Lux Aeterna 11 страница

– Да он меня в упор не видит, – возразила Исабелла.

– Он просто не знает, как открыть свое сердце, и не в силах подобрать слова, чтобы излить чувства, которые переполняют его душу. Таковы все мужчины. Грубые и примитивные.

– Однако он с легкостью подбирал слова, когда отчитывал изза того, что я расставила собрание «Национальных эпизодов»[50]в неверном порядке. Жалкий болтун.

– Но это совсем разные вещи. Одно дело – долг управляющего, а язык страсти – совершенно другое.

– Глупости.

– В любви нет ничего глупого, уважаемая помощница. И, отклоняясь от темы, мы собираемся ужинать?

Исабелла сервировала стол под стать приготовленным яствам. Она выставила целую коллекцию тарелок, приборов и рюмок, которых я никогда прежде не видел.

– Ума не приложу, почему вы, обладая такими прелестными вещами, ими не пользуетесь. Все это лежало в ящиках в кладовой рядом с прачечной, – сказала Исабелла. – И что вы за человек!

Я взял нож и стал рассматривать его под свечами, которые зажгла Исабелла. Я быстро понял, что имущество принадлежало Диего Марласке, и аппетит у меня пропал начисто.

– Чтото случилось? – спросила Исабелла.

Я отрицательно качнул головой. Моя помощница наполнила две тарелки и выжидательно смотрела на меня. Я попробовал кусочек и одобрительно улыбнулся.

– Очень вкусно, – оценил я.

– Жестковато, помоему. В рецепте сказано, что птицу нужно томить на медленном огне неизвестно сколько, а с вашей плитой огонь или гаснет или возгорается до небес, промежуточное положение отсутствует.

– Очень вкусно, – повторил я, продолжая есть без всякого желания.

Исабелла искоса поглядывала на меня. Мы ужинали в молчании, и оживляло обстановку лишь позвякивание приборов.

– Вы серьезно сказали о Семперемладшем?

Я кивнул, уткнувшись в тарелку.

– А что еще он говорил обо мне?

– Он говорил, что у тебя классическая красота, что ты умная и необыкновенно женственная, это производит на него очень сильное впечатление, и он чувствует, что между вами существует духовная связь.

Исабелла пронзила меня убийственным взглядом и потребовала:

– Поклянитесь, что вы это все не придумали.

Я возложил правую руку на кулинарную книгу, поднял правую и провозгласил:

– Клянусь на «Сто одном лучшем рецепте французской кухни».

– Клянутся другой рукой.

Я поменял руки и повторил формулу с подобающей случаю торжественностью. Исабелла фыркнула.

– И что мне теперь делать?

– Не знаю. Что делают влюбленные? Гуляют, танцуют…

– Но ято не влюблена в этого сеньора.

Я продолжал вкушать глазурованную утку, игнорируя настойчивый взгляд девушки. Спустя несколько мгновений Исабелла стукнула кулаком по столу.

– Сделайте одолжение, смотрите мне в лицо. Ведь все изза вас.

Я аккуратно отодвинул тарелку, тщательно вытер губы салфеткой и взглянул на нее.

– Что мне делать? – снова спросила Исабелла.

– Зависит от ситуации. Тебе нравится Семпере или нет?

Облачко сомнения затуманило ее лицо.

– Не знаю. Вопервых, он староват для меня.

– Мы с ним почти ровесники, – возразил я. – Он старше меня максимум на один или два года. A может, три.

– Ну да, четыре или пять.

Я вздохнул.

– Он в самом расцвете сил. Мы, кажется, выяснили, что тебе нравятся мужчины постарше.

– Не издевайтесь.

– Исабелла, кто я такой, чтобы указывать тебе, что делать…

– Вот это мило.

