Lux Aeterna 13 страница

Я возвратился домой на том же трамвае. В городе стремительно темнело, ледяной ветер гнал сухие листья по улицам. Я вышел на пласа Паласио и ненароком услышал, как два моряка, возвращавшихся с причала, говорили о буре, надвигавшейся с моря, которая обрушится на город до наступления ночи. Подняв голову, я увидел, что небо заволакивает пеленой багровых туч, растекавшейся над морем, словно пролитая кровь. В квартале, прилегавшем к бульвару Борн, жители энергично захлопывали двери и окна, торговцы закрывали магазины раньше времени, а дети высыпали на улицы бороться с ветром, раскинув руки крестом и хохоча, заслышав отдельные раскаты грома. Мигали фонари, и вспышки молний серебрили фасады. Я поспешил к порталу дома с башней и стремглав взбежал по лестнице. Рокот бури приближался и проникал сквозь стены.

В доме стоял такой холод, что дыхание обрело зримые очертания, когда я переступил порог прихожей. Я сразу направился в помещение, где находилась древняя угольная печка, которой я пользовался всего четыре или пять раз с тех пор, как поселился тут. Я растопил печь пачкой старых высохших газет, а также разжег камин в галерее и уселся на пол у огня. Руки у меня тряслись, не знаю только, от холода или от страха. Я терпеливо ждал, пока согреюсь, наблюдая за причудливыми зигзагами молний, загоравшихся в небе.

Дождь собрался только к вечеру, но когда наконец разверзлись хляби небесные, на землю обрушилась слепая завеса водопада, затопившего крыши и переулки бурным потоком, с яростью колотившимся в стены и стекла. Постепенно общими усилиями угольной печки и камина дом стал отогреваться, но меня попрежнему пробирала дрожь. Я встал и направился в спальню за одеялами, чтобы в них завернуться. Распахнув шкаф, я принялся копаться в больших нижних ящиках. Шкатулка лежала там, спрятанная в глубине. Я вынул ее и поставил на кровать.

Я открыл шкатулку и уставился на старый револьвер отца – все, что у меня от него осталось. Взяв револьвер, я нежно погладил указательным пальцем гашетку. Затем открыл барабан и вставил в гнезда шесть патронов, достав их из коробки, находившейся в потайном отделении шкатулки. Ящик я оставил на ночном столике, а револьвер и одеяло унес в галерею. В галерее я растянулся на диване, укрывшись теплым одеялом, положил револьвер на грудь и стал смотреть в окно, созерцая буйство стихии. На каминной полке тикали часы. Мне не требовалось смотреть на циферблат, чтобы узнать, что осталось меньше получаса до встречи с патроном, назначенной в бильярдном зале «Скакового круга».

Я смежил веки, и перед мысленным взором предстала картина: патрон едет по улицам города, пустынным и залитым водой. Он сидит в глубине салона своей машины, его золотистые глаза сияют в темноте, а серебряный ангел на капоте «роллсройса» прокладывает путь посреди бури. Я представлял его неподвижным как статуя, без дыхания, улыбки и выражения на лице. Потом я услышал, как потрескивают горящие дрова в камине и мерный стук дождя в окна, и заснул, сжимая в руке револьвер, твердо зная, что на свидание не пойду.

Я открыл глаза вскоре после полуночи. Камин почти погас, и галерею наполняли колышущиеся тени от голубоватых языков пламени, плясавших над последними угольками. Дождь попрежнему лил как из ведра. Я все еще держал револьвер, согревшийся у меня в руках. Несколько мгновений я лежал неподвижно, даже не моргая. Я почувствовал, что ктото стоит у двери, еще до того, как раздался стук.

