Под сень тьмы, под сень света.

Такой недобрый ответ хана тревожил Бахрама. Ни малейшего интереса к аппарату, приведшему в восторг ученых из медресе. Вместо этого – приказ открыть новое оружие или укрепление, что было предметом пристального изучения всех оружейников за все времена. Ну а в случае неудачи несложно было представить, что с ними будет. Кхалидова рука безмолвно напоминала о пустоте другого рода. Кхалид вполне мог намекнуть всем своим видом: “Однажды вы станете такими же”.

Вместо этого он лишь обшарил глазами двор:

- Велите Пахтакору достать новые орудия у Надира для исследований. По три каждого веса, и все виды снарядов и пороха.

- У нас тут есть порох.

- Ну разумеется, – с блеском в глазах. – Я хочу изучить их порох, а не свой.

В те дни, что последовали затем, он обследовал все старые здания промышленного двора, те самые, что он и его мастера по железу поставили, когда делали оружие и порох для хана. Тогда, еще до того, как они внедрили китайскую систему и соединили водяные мельницы с мехами, освободив армию подмастерьев, так вот тогда все было мелким и примитивным, железо было более хрупким, предметы были грубей и уродливей. Об этом говорили и здания. Теперь водяные колеса давали всю мощь реки, закачивали ее в меха, и мощь эта вырывалась с ревом пламени. Химические резервуары курились парами цвета лимона и лайма под лучами солнца. Подмастерья паковали ящики, водили верблюдов и перетаскивали туда-сюда огромное количество древесного угля. От этого вида Кхалид затряс головой и сделал еще один жест, навроде подталкивания или шлепка своей призрачной рукой:

- Нам нужны часы получше. Мы сможем преуспеть только если наше измерение времени станет более точным.

Иванг фыркнул, когда услышал это:

- Нам скорее требуется больше понимания.

- Да, да конечно. Нет такого человека, кто мог бы оспорить это. Но вся мудрость веков не сможет подсказать нам, сколько времени требуется взрывчатому порошку для того, чтобы взорваться.

Когда дни подходили к концу, на великий двор падала тишина, если не считать скрипа мельничных колес. Местные рабочие мылись, ели и проговаривали свои молитвы. Затем они отправлялись по своим квартирам у реки в дальней части двора и ложились спать. Рабочие из города также уходили домой.

Бахрам падал на кровать рядом с Исмериной, напротив комнаты, где спали два их малыша, Фази и Лейла. Большую часть ночей он отключался, как только его измотанная голова касалась шелка подушки. Блаженное забытье.

Но затем, не раз и не два, они с Исмериной просыпались примерно после полуночи, и часто просто лежали, дыша, касаясь и нашептывая друг другу всякие разговоры, часто краткие и бессвязные, в иное время – длинные и обстоятельные. И даже занимались любовью, хоть дети и выматывали Исмерину - все под покровом благословенной прохлады и тиши этих полуночных часов.

После Бахрам, бывало, вставал и обходил двор, взглянуть на него при лунном свете и проверить – все ли в порядке, еще чувствуя любовный ритм внутри себя. И почти всегда в своих ночных прогулках он видел свет от ламп, что горели в Кхалидовом кабинете, а подойдя ближе, он находил Кхалида то склонившимся над книгой, то карябающим заметки левой рукой, то откинувшимся на кушетке, ведущего неспешные беседы с Ивангом, во время которых у мужчин в руках лежали наргиле, [129] источавшие сладкий запах гашиша. Если в кабинете был Иванг и оба вроде бодрствовали, Бахрам часто к ним присоединялся ненадолго, пока сон не заставлял его вернуться к Исмерине. Кхалид и Иванг могли говорить о природе движения, или о природе зрения, часто разглядывая друг друга по мере разговора через Иванговы линзы. Кхалид считал, что глаз принимает небольшие ощущения или образы предметов, что с воздухом попадают в него. Он нашел множество старых философов, от Китая до Френгистана, что придерживались той же точки зрения, называя маленькие образы “подобием”, или “симулякром”, или “разновидностью”, или “ликом”, или “идолом”, или “фантазмом”, или “формой”, или “идеей”, или “страстью”, или “симуляцией агента”, или “тенью философа”, последнее особенно заставляло Иванга смеяться. Он же придерживался теории, что глаз сам отправляет некие лучи, которые возвращаются назад подобно эху, сообщая глазу контуры объектов и их цвет.