– Позволь закончить. Я хочу сказать, это касается только Семперемладшего и тебя. Если ты спрашиваешь совета, я порекомендовал бы дать ему шанс. Ничего больше. Если на днях он решится сделать первый шаг и пригласит тебя, допустим, пообедать, не отказывайся. Вы или разговоритесь, познакомитесь получше и в итоге подружитесь, или нет. Но мне кажется, что Семпере хороший человек, и его интерес к тебе искренний. И осмелюсь предположить, если ты немного подумаешь, то поймешь, что в глубине души тоже испытываешь чтото к нему.

– У вас навязчивые идеи.

– Но у Семпере их нет. И, на мой взгляд, не отнестись хотя бы с уважением к нежному чувству и восхищению, которые он питает к тебе, было бы низко. А ты не такая.

– Это эмоциональный шантаж.

– Нет, это жизнь.

Исабелла испепелила меня взглядом. Я улыбнулся в ответ.

– По крайней мере сделайте милость, доешьте ужин.

Я опустошил тарелку, подобрал остатки кусочком хлеба и удовлетворенно перевел дух.

– Что у нас на десерт?

После ужина я оставил впавшую в задумчивость Исабеллу дозревать с ее сомнениями и тревогами и поднялся в кабинет в башне. Я вынул фотографию Диего Марласки, которую мне одолжил Сальвадор, и поставил ее, прислонив к настольной лампе. В следующий момент я обвел взором небольшую цитадель из блокнотов, заметок и разрозненных листков бумаги, накопившихся за период работы для патрона. Я все еще ощущал на ладонях холод столовых приборов Диего Марласки, и потому мне было нетрудно представить, как он сидит тут, созерцая ту же панораму крыш квартала Рибера. Я вытащил наугад одну страницу написанного мною текста и начал читать. Я узнавал слова и предложения, поскольку их сочинил я, но мятежный дух, питавший и наполнявший их, казался как никогда далеким. Я бросил листок на пол и, подняв голову, увидел свое отражение на оконном стекле – чужое лицо на фоне сизых сумерек, окутавших город. Мне стало ясно, что я не смогу работать сегодня ночью, ибо был не в состоянии нацарапать ни единого абзаца для патрона. Я погасил свет на письменном столе и сидел в темноте, слушая, как ветер шуршит у окна, и рисуя в воображении картину: Диего Марласка, охваченный пламенем, падает в водоем, последние пузырьки воздуха вырываются изо рта, а ледяная жидкость просачивается в легкие.

Я проснулся на рассвете. Тело затекло в кресле и теперь ломило. Я встал, прислушиваясь к скрипу суставов в собственном теле. Проковыляв к окну, я открыл его настежь. Крыши старого города сверкали изморозью, и пурпурное небо клубилось над Барселоной. Грянули колокола церкви СантаМариядельМар, и с голубятни сорвалась и взмыла ввысь туча трепещущих темных крыльев. Холодный резкий ветер доносил запах пристани и дыма жженого угля, курившегося над каминными трубами квартала.

Я спустился на жилой этаж и отправился на кухню варить кофе. Заглянув в продуктовый шкаф, я замер. С тех пор как в доме поселилась Исабелла, моя кладовая напоминала магазин «Килес» на РамбладеКаталуниа. Среди рядов экзотических яств, которые поступали в бакалею отца Исабеллы изза границы, я обнаружил жестяную коробку английских галет с шоколадной глазурью и решил их попробовать. Всего через полчаса, после массированного выброса кофеина и сахара в кровь, заработал мозг, и меня осенила гениальная мысль начать день, усложнив свою жизнь еще больше, если такое возможно. Я решил, как только откроются торговые заведения, нанести визит в лавку магических и фальшивых артефактов на улице Принцессы.

– Что вы тут делаете в такую рань?

Голос моей совести, Исабелла, смотрела на меня с порога.

– Ем галеты.

Исабелла уселась за стол и налила себе чашку кофе. Выглядела она так, словно ночью не сомкнула глаз.

– Отец говорит, что это любимое печенье королевыматери.