Сбросив одеяло, я сел. Опять послышался стук – костяшками пальцев в дверь. Я встал, не выпуская оружие, и прошел в коридор. Снова постучали. Я шагнул к двери и остановился. Воображение нарисовало, как он стоит на лестничной площадке, улыбаясь, и ангел на лацкане пиджака поблескивает в темноте. Я взвел курок. Вновь ктото стукнул кулаком в дверь. Я попытался зажечь свет, но электричество отсутствовало. Я продвигался вперед, пока не уткнулся в дверную створку. Меня подмывало открыть глазок, но я не осмелился и замер у порога, едва дыша, подняв револьвер и прицелившись в сторону двери.

– Уходите! – крикнул я слабым голосом.

А потом я услышал плач и опустил оружие. Отворив дверь в темноту, я нашел ее там. Она промокла и дрожала. Ее кожа была ледяной. Увидев меня, она бросилась мне на шею и едва не лишилась чувств. Я поддержал ее и, не найдя слов, крепко обнял. Она робко улыбнулась и, когда я поднял руку, чтобы погладить ее по щеке, поцеловала мою ладонь, опустив веки.

– Прости меня, – прошептала Кристина.

Она открыла глаза и посмотрела на меня отчаянным, загнанным взором, который будет преследовать меня и в аду. Я улыбнулся ей.

– Добро пожаловать домой.

Я раздел Кристину при свете свечи. Я снял с нее туфли, полные воды из луж, промокшую насквозь одежду, порванные чулки и вытер тело и волосы чистым полотенцем. Кристина все еще дрожала от холода, и, уложив ее в кровать, я вытянулся рядом и обнял, желая согреть. Мы лежали вместе довольно долго, молчали и слушали шум дождя. Постепенно ее тело потеплело в моих объятиях, дыхание сделалось глубоким. Я решил, что Кристина уснула, как вдруг послышался ее голос в темноте:

– Твоя приятельница приходила ко мне.

– Исабелла.

– Она призналась, что прятала мои письма к тебе. И делала это не из злого умысла. Она считала, что так лучше для тебя, и скорее всего была права.

Я склонился к ней и попытался заглянуть в глаза, потом ласково коснулся ее губ, и Кристина впервые улыбнулась.

– Я думала, ты забыл меня, – промолвила она.

– Я пытался.

У нее было утомленное лицо. За несколько месяцев, что мы не виделись, на коже появились тонкие линии морщинок, а в глазах застыло выражение тоски и одиночества.

– Мы уже не молоды, – сказала она, словно прочитав мои мысли.

– А когда мы были молоды, ты и я?

Я откинул одеяло в сторону и посмотрел на обнаженное тело, распростертое на белой простыне. Я погладил ее шею и грудь, едва касаясь кожи кончиками пальцев, нарисовал круг на животе и прочертил контуры выступавших на бедрах косточек. Потом позволил пальцам зарыться в полупрозрачный пушок между ног.

Кристина смотрела на меня, чуть прикрыв глаза, не вымолвив ни слова, с печальной растерянной улыбкой.

– Что нам делать? – спросила она.

Я нагнулся к ней и поцеловал в губы. Она обняла меня, и мы лежали, прижавшись друг к другу, пока свеча медленно догорала.

– Чтото должно случиться, – прошептала она.

Я проснулся, когда только рассвело, и обнаружил, что нахожусь один в постели. Я рывком вскочил, испугавшись, что Кристина снова ушла посреди ночи. Но, увидев на стуле ее одежду и туфли, вздохнул с облегчением. Я нашел ее в галерее. Закутавшись в одеяло, Кристина сидела на полу у камина, где голубоватым пламенем тлело полено, распространяя живительное тепло. Я сел рядом с Кристиной и поцеловал ее в шею.

– Я не могла заснуть, – сказала она, не отрываясь глядя на огонь.

– Надо было меня разбудить.

– Я побоялась. У тебя было такое лицо, словно ты уснул в первый раз за много месяцев. И я решила осмотреть твой дом.

– Ну и как?

– Дом заражен унынием, – сказала она. – Почему бы тебе его не сжечь?

– И где мы будем жить?