Бахрам каждый раз подмечал, что ни одна из теорий не могла полностью все объяснить. “Зрение не может быть объяснено оптикой”, мог бы он сказать, ведь взгляд был частью скорее духовной. Но если бы те двое услышали что то подобное, Кхалид обязательно бы покачал головой и сказал:

- Может оптика еще не в состоянии объяснить это, но искать объяснение необходимо. Это – часть явления, которое можно проверить, и даже описать с точки зрения математики, если бы мы были бы достаточно умны.

Прибыли ханские пушки, и Кхалид стал проводить часть дня на крутом берегу реки, стреляя из них в обществе Пахтакора и старика-мастерового. Но все прочее время он тратил, размышляя об оптике и предлагая Ивангу разнообразные исследования. Иванг возвращался к себе в мастерскую, где выдувал толстые стеклянные шарики с обрезанными краями, вогнутые и выпуклые зеркала, и большие, идеально отполированные палочки треугольного сечения, что были для него предметами, можно сказать, религиозного значения. Вместе с Кхалидом они скрывались в послеполуденные часы в кабинете старика, плотно закрыв дверь, оставляя лишь лучик света, что проникал из отверстия, пробитого в южной стене. Они ставили призму поверх дырочки и наблюдали за радугой, которая проецировалась на стены, а позже на экран, которой они специально поставили. Иванг говорил о семи наблюдаемых цветах, Кхалид – о шести, называя голубой и синий одним и тем же цветом. Они спорили совершенно обо всем, что видели, без конца и без начала. По тому, что они видели, Иванг создал диаграмму, где вычислил углы для каждой полосы цвета, выходящей из призмы. Они также клали и стеклянные шарики, задаваясь вопросом, почему свет не дробится в них также как в призме. Ведь каждый может наблюдать небо, полное крошечных сфер – дождевых капель, на которые падает солнечный свет, создавая арки радуг в небе, над умытым дождем Самаркандом. Сколько раз после того, как черные тучи проносились над городом, Бахрам стоял со своими старшими друзьями и любовался поистине прекрасными радугами, иногда двойными, где та, что потусклей, была выше той, что поярче. Бывало даже, что можно было разглядеть совсем почти незаметную третью – уже над второй. В конце концов Иванг сформулировал закон рефракции, который, как он заверил Кхалида, работал для всех цветов:

- Основная радуга создается рефракцией луча, входящего в дождевую каплю, отражений от внутренних поверхностей и второй рефракцией на выходе из капли. Тусклая арка создается светом, отраженным два-три раза внутри капли. Теперь смотри: каждый цвет имеет свой собственный индекс рефракции и метания туда-сюда внутри капли отделяет цвета друг от друга, но для зрителя они всегда предстают в правильном порядке, только перевернутыми – из-за дополнительного перехода, как у меня на рисунке – видишь?

- Значит, если бы дождевые капли имели кристаллическую структуру – никаких радуг и в помине не было бы.

- Да, именно так. Это как раз о снеге. Если бы присутствовало только отражение, небо бы сияло белым светом, как если бы оно было заполнено одними зеркалами. Этот эффект можно наблюдать в снежную бурю. Но округлая форма дождевых капель означает, что есть строгий угол падения между нулем и девяносто градусами, это позволяет зрителю наблюдать радугу, находясь строго от сорока до сорока двух градусов от падающего света. Вторая радуга появляется между пятьюдесятью с половиной и пятьюдесятью четырьмя с половиной градусами. Вот, смотри: геометрия предсказывает углы, и вот мы измеряем при помощи того чудного устройства - небесномера, что Бахрам достал для тебя в китайском караван-сарае, и оно подтверждает сказанное с математической точностью – лишь бы рука не тряслась!

- Ну разумеется, - отвечал Кхалид. – Это все нелогично, замкнутый круг. Ты получаешь свои углы при наблюдениях за призмой, затем подтверждаешь свои догадки на небе – для дальнейшего наблюдения за призмой.

- Ну так одно – цвета на стене, другое дело – радуги на небе!

- Как на Небе, так и на Земле. – Это был труизм алхимиков, так что Кхалидовы слова отдавали мрачностью.

С запада на солнце наползала тучка и радуга стала исчезать. Два пожилых человека даже не заметили этого, поглощенные своим спором. Бахрам в одиночестве наслаждался яркими цветами, даром Аллаха, напоминание о том, что он никогда более не затопит мир.[130] А двое все спорили, тыча то в доску Иванга, то в небосномер Кхалида.

- Уходит, - сказал Кхалид и они подняли глаза на небо, слегка недовольные, что их прерывали. Радуга все еще была ярка, но фон неба под ней был заметно светлей, чем над ней. Наконец, обе половинки неба стали одинаковой яркости.