– Поэтому она так хорошо сохранилась.

Исабелла взяла галету и надкусила ее с отсутствующим видом.

– Размышляешь, что тебе делать? С Семпере, я имею в виду…

Исабелла смерила меня ядовитым взглядом.

– А вы что собираетесь сделать сегодня? Ничего хорошего, конечно.

– Коекакие дела.

– Ах вот как.

– Как так? «О как!» – современное словечко?

Исабелла поставила чашку на стол и повернулась ко мне лицом, решительно настроенная выяснять отношения.

– Почему вы вообще ничего никогда не рассказываете о своих делах с этим типом, патроном?

– Среди прочего – ради твоего блага.

– Для моего блага! Конечно. А я не догадалась. И, кстати, забыла сказать, что вчера сюда заглядывал ваш приятель, инспектор.

– Грандес? Он приходил один?

– Нет. В компании двух громил, здоровых, как шкафы, и с бульдожьими физиономиями.

Желудок у меня сжался в комок, когда я представил Маркоса и Кастело у дверей своего дома.

– И что хотел Грандес?

– Он не сказал.

– А что он тогда сказал?

– Спросил, кто я такая.

– Что же ты ответила?

– Что я ваша возлюбленная.

– Очень мило.

– Одному из верзил показалось, что я слишком хороша для вас.

Исабелла взяла второе печенье и с аппетитом его сгрызла. Заметив, что я за ней искоса наблюдаю, она перестала жевать.

– А что я такого сказала? – спросила она с полным ртом, выпустив фонтанчик крошек.

Дымчатый перст солнечного света пробился сквозь плотную пелену облаков, и от его прикосновения ярко полыхнула выкрашенная красной краской вывеска на фасаде лавки магических товаров на улице Принцессы. Магазинчик прятался под деревянной резной маркизой. Сквозь стеклянную дверь едва просматривались очертания полутемного помещения с занавесями из черного бархата, драпировавшими витрины, наполненные масками и механизмами с викторианским душком, краплеными колодами, дагами[51]с нарушенным балансом, книгами по магии и флаконами из полированного стекла с зельями, переливавшимися всеми цветами радуги и, вполне вероятно, разлитыми в Альбасете. Колокольчик над дверью звякнул, возвестив о моем приходе. За прилавком в глубине магазина никого не было. Я подождал немного, обозревая коллекцию ярмарочных диковинок. Пытаясь поймать собственное лицо в зеркале, в котором как на ладони отражалась вся лавка, кроме меня, я заметил краем глаза, что изза портьеры, отделявшей подсобное помещение, вынырнула крошечная фигурка.

– Забавный эффект, правда? – спросил седой как лунь человечек с проницательным взглядом.

Я согласился с ним.

– Как оно работает?

– Пока не знаю. Мне привезли эту штучку пару дней назад от мастера хитрых зеркал из Стамбула. Создатель называет фокус преломляющим смещением.

– Вещь служит напоминанием, что все внешнее обманчиво, – прокомментировал я.

– Кроме магии. Чем могу служить вам, кабальеро?

– Я имею честь говорить с сеньором Дамианом Роуресом?

Человечек медленно кивнул, глядя на меня в упор, не моргая. Маска добродушия на лице с нарисованной улыбкой была столь же обманчивой, как и его зеркало. Глаза человечка оставались холодными и настороженными.

– Мне порекомендовали обратиться в ваш магазин.

– Интересно, кто был столь любезен?

– Рикардо Сальвадор.

Фальшивая улыбка стерлась с губ.

– Я не знал даже, что он еще жив. Не встречался с ним двадцать пять лет.

– А с Ирене Сабино?

Роурес, вздохнув, слегка покачал головой. Он обошел прилавок и шагнул к двери. Повесив табличку «закрыто», он повернул ключ в замке.

– Кто вы такой?

– Меня зовут Мартин. Я пытаюсь выяснить обстоятельства, связанные со смертью сеньора Диего Марласки. Насколько я понял, вы его знали.