– Во множественном числе?

– Почему бы и нет?

– Я думала, ты уже не пишешь сказок.

– Это как кататься на велосипеде. Однажды научившись…

Кристина пытливо на меня посмотрела.

– Что находится в той комнате в конце коридора?

– Ничего. Старый хлам.

– Она заперта на ключ.

– Хочешь взглянуть?

Она покачала головой.

– Это всего лишь дом, Кристина. Куча камней и воспоминаний. И все.

Кристина кивнула без особой уверенности.

– Почему бы нам не уехать? – спросила она.

– Куда?

– Далеко.

Я не сдержал смеха, но она не разделила моего веселья.

– Насколько далеко? – уточнил я.

– Как можно дальше, туда, где никто нас не знает и не станет обращать внимания.

– Ты именно этого хочешь? – спросил я.

– А ты нет?

Я поколебался мгновение и всетаки задал вопрос, буквально подавившись словами:

– А как же Педро?

Она уронила одеяло, прикрывавшее плечи, и посмотрела на меня с вызовом.

– Тебе необходимо его разрешение, чтобы спать со мной?

Я прикусил язык. Глаза Кристины наполнились слезами.

– Прости, – прошептала она. – Я не имела права так говорить.

Я поднял с пола одеяло и хотел укутать ее, но Кристина отпрянула, оттолкнув мои руки.

– Педро оставил меня, – призналась она срывающимся голосом. – Вчера он переехал в «Ритц», чтобы дождаться, когда я уйду. Он сказал, что знает, что я его не люблю. И что я вышла за него замуж из благодарности или жалости. Но он заявил, что не нуждается в моем сочувствии и каждый день, который я провожу с ним, притворяясь, будто люблю, я причиняю ему боль. Но несмотря ни на что, он будет любить меня всегда, а потому не хочет больше видеть.

Руки у нее дрожали.

– Он любит меня всем сердцем, а я только и сумела, что сделать его несчастным, – пробормотала она.

Кристина зажмурилась, лицо ее исказилось, превратившись в маску боли. Мгновение спустя она испустила протяжный стон и начала бить себя кулаками по лицу и телу. Я бросился к ней и обхватил так, что она не могла пошевелиться. Кристина вырывалась и кричала. Я прижал ее к полу, удерживая за руки. Постепенно она сдавалась, обессилев. Лицо ее было покрыто слезами и слюной, глаза покраснели. Мы оставались в таком положении около получаса, пока я не почувствовал, что тело Кристины обмякло, и она надолго умолкла. Я укрыл ее одеялом и обнял, прижав спиной к себе, пряча собственные слезы.

– Мы уедем далеко, – прошептал я ей на ухо, не зная, может ли она сейчас меня услышать и понять. – Мы уедем далеко, туда, где никто нас не знает и не станет обращать внимания. Обещаю.

Кристина наклонила голову и посмотрела на меня. Она выглядела опустошенной, как будто душу ее порвали в клочья. Я крепко сжал ее в объятиях и поцеловал в лоб. Дождь все еще хлестал в окна. Очутившись в плену у сереньких и тусклых сумерек безжизненного рассвета, я вдруг подумал, что мы тонем.

В то утро я бросил работу для патрона. Пока Кристина спала, я поднялся в кабинет и положил папку со всеми черновиками, заметками и материалами к проекту в старый кофр, стоявший у стены. Первым порывом было сжечь бумаги, но у меня не хватило силы воли. Меня никогда не покидало ощущение, что написанные вещи, которыми отмечен мой жизненный путь, составляли часть моего существа. Обычные люди производят на свет детей. Мы, писатели, создаем книги. Мы обречены вкладывать в них душу, хотя книги редко платят благодарностью. Мы обречены умирать на их страницах, и порой случается так, что мы позволяем им в конце концов отобрать у нас жизнь. Из всех странных созданий из бумаги и чернил, которыми я населил наш убогий мир, детище, сотворенное на заказ по обету патрону, получилось самым гротескным. Этот плод целиком и полностью, до последней страницы, заслуживал огня, и ничего иного, но вопреки всему он оставался плотью от плоти моей, и я не нашел в себе мужества уничтожить его. Я оставил рукопись на дне кофра и вышел из кабинета, весьма огорченный, даже пристыженный собственной трусостью, а также отеческими чувствами, которые мне внушала эта дьявольская работа. Возможно, патрон оценил бы иронию ситуации, но лично меня от этой двойственности просто тошнило.