Радуга покинула мир, они же поспешили назад на двор. По пути Кхалидово настроение улучшалось с каждым шагом, хоть многие из них и оканчивались в лужах. Он же все глядел и глядел в Иванговы записи.

- Так-так, хмм. Я должен признать, что это ясно как Евклидово доказательство. Две рефракции, два или три отражения – солнце и дождь, да еще и зритель, чтобы наблюдать – и вот оно! Радуга!

- И сам свет, делимый на полоски цветов, - вторил ему Иванг, - путешествует от солнца единым целым. Вон какой яркий! А затем он врезается во что бы то ни было и отскакивает в глаз, был бы только глаз, чтобы смотреть на это. И любая часть этой полосы, эхм, как бы это работало... все поверхности на свете по-разному скруглены, была бы только возможность разглядеть их еще ближе...

- По-прежнему удивительно, что цвета не меняются по мере твоего движения, - промолвил Бахрам, а двое его спутников замолчали, пока Кхалид, наконец, не залился смехом.

- Еще одна тайна! Да хранит нас Аллах! Они идут и идут одна за другой, так и будут идти дальше, пока мы не предстанем перед Господом.

Эта мысль чрезвычайно его веселила.

Он устроил на дворе комнату, погруженную постоянно во тьму, замурованную и закутанную тканью до тех пор, пока там не стало гораздо темней, чем в его кабинете. Затем были пробиты несколько отверстий в восточной части стены. Многими утрами он носился туда-сюда со своими помощниками, устраивая те или иные эксперименты и демонстрации.

Однажды он решил пригласить ученых из медресе Шер Дор зрителями, потому что он нашел весьма удачный опыт, опровергающий заявления Ибн Рашда о том, что свет – единое целое и цвета, появляющиеся в призме – ни что иное, как особенность не света, но стекла.

- Если бы это было так, - объяснял Кхалид, - тогда дважды преломленный свет изменит свой цвет дважды.

Для того, чтобы это проверить, его ассистенты пустили внутрь свет со стены и радуга первой призмы выплеснулась на подговленный экран в центре темной комнаты. Кхалид затем лично открыл щелку в экране, узкую настолько, чтобы дальше проникал лишь красный, и проникнув, упирался во вторую призму и потом падал на другой экран за занавесью.

- Итак, если бы изменение цвета было бы вызвано самой рефракцией, красная полоса, разумеется, изменила бы цвет после второй призмы. Но взгляните: она по-прежнему красная. Каждый из цветов не изменяется после прохождения второй призмы.

Он медленно проводил щелку от цвета к цвету, чтобы показать. Его гости сгрудились у двери, чтобы посмотреть ближе.

- Что это означает? - спросил один из них.

- Ну, с этим вы должны мне помочь, или спросите Иванга. Я-то не философ. Но мне кажется, что это доказывает, что изменение цвета – это не просто какой-то угол сферы. Я думаю это показывает, что солнечный свет, или белый свет, если угодно полный свет, или просто свет – так вот это все цвета, движущиеся вместе.

Зрители закивали. Кхалид велел открыть двери и все вышли, моргая на солнечном свету, насладиться кофе и пирожными.

- Это прекрасно, - говорил Заххар, один из старших математиков Шер Дор. – Весьма просвещающе. Но что это говорит нам о свете, как вы думаете? Что есть свет?

Кхалид пожал плечами.

- Аллах ведает, но не люди. Я думаю что мы лишь определили (чего уж там) некоторые особенности света. И эти особенности имеют геометрический аспект. Видите, он вроде регулируется числами. Как и множество других вещей в этом мире. Похоже, что Аллах любит математику, как вы часто и сами говорили, Заххар. Что же касается субстанции света – это тайна! Он перемещается быстро, насколько быстро – мы не знаем. Но было бы хорошо узнать. И он горяч, насколько мы можем судить по солнцу. А еще он может пересекать пустоту, если и впрямь есть на свете место, где есть пустота, что не может пропустить звук. Быть может индуисты правы и на свете есть еще элемент помимо земли, огня, воздуха и воды, некий эфир который мы не можем увидеть, что заполняет вселенную под завязку и при этом движется. Может быть, это маленькие частицы? отталкивающиеся от всего, с чем сталкиваются. Например с зеркалом, но чаще с более грубыми поверхностями, и в зависимости от того, во что ударилась частица, она попадает в глаз той или иной полосой цвета. – он опять пожал плечами. – сие есть тайна.