– Я полагал, все обстоятельства были выяснены давнымдавно. Сеньор Марласка покончил с собой.

– У меня сложилось иное впечатление.

– Не знаю, что вам наговорил этот полицейский. Обида оказывает влияние на память, сеньор… Мартин. Сальвадор уже пытался в свое время протолкнуть идею о заговоре, не имея ровным счетом никаких доказательств. Всем известно, что он согревал постель вдовы Марласки и лез из кожи вон, чтобы выглядеть героем. Как и следовало ожидать, начальство его приструнило, а затем его выгнали из полиции.

– Он считает, что в действительности была сделана попытка скрыть правду.

Роурес фыркнул.

– Правду… Не смешите меня. На самом деле хотели замять скандал. Адвокатская контора Валеры и Марласки грела руки почти на каждом дельце, что проворачивалось в этом городе. Никто не был заинтересован в том, чтобы сомнительная история получила огласку. Марласка отказался от своего положения в обществе, работы и брака, заперся в старом особняке и занимался бог знает чем. Любой, у кого есть голова на плечах, мог предсказать, что ничем хорошим это не кончится.

– Что не помешало вам лично и вашему компаньону Хако выгодно воспользоваться помешательством Марласки. Вы ведь пообещали ему на спиритических сеансах установить связь с тем, кто отошел в мир иной…

– Ничего я ему не обещал. Сеансы спиритизма устраивались только для развлечения. Все это понимали. Я вовсе не пытался наживаться на мертвых, я просто честно зарабатывал на жизнь.

– А ваш партнер Хако?

– Я отвечаю только за себя. И не несу ответственности за действия Хако.

– Значит, он чтото сделал.

– Что вы хотите от меня услышать? Что он похитил деньги, якобы лежавшие на тайном счете в банке, как упорно твердил Сальвадор? Что он убил Марласку и надул нас всех?

– А разве нет?

Роурес пристально посмотрел на меня.

– Не знаю. Я не видел его со дня смерти Марласки. Все, что знал, я рассказал тогда Сальвадору и другим полицейским. Я не лгал. Никогда не лгал. Если Хако приложил к этому руку, я понятия о том не имел и в его делах не участвовал.

– А что вы можете сказать об Ирене Сабино?

– Ирене любила Марласку. У нее даже в мыслях не было навредить ему.

– Что с ней сталось? Она еще жива?

– Думаю, да. По слухам, она работала в какойто прачечной в Равале. Ирене была доброй женщиной. Слишком доброй. Потому так и кончила. Она верила во всякую чепуху. Верила в любовь.

– А Марласка? Что ему понадобилось на том свете?

– Марласка ввязался во чтото, не спрашивайте, во что именно. Нечто такое, чего ни я, ни Хако ему не продавали и не могли продать. Мне известно только то, что я случайно подслушал из его разговора с Ирене. Похоже, Марласка познакомился с кемто, кого я не знал, а поверьте, я знаю каждого на своем профессиональном поле. Тот человек пообещал Марласке в обмен на услугу, я не знаю какую, вернуть его сына Исмаэля с того света.

– Ирене не говорила, кто этот незнакомец?

– Она его никогда не видела. Марласка не разрешал ей встречаться с ним. Но она не сомневалась, что адвокат боится.

– Боится чего?

Роурес причмокнул языком.

– Марласка верил, что проклят.

– Поясните, пожалуйста.

– Я ведь уже вам говорил. Марласка был болен. Он твердил, что в него вселилось нечто.

– Нечто?

– Дух. Паразит. Не представляю. Послушайте, в моей профессии приходится сталкиваться со множеством людей, у кого не все дома. Они переживают личную трагедию, например лишаются возлюбленного или состояния, и теряют почву под ногами. Мозг – самый хрупкий орган человеческого тела. Сеньор Марласка был не в своем уме, и это становилось понятно каждому после пятиминутного разговора с ним. Потому он ко мне и пришел.