Кристина проспала добрую половину дня. Я воспользовался моментом и выскочил в молочную лавку, расположенную рядом с рынком, чтобы купить молока, хлеба и сыра. Дождь наконец закончился, но на мостовых стояли лужи, и сырость в воздухе была осязаемой на ощупь, как холодная пыль. Она впитывалась в одежду и пробирала до костей. Дожидаясь своей очереди у молочного прилавка, я спиной почувствовал, будто ктото наблюдает за мной. Когда я снова вышел на улицу и переходил бульвар Борн, то оглянулся через плечо и заметил, что за мной по пятам следует мальчик не старше пяти лет. Я замедлил шаг и посмотрел на него в упор. Мальчик застыл на месте и стойко выдержал мой взгляд.

– Не бойся, – обратился я к нему. – Иди сюда.

Мальчик сделал несколько шагов вперед и замер в паре метров от меня. Ребенок был бледен до синевы, словно никогда не видел солнечного света. Он был в черном, и на ногах сверкали новые лакированные ботинки. Глаза у него тоже были темные, изза расширенных зрачков белки едва угадывались.

– Как тебя зовут? – спросил я.

Мальчик улыбнулся и поманил меня пальцем. Я собирался к нему подойти, но он бросился бежать и вскоре затерялся на бульваре Борн.

Возвратившись домой, я нашел в двери портала конверт. Сургучная печать с оттиском ангела еще не высохла. Я огляделся по сторонам, но никого на улице не увидел. Я вошел и запер за собой дверь на два оборота. Остановившись у подножия лестницы, я распечатал конверт.

Любезный друг,

глубоко сожалею, что Вы не смогли встретиться со мной ночью. Надеюсь, Вы в добром здравии и с Вами не произошло ничего непредвиденного или бедственного. Я огорчен, что лишился удовольствия насладиться Вашим обществом, но надеюсь и верю, что, какова бы ни была причина, помешавшая Вам составить мне компанию, проблема найдет быстрое и благополучное разрешение и в следующий раз обстоятельства сложатся более благоприятно, позволив нам увидеться. Дела вынуждают меня покинуть город на несколько дней, но как только я вернусь, немедленно дам Вам знать. С нетерпением ожидая известий о Вас и о достигнутых успехах в нашем совместном проекте, как всегда, с уважением, искренне Ваш,

Андреас Корелли.

Я скомкал письмо и затолкал его в карман. В квартиру я вошел на цыпочках и тихо прикрыл дверь. Заглянув в спальню, я убедился, что Кристина попрежнему спит. Я отправился на кухню сварить кофе и приготовить легкий завтрак. Вскоре за спиной послышались шаги Кристины. Она смотрела на меня с порога, одетая в мой старый свитер, прикрывавший ее до середины бедер. Волосы у нее были спутаны, глаза подпухли. На губах и скулах выделялись темные кровоподтеки от ударов, как после жестокой драки. Она избегала смотреть мне в глаза.

– Прости, – пробормотала она.

– Ты голодна? – спросил я.

Кристина покачала головой, но я проигнорировал ее жест и велел садиться за стол. Я подал ей чашку кофе с молоком и сахаром, ломоть свежеиспеченного хлеба с сыром и добавил ветчины. Она не пошевелилась, чтобы взять тарелку.

– Всего один кусочек, – принялся уговаривать я.

