будет все хорошо. Затем появился высший жрец. Его сопровождала закутанная фигура, в клетчатой маске, чей головной убор был усеян крошечными золотыми черепами. Ошибки быть не могло - это какое-то воплощение бога смерти. Он пришел казнить нас, подумал Кейм, и мысль эта наполнила его такой ясностью, от которой золото засияло на солнце, а коридоры, которыми они шли, приобрели большую глубину и резкость в узорах, клетчатые люди стали извивающимися и нечеткими, подобно ярмарочным демонам.

Их вели сквозь нечеткий свет восхода, все выше и выше в горы. Они шли весь тот день и весь следующий, на исходе которого Кейм обернулся назад и замер, потрясенный видом открывшегося моря - бесконечно далекого, ровного и густо синего. Он и представить не мог, что заберется настолько высоко от моря - это было сродни полету. А впереди высились все новые и новые вершины, а дальше - огромные белые вулканы, будто гигантские Фудзи.

Они все шли к этим горам. Их хорошо кормили и давали чай, горький словно соль. Позже, на странной церемонии, им дали те странные листья, что жевали стражники, охранявшие их в первую ночь. Листья также были горьки на вкус, да еще вязали рот, но Кейм почувствовал себя лучше. Листья были стимулятором подобно чаю или кофе. Он сказал Бабочке и своим людям, чтобы те тоже ели листья. Тонкая ниточка силы текла сквозь его нервы, она давала ему источник энергии ци и позволяла начать задумываться о плане побега.

Было маловероятно, что И Чену удастся преодолеть всю грязь и золото города и последовать за ними в горы, но Кейм не переставал надеяться на это. Некая яростная надежда рождалась в нем каждый раз, когда он смотрел в лицо Бабочке, незапятнанное сомнением или страхом. Она же воспринимала происходящее лишь как еще один эпизод их путешествия. Причем интересный и яркий, благодаря птичьим шапкам, золоту и горам. Казалось, что высота на которой они находились никак не мешала ей.

Кейм понял, что облака, что теперь лежали под ними, жили в гораздо более холодном и пустом воздухе, чем тот соленый суп, которым они дышал в море. Однажды ему почудился тот морской воздух, быть может от соли в его волосах, но он начал думать об этом запахе, как нищий думает о еде. Воздушный голод! Он старался не думать, как высоко они забрались.

Но останавливаться они и не думали. Теперь все вокруг было покрыто снегом. Они протоптали колею в плотном, жестком снегу. Им выдали мягкие башмаки на деревянной подошве, мехом внутрь, более плотные плащи, и одеяла с дырками для головы и рук, покрытые искусными узорами. Одеяло, выданное Бабочке, было ей велико, так что она напоминала своим одеянием маленькую буддистскую монашку. Качество одежд было настолько высоким, что Кейм вдруг начал тревожиться. С ними шел еще один ребенок, кажется мальчик, хотя Кейм в последнем был не уверен. Этот ребенок также был одет в нарядные одежки, подобающие скорее верховному жрецу.

Они добрались до лагерной стоянки, сложенной из плоских камней, утопавших в снегу. В яме на площадке они разожгли большой костер, а вокруг воздвигли круг из юрт. Их пленители сидели на своих одеялах, принимали пищу, обильно перемежая ее церемониальными чашами местного чая, а также пивом и самогоном. После они провели церемонию почтения заходящему солнцу, что ушло за облака, стоявшие над океаном. Люди забрались значительно выше облаков, но даже теперь перед ними, упираясь в темно-синее небо, стоял огромный вулкан, чья заснеженная верхушка была нежно розового цвета в эти часы.

Ночь снова выдалась очень холодной. И снова Кейм обнимал Бабочку, стараясь не разбудить ее, замирая каждый раз, когда она шевелилась. Девочка даже, кажется, пару раз переставала дышать, но каждый раз начинала заново.

На рассвете их подняли на ноги и дали вдоволь горячего чая, чему Кейм был бесконечно рад. За чаем последовали жевательные листья, которые им вручил лично бог-убийца.

Они выступили в сторону вулкана, пока снег был еще серым, а небо белое. Океан на западе был покрыт облаками, но в белом ковре намечались прорехи, сквозь которые на Кейма, также как и много лет назад в его родной деревне, смотрело вечное море.