– И вы сказали ему то, что он жаждал услышать.

– Нет. Я сказал ему правду.

– Ваш вариант правды.

– Мне известен лишь один. Мне показалось, что человек этот серьезно повредился рассудком, и я не хотел пользоваться его состоянием. Такие вещи добром не кончаются. В моей деятельности существует черта, которую нельзя переступать, если понимаешь, что к чему. Тому, кто ищет развлечений, острых ощущений или утешения в ином мире, предоставляется такая возможность и взимается соответствующая плата за оказанную услугу. Но тех, кто пребывает на грани безумия, следует отправлять домой. Спиритический сеанс – это театральная постановка, не хуже любой другой. И публика должна состоять из зрителей, а не «озаренных».

– Образцовая этика. Что же тогда вы сказали Марласке?

– Я сказал, что наши спектакли – вымысел, сказки. И я обычный комедиант, кто зарабатывает на жизнь, устраивая спиритические сеансы для несчастных, потерявших близких и желающих укрепиться в вере, что возлюбленные, родители и друзья ждут их в загробном мире. Я объяснил ему, что на том свете нет ничего, только беспредельная пустота, и мир живых – единственный, которым мы располагаем. Я посоветовал ему забыть о духах и вернуться в семью.

– И он вас послушался?

– Очевидно, нет. Он больше не приходил на сеансы и обратился за помощью в другое место.

– Куда?

– Ирене выросла в бараках Багателя, и хотя она прославилась, выступая на подмостках на Паралело, те места оставались для нее родными. Она рассказывала мне, что водила Марласку к женщине, звавшейся Ведьмой из Соморростро, чтобы попросить защиты от человека, которому адвокат был обязан.

– Ирене не упоминала имени этого человека?

– Если и упоминала, я его не запомнил. Я говорил, они оба перестали приходить на сеансы.

– Может, Андреас Корелли?

– Никогда не слышал этого имени.

– Где можно найти Ирене Сабино?

– Я уже выложил вам все, что знал, – вышел из себя Роурес.

– Последний вопрос, и я уйду.

– С трудом верится.

– Вы не помните, Марласка никогда не упоминал в какойлибо связи название «Lux Aeterna»?

Роурес наморщил лоб, а потом покачал головой.

– Спасибо за помощь.

– Не за что. И, если можно, больше сюда не возвращайтесь.

Я кивнул и направился к выходу. Роурес провожал меня подозрительным взглядом.

– Постойте, – окликнул он меня прежде, чем я переступил порог лавчонки.

Я вернулся. Человечек с сомнением смотрел на меня.

– Кажется, я вспомнил. «Lux Aeterna». Так назывался своего рода религиозный памфлет, который мы иногда использовали на сеансах в салоне на улице Элисабетс. Книжка входила в собрание других подобных книжонок. Помоему, мы позаимствовали их в библиотеке мошенников из общества «Будущее». Возможно, вы имели в виду эту вешь.

– Не помните, о чем там шла речь?

– Лучше всего содержание знал мой партнер Хако, именно он проводил сеансы. Если не ошибаюсь, «Lux Aeterna» представлял собой поэму о смерти и семи именах Сына Грядущего, Несущего Свет.

– Несущий Свет?

Роурес расплылся в улыбке:

– Люцифер.

Я вышел на улицу, собираясь возвращаться домой. Меня мучил вопрос, что делать дальше. Я почти дошел до улицы Монткада, как вдруг заметил его. Инспектор Грандес стоял, прислонившись к стене, с удовольствием курил сигару и улыбался мне. Я помахал ему рукой и перешел через дорогу, направляясь к нему.

– Не знал, что вы интересуетесь магией, Мартин.

– Я тоже не знал, что вы за мной следите, инспектор.