Кристина повертела бутерброд с ветчиной и слабо улыбнулась.

– Вкусно, – похвалила она.

– Когда ты его попробуешь, он покажется тебе еще вкуснее.

Мы молча ели. Кристина, к моему удивлению, опустошила половину тарелки. Потом она спряталась за чашкой с кофе и поглядывала на меня украдкой.

– Если хочешь, я сегодня уйду, – сказала она. – Не беспокойся. Педро дал мне денег и…

– Я не хочу, чтобы ты куданибудь уходила. Я не хочу, чтобы ты вообще уходила. Ты слышишь?

– Со мной не очень весело, Давид.

– Мы оба хороши.

– Ты правду сказал? Что мы уедем?

Я кивнул.

– Мой отец любил говорить, что второго шанса жизнь обычно не дает.

– Дает только тем, кому никогда не давала первого. В сущности, это подержанные шансы, которыми не воспользовался ктото другой, но это лучше, чем ничего.

Кристина грустно улыбнулась и вдруг попросила:

– Пойдем погуляем.

– Куда ты хочешь пойти?

– Я хочу попрощаться с Барселоной.

В середине дня солнце пробилось сквозь пелену облаков, оставленных бурей на память. Улицы, сверкающие дождевой водой, превратились в зеркала, отражавшие янтарное сияние неба, и по этим золотистым зеркалам скользили прохожие. Я помню, что мы прогулялись до конца бульвара Рамбла, до того места, где из тумана выступала статуя Колумба. Мы шли молча, глядя на фасады домов и толпу так, словно они были миражом, а город давно стоял необитаемый и забытый. Барселона никогда не представала передо мной такой красивой и печальной, как в тот вечер. На закате мы с Кристиной приблизились к букинистической лавке «Семпере и сыновья» и притаились под сенью портала на противоположной стороне улицы, где никто не мог нас заметить. Из витрины старой лавки на влажную, поблескивающую брусчатку мостовой падал сноп света. Без труда можно было увидеть, что происходит в помещении. Исабелла, вскарабкавшись на лестницу, расставляла книги на верхней полке стеллажа. Семпересын, искоса разглядывал ее щиколотки, притворившись, что проверяет записи в учетной книге за стойкой. Устроившись в уголке, сеньор Семпере, состарившийся и усталый, наблюдал за ними с грустной улыбкой.

– Это место, где прошли самые лучшие минуты моей жизни, – сказал я не раздумывая. – Я не хочу с ним прощаться.

Мы вернулись в дом с башней затемно. Когда мы вошли, на нас пахнуло теплом камина, который я растопил перед уходом. Кристина, не проронив ни слова, направилась в глубь коридора, раздеваясь на ходу и отмечая свой путь кучками брошенной одежды. Я нашел ее в постели, распростертой в ожидании. Я лег рядом и позволил ей направлять мои руки. Лаская Кристину, я чувствовал, как мышцы ее тела твердеют под кожей. В ее глазах не отражалась нежность, в них горели пылкое желание и жажда. Я растворился в податливой плоти, неистово ее пронзая, и чувствовал, как ногти Кристины с силой впиваются мне в кожу. Я слышал, как она стонет, задыхаясь, от муки и блаженства. Наконец мы вытянулись рядом, обессиленные и в поту. Кристина склонила голову мне на плечо и заглянула в глаза.

– Твоя приятельница сказала, что у тебя неприятности.

– Исабелла?

– Она очень волнуется за тебя.

– Исабелла имеет склонность воображать себя моей матерью.

– Думаю, так далеко дело не заходит.

Я избегал ее взгляда.

– Она рассказала, что ты работаешь над новой книгой по заказу иностранного издателя. Она называет его патроном. По ее словам, он щедро платит тебе, но тебе противно брать у него деньги. Она говорит, ты боишься этого человека, патрона, и в этом деле чтото нечисто.

Я фыркнул с негодованием.

– А что еще Исабелла тебе поведала?