По мере подъема становилось все сложнее идти, а температура все падала. Снег хрустел под ногами, а его заледеневшие кусочки хрупали и ломались. Свет был очень ярким, но все вокруг было странно темным: черно-синее небо нависло над черными человечками и их темной вереницей следов. Из глаз Кейма текли слезы, холодя его лицо и усы с проседью. Но он все шел, аккуратно ставя ноги в след стража, шедшего впереди, поминутно оглядываясь на Бабочку, которую тащил за собой.

Наконец, когда он уже перестал смотреть по сторонам, не думая, что что-либо может измениться, полоса снега отступила. Вокруг были лишь острые черные камни, окруженные белым слева, справа и впереди. Вряд ли им получится забраться выше.

Но это уже и была вершина - широкая площадка, заваленная кусками скалы, подобно замерзшим камням и грязи, перемешанной со льдом и снегом. На самой высокой точки площадки были водружены знамена, хоругви и флаги, будто в горах Тибета. Может тогда местные родом оттуда?

Жрец, бог-палач и стража встали у подножия этих скал. Обоих детей отдали жрецам, а Кейма отогнали. он сделал несколько шагов назад, будто отступая и спрятал руки под одеяло - будто они замерзли, что, впрочем, было истинной правдой. Пальцы нащупали рукоять пистолета. Он взвел курок и достал руку из-под плаща - теперь лишь одеяло скрывало присутствие оружия.

Детям дали еще горячего чая, который они жадно выпили. Жрец с подручными пели навстречу солнцу, а барабаны стучали подобно болезненной пульсации под полуприкрытыми глазами Кейма. У него раскалывалась голова, и все казалось лишь жалкой тенью самого себя.

По снежному насту ниже их позиции быстро поднимались еще люди. На них были одеяла, но Кейму показалось, что группа напоминала И Чена и его отряд. Гораздо ниже первой группы за ней спешила в погоне другая.

Сердце Кейма тяжело билось, оно стучало в унисон с барабанами, заглушая их. Бог извлек из затейливо расписанных ножен золотой нож и перерезал мальчику горло. Кровь он собрал в золотую миску и протянул навстречу солнцу. Под звуки барабанов, дудок и молитв тело завернули в клетчатую ткань и аккуратно спустили в расселину между двумя скалами.

Теперь жрец и бог повернулись к Бабочке, которая с трудом пыталась освободиться. Кейм вытащил из под одеяла руку с пистолетом и проверил кремень, затем он направил пистолет на бога обоими руками. Выкрикнув что-то, Кейм задержал дыхание. Затем он нажал на курок и пистолет бахнул, выпустив облако дыма. Отдача вынудила Кейма сделать два шага назад, бога же швырнуло на снег, из его горла толчками била кровь. Золотой нож выпал из ослабевшей руки.

Все смотрели на бога. Ошеломленные, они не понимали, что произошло.

Кейм, держа в руках пистолет, наставил его на местных, в то время как сам рылся в сумке в поисках пороха, шомпола, пыжа и пули. Он перезарядил пистолет прямо у них на глазах, раз или два резко прикрикнув, что заставило их подпрыгнуть.

Заряженным пистолетом он ткнул в сторону стражников, что сразу отскочили назад. Кое-кто упал на колени, остальные словно окаменели. Он уже мог разглядеть И Чена и его моряков, спешащих к ним через последнюю полоску снега. Жрец что то сказал, Кейм аккуратно навел пистолет на него и выстрелил.

Снова громыхнул звук выстрела, и облачко дыма вырвалась в сторону священника, которого будто ударил гигантски невидимый кулак. Он свалился на землю бездыханным, а его головной убор пропитался кровью.

Кейм шагнул сквозь дым к Бабочке, просто забрав ее у кучки парализованных страхом стражей, и пошел вниз по склону. Она была в полубессознательном состоянии, должно быть в чай был подмешан какой-то дурман.

Они подошли к И Чену, делающему громкие вдохи и выдохи от быстрой погони. За ним бежали такие же запыхавшиеся матросы, вооруженные с ног до головы: у каждого на плече был мушкет, а на поясе пистолет.