– Я за вами не слежу. Поскольку вас трудно застать на месте, я решил, что если гора не идет ко мне, то я пойду к горе сам. У вас есть пять минут, чтобы пропустить стаканчик? За счет главного управления полиции.

– Раз так… Вы сегодня без сопровождения?

– Маркос и Кастело сидят в управлении, занимаясь бумажной работой. Но если бы я им сообщил о свидании с вами, они бы непременно явились.

Мы спустились по узкому ущелью между средневековыми дворцами до «Эль Ксампаниет» и потребовали столик у дальней стены. Официант, вооруженный тряпкой, от которой несло щелоком, вопросительно уставился на нас, и Грандес заказал две кружки пива и порцию ламанчского сыра. Когда подали пиво и закуску, инспектор предложил мне тарелку, но я отказался от его любезности.

– Не возражаете? В это время дня я обычно умираю от голода.

– Bon appetit.

Грандес бросил в рот кубик сыра, проглотил его и облизнулся, зажмурившись.

– Вам не сказали, что я заходил вчера к вам домой?

– Мне передали, но с опозданием.

– Понятно. Послушайте, а девочка просто загляденье. Как ее зовут?

– Исабелла.

– Живут же некоторые, бесстыдники. Я вам завидую. Сколько лет куколке?

Я обжег его взглядом. Инспектор добродушно улыбнулся.

– Одна птичка мне на хвосте принесла, что последнее время вы играете в детектива. Хотите отнять хлеб у нас, профессионалов?

– Как звать вашу птичку?

– Скорее это старый индюк. Один из моих начальников – близкий друг адвоката Валеры.

– Вас тоже поставили на довольствие?

– Пока нет, друг мой. Вы же меня знаете. Старая школа. Честь и прочая дребедень.

– Жаль.

– А скажите, как поживает бедолага Рикардо Сальвадор? Представьте, я не слышал о нем уже лет двадцать. Считали, что он давно умер.

– Диагноз немного скоропалительный.

– И как он?

– Одинокий, преданный и забытый.

Инспектор потряс головой.

– Поневоле задумаешься о будущем, которое сулит эта работа, не так ли?

– Держу пари, что ваша судьба сложится не в пример удачнее и восхождение на самую вершину служебной лестницы – вопрос пары лет. Я легко могу представить, как вы, став главным начальником полиции до сорока пяти лет, лобызаете руки епископам и армейским генералкапитанам на торжественном шествии в честь праздника Тела Христова.

Грандес прохладно кивнул, проигнорировав саркастический тон.

– Кстати, насчет целования рук. Вы слышали, что произошло у вашего приятеля Видаля?

Грандес никогда не приступал к беседе, не припрятав туза в рукаве. Теперь он с улыбкой наблюдал за мной, наслаждаясь моим замешательством.

– И что же? – пробормотал я.

– Говорят, недавно ночью его жена пыталась покончить с собой.

– Кристина?

– А ведь верно, вы же знакомы…

Я даже не заметил, как вскочил и что у меня трясутся руки.

– Успокойтесь. Сеньора Видаль жива и здорова. Кажется она перестаралась с лауданумом… Сделайте одолжение, сядьте, Мартин. Пожалуйста.

– Когда это случилось?

– Два или три дня назад.

В памяти у меня всплыла сценка, разыгравшаяся несколько дней назад: Кристина стоит у окна виллы «Гелиос» и поднимает руку, приветствуя меня, а я стараюсь ускользнуть от ее взгляда и поворачиваюсь спиной.

– Мартин? – позвал инспектор, помахав у меня перед глазами рукой, возвращая к действительности.

– Что?

Выражение лица инспектора наводило на мысль, что он искреннее встревожен.

– Вам нечем со мной поделиться? Знаю, вы мне не доверяете, но я хотел бы помочь.

– Несмотря на то что уверены, будто бы я убил Барридо и его компаньона?

Грандес покачал головой.

– Я никогда в это не верил, хотя некоторые не прочь свалить все на вас.

– Тогда почему вы копаете под меня?