– Пусть это останется между нами, – ответила Кристина, подмигивая. – Может, она меня обманула?

– Не обманула, занималась спекуляциями.

– А о чем книга?

– Детская сказка.

– Исабелла предупреждала, что ты так и скажешь.

– Если Исабелла просветила тебя по всем пунктам, зачем ты спрашиваешь?

Кристина строго посмотрела на меня.

– Ради тебя и ради спокойствия Исабеллы я бросил книгу. C'est fini, [52]– признался я.

– Когда?

– Утром, пока ты спала.

Кристина нахмурилась и недоверчиво покачала головой.

– А тот человек, патрон, знает?

– Я с ним не беседовал. Но, думаю, он догадывается. А если нет, то сообразит очень скоро.

– Значит, ты должен вернуть ему деньги?

– Полагаю, деньги его волнуют меньше всего.

Кристина погрузилась в долгое молчание.

– Можно прочитать? – спросила она наконец.

– Нет.

– Почему?

– Это черновик без начала и конца. Там только наброски, обрывочные мысли, бессвязные фрагменты. Читать совершенно нечего. Ты уснешь от скуки.

– И все же мне хотелось бы прочесть.

– Зачем?

– Затем, что это ты написал. Педро любит говорить, что писателя понастоящему можно узнать только по оставленному им следу чернил. И человек, который кажется нам знакомым, всего лишь пустая оболочка, а правду всегда нужно искать в вымысле.

– Должно быть, он прочел это на какойнибудь открытке.

– На самом деле он заимствовал эту мысль из твоей книги. Я знаю потому, что тоже ее читала.

– Плагиат не отменяет глупости сказанного.

– А помоему, в этом есть смысл.

– Тогда, может, так и есть.

– Значит, можно прочитать книгу?

– Нет.

Мы поужинали остатками утреннего хлеба и сыра, сидя напротив друг друга за столом в кухне и время от времени переглядываясь. Кристина жевала без аппетита, внимательно изучая под свечой каждый кусочек хлеба, который собиралась отправить в рот.

– Есть поезд, который отправляется завтра в середине дня с Французского вокзала в Париж, – сказала она. – Это не слишком поспешный отъезд?

Я не мог избавиться от видения, представляя, как Андреас Корелли поднимается по лестнице и стучит в мою дверь. С трепетом я ожидал, что это может произойти в любой момент.

– Наверное, не слишком, – согласился я.

– Я знаю маленькую гостиницу напротив Люксембургского сада, где сдаются комнаты на месяц. Немного дороговато, но… – добавила она.

Я предпочел не спрашивать, откуда она знает о гостинице.

– Цена не имеет значения, но я не говорю пофранцузски, – заметил я.

– А я говорю.

Я опустил глаза.

– Посмотри на меня, Давид.

Я неохотно поднял голову.

– Если ты хочешь, чтобы я ушла…

Я торопливо замотал головой. Кристина схватила мою руку и поднесла ее к губам.

– Все будет хорошо. Вот увидишь, – прошептала она. – Я знаю. Пусть это будет первое, что получится в моей жизни как надо.

Я с болью смотрел на нее: сломленная женщина со слезами на глазах, окутанная сумерками. И больше всего на свете мне хотелось вернуть ей то, чего она никогда не имела.

Мы вместе легли на диван в галерее, укрывшись одеялами, и смотрели на горящие в камине угли. Я заснул, перебирая волосы Кристины и с мыслью о том, что провожу последнюю ночь в этом доме. Дом стал казаться мне тюрьмой, где я похоронил свою юность. Мне приснилось, будто я бегу по улицам Барселоны, наводненным часами, и стрелки у них крутятся в обратную сторону. Переулки и бульвары изменяли направление у меня на пути, словно наделенные собственной волей и разумом. Узкие тоннели между домами образовывали живой лабиринт, насмехавшийся над моими попытками продвинуться вперед. Наконец под полуденным солнцем, пылавшим в небе, как раскаленный железный шар, мне удалось добраться до Французского вокзала. Я помчался к перрону, от которого уже отходил поезд. Я бежал за ним со всех ног, но состав набирал скорость, и я успел только коснуться металлического бока кончиками пальцев. Я летел, задыхаясь, и в конце перрона провалился в пустоту. Когда я поднял голову, было уже поздно. Поезд удалялся, и Кристина смотрела на меня из окна последнего вагона.