- Назад к кораблям, - приказал Кейм. - Стрелять в каждого, кто встанет на пути.

Спускаться вниз было проще, чем подниматься, впрочем, в этой легкости также таилась опасность, ведь они по-прежнему страдали от недостатка воздуха, были полуослепшими и измотанными. Люди часто спотыкались и опасно падали, причем по мере того как они спускали становилось теплей и снег из плотного стал мягче - количество падений увеличилось. Кейм, держа на руках Бабочку и сам спотыкался, иногда падая очень опасно. Но двое его людей шли по обе стороны от него там, где это позволял спуск, придерживая его за руки и не давая разбиться.

Толпы народу собирались каждый раз, когда они проходили мимо горных деревень. Тогда Кейм передавал Бабочку на руки своим людям, выступал вперед, держа пистолет так, чтобы его видели. Если толпа вставала на их пути, он стрелял в мужчину с самым большим головным убором. Грохот выстрела, кажется, пугал свидетелей больше чем внезапная смерть старейшин, из чего Кейм делал вывод, что тех и так часто казнят стражи императора за тот или иной проступок.

Так или иначе, но люди, мимо которых они проходили, казались парализованными. Хлопки грома, совмещенные с мгновенной смертью, подобно удару молнии - по всей видимости в этих местах такое видели настолько часто, чтобы понять, что в руках у китайцев. Гроза в трубке!

Время от времени Кейм передавал Бабочку с рук на руки, шел в голову отряда, перезаряжал оружие и стрелял в любую толпу, что вставала у них на пути, испытывая странное возбуждение от мощи, что давала такую власть над парализованными от страха дикарями.

Он сам стал воплощением их бога смерти, он шел сквозь них, как сквозь кукол, чьи ниточки были перерезаны.

Вечером они остановились забрать еду из ближайшей деревни, затем, подкрепившись, они продолжили путь до тех пор, пока не стемнело окончательно. На ночлег они встали в складском сооружении, сарае с каменными стенами и деревянной крышей, набитом тканью, зерном и золотом. Моряки скорее бы умерли, чем бросили бы богатство, однако Кейм запретил брать им более одной вещи.

- Когда-нибудь мы вернемся, - вдохновлял он своих людей, - и окончим свои дни богатыми, как сам император.

Себе он взял лишь золотую фигурку мотылька.

Несмотря на переутомление, Кейм никак не мог лечь. Даже просто перестать идти далось ему с трудом. Проведя бессонную ночь, лежа спина к спине с Бабочкой, адмирал поднял их до рассвета и вновь повел их вниз, с ружьями наперевес.

По мере приближения к побережью стало ясно, что пешие гонцы опередили их ночью, предупредив местных о приближающимся бедствии. Огромная толпа вооруженных людей стояла на перекрестке, сразу перед прибрежным городом. Они кричали и били в барабаны, сжимая в руках дубины, щиты, копья и пики. Спускающиеся с вершины китайцы сильно уступали в количестве - на пятьдесят моряков приходилось четыре или пять сотен местных воинов.

- Развернуть строй, - сказал Кейм своим людям. - Шагать прямо на них по дороге. Петь " Снова я пьян на Великом Канале". Выставить мушкеты в ряд и когда я скомандую остановиться - встать и целиться в главарей - это те, у кого на голове больше перьев. Все стреляем залпом по моей команде, затем перезаряжаемся. Перезаряжайтесь настолько быстро, насколько сможете, но не стрелять без моей команды. Как только услышали команду - стреляйте и снова перезаряжайтесь.

И они начали свой спуск, ревя во всю глотку старинную песню пьяниц, остановившись лишь за тем, чтобы дать залп. Их мушкеты как будто были корабельными орудиями – настолько мощный эффект они произвели. Множество воинов лежало и истекало кровью, еще больше опрометью бежало.

Лишь один залп - и прибрежный город пал к их ногам. Они могли сжечь его дотла, взять что угодно себе, но Кейм вел их по улицам в темпе на который они были способны, все еще выкрикивая песню настолько громко, насколько могли до того самого пляжа, где их поджидали китайские шлюпки. Они были в безопасности. Им так и не пришлось сделать второй выстрел.