– Расслабьтесь. Я не копаю под вас, Мартин. И никогда этого не делал. В тот день, когда я начну до вас докапываться, вы не ошибетесь. Пока я наблюдаю. Вы мне нравитесь, и я огорчен, что вы угодили в какуюто переделку. Почему бы вам не довериться мне и не рассказать, что происходит?

Наши взгляды скрестились, и на миг я почувствовал искушение исповедаться ему. Возможно, я бы так и поступил, если бы знал, с чего начинать.

– Ничего не происходит, инспектор.

Грандес вздохнул и посмотрел на меня с сожалением, а может, и разочарованием. Он хлопнул меня ладонью по плечу и встал.

– Будьте осторожны, Мартин. И смотрите не оступитесь. Далеко не все расположены к вам, как я.

– Я учту.

Я вернулся домой около полудня, не в силах отделаться от мыслей о том, что мне рассказал инспектор. Я приблизился к порталу дома с башней и медленно поднялся по ступеням лестницы: каждый шаг давался с трудом, словно даже душа обладала непомерным весом и придавливала меня к земле. Открывая дверь, я внутренне трепетал от перспективы встретить Исабеллу в словоохотливом настроении. В доме царила тишина. Я прошел по коридору в галерею и там нашел девушку мирно спящей на диване. На груди у нее лежала раскрытая книга – один из моих старых романов. Я не удержался от улыбки. В доме ощутимо похолодало в эти осенние дни, и я забеспокоился, что Исабелла может простудиться. Я вспомнил, что иногда она ходит по комнатам, закутавшись в шерстяную шаль. Тогда я решил принести из спальни девушки накидку и тихонько укрыть ее. Дверь в спальню была приоткрыта, и хотя дом принадлежал мне, я совершенно точно не переступал порога этой комнаты с тех пор, как Исабелла тут поселилась, и чувствовал некоторую неловкость, входя туда теперь. Я издали заметил сложенную на стуле шаль и вошел, чтобы взять ее. В комнате витал сладковатой аромат с ноткой цитрусовых, присущий Исабелле. Кровать все еще была разобрана. Я наклонился, чтобы расправить простыни и одеяла, поскольку уже усвоил, что, когда выполняю мелкие хозяйственные обязанности, мой моральный облик стремительно набирает очки в глазах юной помощницы.

Убирая постель, я заметил, что между пружинным матрацем и тюфяком чтото спрятано. Из складок простыни торчал бумажный уголок. Потянув его, я убедился, что в тайнике лежит пакет. Я вытащил его целиком, и у меня в руках оказалось около двух десятков голубоватых конвертов, перевязанных ленточкой. Я почувствовал, как меня затопляет холод, хотя все мое существо протестовало против открывшейся истины. Я развязал ленточку и вынул из пачки один из конвертов. На конверте значились мое имя и адрес. Там, где указывается отправитель, было написано просто: «Кристина». Я сел на кровать спиной к двери и один за другим перебрал все письма. Первому посланию исполнилось несколько недель, последнее пришло три дня назад. Все конверты были распечатаны. Я закрыл глаза, и конверты выскользнули у меня из рук. Затем я услышал за спиной ее дыхание. Исабелла неподвижно стояла в дверях.

– Простите меня, – прошептала девушка.

Она тихо приблизилась и опустилась на колени, чтобы поднять с пола рассыпавшиеся письма. Собрав конверты, все до единого, она аккуратно сложила их стопкой и протянула мне, глядя на меня с отчаянием.

– Я сделала это, чтобы защитить вас, – сказала она.

Ее глаза наполнились слезами, и, протянув руку, она коснулась моего плеча.

– Уходи, – вымолвил я.

Оттолкнув ее, я встал. Исабелла опустилась на пол со стоном, словно нестерпимая боль терзала ее тело.

– Уходи из этого дома.