Открыв глаза, я увидел, что Кристины нет рядом. Огонь в камине погас, обратившись в едва тлевшую горстку пепла. Я встал и подошел к окну. Светало. Я прижался лицом к стеклу и вдруг заметил мерцающий огонек в кабинете. Я бросился к винтовой лестнице, ведущей в башню. Медное зарево заливало ступени. Я медленно поднялся и остановился на пороге кабинета. Кристина сидела на полу, спиной к двери. Кофр, стоявший у стены, был открыт. Кристина держала папку с рукописью для патрона и развязывала тесемки.

Услышав мои шаги, она замерла.

– Что ты здесь делаешь? – спросили, пытаясь скрыть тревогу в голосе.

Кристина с улыбкой обернулась.

– Копаюсь в твоих вещах.

Проследив за направлением моего взгляда, устремленного на папку в ее руках, она хитро прищурилась.

– Что в этой папке?

– Ничего. Записи, наброски. Ничего интересного…

– Обманщик. Держу пари, что там книга, которую ты пишешь, – сказала она, снова взявшись за тесемки. – Я умираю от желания ее прочитать…

– Я бы не хотел, чтобы ты это делала, – сказал я самым небрежным тоном, какой мне удалось изобразить.

Кристина нахмурилась. Я воспользовался моментом, встал перед ней на колени и мягко отобрал у нее папку.

– Что происходит, Давид?

– Ничего, ничего особенного, – заверил я ее с глупейшей улыбкой, прилипшей к губам.

Я вновь завязал тесемки и положил папку обратно в кофр.

– На ключ запирать не будешь? – поинтересовалась Кристина.

Я повернулся, чтобы извиниться, но Кристина уже спускалась по лестнице. Я со вздохом закрыл крышку кофра.

Я нашел Кристину внизу, в спальне. Мгновение она смотрела на меня, словно увидела впервые. Я остановился в дверях.

– Прости меня, – начал я.

– Тебе нет нужды просить у меня прощения, – отозвалась Кристина. – Мне не следовало совать нос куда не просят.

– Дело не в этом.

Она одарила меня ледяной улыбкой, сопроводив ее небрежным жестом. Ее улыбка буквально заморозила воздух.

– Не важно, – обронила она.

Я сдался, решив отложить следующий штурм до более подходящего времени.

– Кассы на Французском вокзале скоро откроются, – сказал я. – Я подумал, что мне лучше пойти туда к открытию и купить билеты на дневной поезд. Потом я загляну в банк и сниму деньги.

Кристина ограничилась легким кивком:

– Хорошо.

– А ты могла бы тем временем собрать какиенибудь вещи в дорогу. Я вернусь часа через два максимум.

Кристина едва заметно улыбнулась:

– Я буду ждать.

Я подошел к ней и обхватил ее лицо ладонями.

– Завтра вечером мы будем в Париже, – пообещал я, поцеловал Кристину в лоб и вышел.