Кейм подошел к И Чену и пожал ему руку:

- Большое спасибо, - промолвил он. - Ты спас нас. Они бы принесли Бабочку в жертву, подобно ягненку, а нас бы просто перебили как мух.

Кейму было ясно, что совсем скоро местные придут в себя от первого шока и начнут представлять опасность для китайцев за счет подавляющей численности. Даже сейчас толпы людей собирались и наблюдали за ними, держась на безопасной дистанции. Так что после того как Бабочка и большая часть людей вернулась на корабли, Кейм посоветовался с И Ченом и заведующими провизией на предмет того, чего им не хватает для путешествия назад через Дахай. Затем он в последний раз высадился на остров, возглавив большую десантную партию, которая при поддержке корабельных орудий проложила себе путь во дворец, снова распевая песни и печатая шаг под бой барабанов. У дворца они рассыпались вдоль стен и успели поймать группу жрецов и женщин, сбегавших через ворота с дальней стороны. Кейм застрелил одного из жрецов и велел своим людям связать остальных.

Затем он вышел к жрецам и жестами попытался объяснить свои требования. В его голове все еще болезненно отдавался пульс, он будто плыл на волнах опьянения от убийства. Было просто удивительно, как при помощи одних только жестов в таком состоянии можно создать список требований. Он указал на себя и своих людей, затем на запад, затем одной рукой изобразил парус, который плывет под воздействием ветра, идущего из другой руки. Он протянул образцы пищи и чайных листьев, показывая что именно им требуется. Он показал, что их нужно принести на пляж. Он подошел к старшему из заложников и показал будто развязывает его и прощается с ним. Если продовольствие не будет доставлено... Он ткнул пистолетом в сторону каждого из несчастных. Но если они выполнят требования - китайцы освободят всех и отправятся восвояси.

Он медленно изображал каждый этап всей процедуры, глядя в глаза заложникам и говоря очень мало, справедливо полагая, что их это будет только отвлекать от жестов. Затем он велел своим людям отпустить всех женщин и немного мужчин без головных уборов и отправил освобожденных с требованиями. По их глазам он видел, что те его поняли.

Затем они увели заложников к пляжу, где они стали ждать. После полудня на главной улице стали суетиться люди. На их спинах крепились тяжело нагруженные короба. Кланяясь, они ставили короба на пляже, а затем удалились, не спуская с китайцев глаз. Сушеное мясо, лепешки, маленькие зеленые листочки, золотые диски и украшения (несмотря на то, что Кейм не требовал их), одеяла и тюки теплой ткани. Глядя на пляж, заполненный подношениями, Кейм чувствовал себя сборщиком налогов - злым и жестоким, но при этом могущественным настолько, что эти подношения появились как по волшебству - лишь по его жесту. А еще он чувствовал спокойствие. У них было все что нужно, чтобы вернуться домой.

Он лично развязал пленников, жестами велел им уходить. Каждому он дал пистолетную пулю, сжимая их непослушные пальцы вокруг свинцовых шариков.

- Когда-нибудь мы вернемся, - сказал он им. - Мы или кто похуже.

На мгновение он задумался, что они могли подхватить оспу, подобно мивокам. Ведь моряки спали на коврах во дворце. Но это уже никак не объяснишь. Местные поплелись прочь, сжимая в руках пули или роняя их в песок. Их женщины стояли на почтительным расстоянии, радуясь, что китайцы сдержали слово, радуясь, что их мужчины возвращаются живыми. Кейм приказал своим людям сесть в шлюпки. Они взошли на корабли и отчалили прочь от острова высоких гор.

После всех приключений путешествие по Великому Океану было привычным, совершенно безмятежным. Дни шли своим чередом. Корабли плыли за солнцем на запад, только на запад. Большая часть дней была солнечной и жаркой. Затем на месяц небо затянуло облаками, а по вечерам


Поделиться с друзьями:

mylektsii.su - Мои Лекции - 2015-2024 год. (0.065 сек.)Все материалы представленные на сайте исключительно с целью ознакомления читателями и не преследуют коммерческих целей или нарушение авторских прав Пожаловаться на материал