Я покинул дом, не позаботившись закрыть за собой дверь. Выбравшись на улицу, я очутился в мире фасадов и лиц, чужих и далеких. Я пошел куда глаза глядят, не чувствуя холода и пронизывающего ветра, предвестника дождя, азартно стегавшего город с силой проклятия.

Трамвай остановился у ворот башни Бельесгуард, там, где у подножия холма город прекращал существование. Я двинулся к входу на кладбище СанЖервасио, следуя по дорожке желтоватого света, которую прокладывали под дождем огни трамвая. Стены некрополя вздымались на пятидесятиметровую высоту, напоминая мраморную крепость, над которой выступал сонм памятников цвета скорби. У ворот прилепилась будка, где сторож, кутаясь в пальто, грел руки над жаровней. Я возник из дождя, изрядно напугав его. Он пристально изучал меня несколько мгновений, прежде чем отворить калитку.

– Мне нужна усыпальница семьи Марласка.

– Через полчаса стемнеет. Приходите лучше завтра.

– Чем скорее вы объясните, где находится мавзолей, тем быстрее я уйду.

Сторож сверился с описью и показал мне расположение усыпальницы, ткнув пальцем в планкарту кладбища, висевшую на стене. Я удалился, не поблагодарив его.

Усыпальницу оказалось нетрудно найти среди скопища теснившихся на кладбище могил и мавзолеев. Строение покоилось на мраморном фундаменте. Построенный в модернистском стиле, пантеон имел форму арки, образованной двумя широкими лестницами, расположенными амфитеатром. Они поднимались к галерее, опиравшейся на колонны, с атриумом, обрамленным мемориальными плитами. Галерею венчал купол, его вершину украшала скульптура из потемневшего мрамора. Лицо статуи скрывала вуаль, но по мере приближения к пантеону казалось, что фигура, поставленная на часах у гроба, поворачивает голову и следит за вами взглядом. Я взошел по ступеням одной из лестницы и, ступив на площадку галереи, остановился и посмотрел назад. В отдалении сквозь пелену дождя виднелись огни города.

Я вошел в галерею. В центре помещения располагалось изваяние женщины, прильнувшей к кресту в молитвенном порыве. Лицо было изуродовано ударами, и ктото размалевал черной краской глаза и губы, отчего статуя обретала зловещий вид. И это были не единственные следы осквернения усыпальницы. Мемориальные плиты покрывали сколы и царапины, нанесенные острым предметом, некоторые были отмечены непристойными рисунками и словами, едва различимыми в темноте. Могила Диего Марласки находилась в глубине. Я приблизился к ней и дотронулся до надгробия. Потом достал фотографию Марласки, которую мне дал Сальвадор, и всмотрелся в лицо на потрете.

Неожиданно с лестницы, ведущей к пантеону, донеслись шаги. Я спрятал карточку в карман и повернулся лицом к входу на галерею. Шаги смолкли, и слышалось только, как дождь выбивает дробь на мраморе. Я осторожно подобрался к выходу и выглянул наружу. Человек стоял спиной ко мне, глядя на далекий город. Это была женщина в белых одеждах с головой, покрытой шалью. Она медленно повернулась и взглянула на меня. Женщина улыбалась. Несмотря на прошедшие годы, я тотчас узнал ее. Ирене Сабино. Я шагнул к ней и лишь тогда осознал, что у меня за спиной ктото есть. От удара по затылку из глаз брызнули искры. Я почувствовал, что падаю на колени. В следующее мгновение я растянулся на залитом лужами мраморе. На фоне дождя возник силуэт. Ирене присела рядом со мной. Ее рука скользнула по моим волосам и ощупала место, куда пришелся удар. Потом я увидел ее пальцы, обагренные кровью. Она провела ими по моему лицу. Ирене Сабино достала парикмахерскую бритву и медленно открыла ее. Серебристые капли дождя стекали по опускавшемуся надо мной лезвию. И это последнее, что я запомнил, проваливаясь в беспамятство.