Пол в зале ожидания Французского вокзала стелился у моих ног зеркалом, в котором отражались большие часы, висевшие под потолком. Стрелки показывали семь часов тридцать пять минут утра, но билетные кассы были все еще закрыты. Уборщик, вооруженный шваброй и чувством прекрасного, наводил глянец на полу. Он насвистывал куплет и, насколько позволяла ему хромота, не без изящества двигал в такт бедрами. От нечего делать я принялся наблюдать за ним. Это был крошечный человечек, которого судьба, казалось, мяла и корежила, пока не отняла все, кроме улыбки и удовольствия надраивать перрон с таким рвением, как будто речь шла о Сикстинской капелле. В зале, кроме меня, никого не было, и уборщик в какойто момент осознал, что на него смотрят. На пятом марше с тряпкой поперек зала, он очутился напротив моего наблюдательного поста – я устроился на лавке, одной из многих, стоявших вдоль стен зала ожидания. Уборщик остановился и, опершись на рукоять швабры обеими руками, набрался смелости посмотреть мне в лицо.

– Никогда не открывают вовремя, – завязал он разговор, махнув в сторону билетных касс.

– А зачем тогда повесили табличку, где сказано, что кассы открываются в семь?

Человечек пожал плечами и вздохнул с философским видом.

– Более того, для поездов составляют расписание, но за пятнадцать лет, что я здесь работаю, я ни разу не видел, чтобы поезд тронулся или прибыл в указанное время, – высказался он.

Уборщик отправился дальше драить полы, а через пятнадцать минут я услышал возню у окошка кассы. Я подошел и улыбнулся служащему.

– Я думал, вы работаете с семи, – заметил я.

– Так написано в объявлении. Что вы хотели?

– Два билета первого класса на дневной поезд до Парижа.

– На сегодня?

– Если вас не затруднит.

На оформление билетов кассир потратил почти пятнадцать минут. Завершив свой капитальный труд, он неохотно выложил билеты на стойку.

– Отправление в час. Четвертая платформа. Не опаздывайте.

Заплатив, я продолжал стоять у кассы и был награжден враждебным испытующим взглядом.

– Чтото еще?

Я улыбнулся и покачал головой, и служащий, воспользовавшись моментом, захлопнул окошечко кассы у меня перед носом. Я повернулся и пересек зал, сверкавший чистотой милостью уборщика, который издали помахал мне рукой и пожелал bon voyage. [53]

Здание на улице Фонтанелла, где находилось центральное отделение Испаноколониального банка, больше всего напоминало храм. Величественная колоннада предваряла неф, вдоль которого рядами выстроились скульптуры. Неф простирался вдаль, завершаясь вереницей высоких окон, в ансамбле создававших подобие алтаря. У стен с обеих сторон стояли дубовые столы и мягкие кресла. И все это хозяйство находилось на попечении небольшой армии финансовых инспекторов и служащих, безупречно одетых и вооруженных арсеналом сердечных улыбок. Я снял со счета четыре тысячи франков наличными и получил подробные инструкции, как пользоваться депозитом в филиале, открытом банком на пересечении rue де Ренн и boulevard Распай в Париже, неподалеку от гостиницы, где хотела поселиться Кристина. Положив в карман кругленькую сумму, я откланялся, не слушая увещеваний клерка о том, как опасно ходить по улицам, имея при себе целое состояние.

Солнце поднималось по голубому небосводу, переливавшемуся радужными оттенками, и свежий ветер был пропитан запахом моря. Я шел легко, будто избавившись от непосильного бремени: в глубине души затеплилась надежда, что город решил отпустить меня с миром. На бульваре Борн я задержался, чтобы купить цветов Кристине – букет белых роз, перевязанный красной ленточкой. Я взлетел по лестнице, перескакивая через ступеньки, с широкой улыбкой на лице, окрыленный уверенностью, что этот день положит начало новой жизни. Прекрасной жизни, которую я рисовал в своем воображении, осознавая, что она никогда не станет явью. Я собирался открыть дверь, но как только вставил ключ в замочную скважину, дверь подалась. Она была не заперта.

Я толкнул дверь и вошел. В доме царила тишина.

– Кристина?

Положив цветы на консоль в прихожей, я заглянул в спальню. Кристины там не оказалось. По коридору я добежал до галереи. Никаких следов ее присутствия. Я остановился у подножия лестницы в кабинет и крикнул снизу: