Пленные Шайены 5 страница

Этот лось чуть было не убил двух его собак. В статье Кочевника в “Turf, Field and Farm”, Кастер рассказывает нам, что после того, как он подстрелил огромного зверя, тот прыгнул в реку. Затем там завязалась борьба не на жизнь, а на смерть, а генерал стоял на берегу и наблюдал. Он утверждал, что трепетал, опасаясь за жизнь своих собак.

Кастер трепетал? Невероятно.

И почему он оставался на берегу? Почему не прыгнул в воду и не подобрался на расстояние, достаточное для еще одного, верного выстрела?

Доктор Чарльз Хофлинг, психиатр, убежден в том, что Кастер страдал гидрофобией: “Поскольку вхождение в воду часто подсознательно ассоциируется с возвращением в материнскую утробу, водобоязнь Кастера можно рассматривать как боязнь своих собственных пассивных тенденций”.

Что ж, если такая фобия и существовала, она должна была развиться уже после того, как он прыгнул в Чикахомайни, так как нет ни малейшего намека на то, что он колебался или хотя бы задержался на секунду на берегу той реки.

Что касается происшествия на берегу Йеллоустона - насколько оно вымышлено? У нас имеется лишь утверждение Кастера, что в тот момент он с трудом осознавал происходящее: “Я дико орал собакам, чтобы они ушли прочь от лося - почти умолял их, словно они были людьми и могли понять каждое мое слово. Снова и снова я восклицал: ‘Вы все погибнете! Вы все погибнете! ’...”. Что за драматический, трогательный момент. Кастер называет имена трех из этих собак - Блучер, Майда и Кардиган - и сообщает своим читателям, что в лагере они собираются вокруг его табуретки, как только он начинает писать. Кардиган, может быть, и был там, но Кастер сам писал в “Моей Жизни”, что Блучер был убит в сражении на Уашите стрелой, пронзившей ему ребра, тогда как несчастную Майду погубил неуклюжий солдат во время той охоты на равнинах Канзаса.

Как можно истолковать подобную историю? Возможно, как заметил мудрый вождь Много Подвигов, в жизни есть много такого, чего мы не в силах понять, и когда мы сталкиваемся с подобными вещами, все, что мы можем сделать - оставить их в покое.

Панорама Йеллоустона восхищала его. Кастер сравнивал вьющееся движение колонны с меняющейся картинкой в калейдоскопе. Даже Бирштадт[206] не мог вообразить подобную страну. Кастер исполнял свои служебные обязанности, он охранял железнодорожных топографов, но что влекло и манило его, так это дикая жизнь природы: чернохвостые олени, лисы, бизоны, гуси, луговые тетерева, утки, белые волки. Все эти суетящиеся, роющиеся, крадущиеся, летающие обитатели глуши Йеллоустона очаровывали генерала так же, как его очаровывала любая жизнь вне окрашенных лачуг цивилизации.

Он коллекционировал окамене-лости и собирал животных, включая дикобраза, которого поймал, набросив на него одеяло. Этот дикобраз вместе с дикой кошкой был, в конце концов, на Эдамс-Экспрессе переправлен в Цент-ральный Парк, где присоединился к ранее отправленному бурому медведю - Кастер решил, что парку понравится такой подарок, или же он счел это верной политикой. Кастер мог находиться вне поля зрения, но он никогда не забывал о городских центрах власти и не пренебрегал ими. Не только в поле строилась его карьера, решалось его будущее. Люди будут говорить об этом монтанском дикобразе, об этой дикой кошке и об этом медведе. Они будут знать, кто прислал эти подарки.

Он уведомил Элизабет, что Фред Грант - сын Президента - может оказаться по соседству с ней. Ей следовало сделать все, чтобы его визит был приятным. Встретить его на железнодорожной станции с экипажем. “Повесь в гостиной портрет его отца...”.

Генерал-майор Дэвид Стенли, командовавший Йеллоустонской экспедицией, вскоре после выхода из Форта Райс написал миссис Стенли, что у него не было никаких стычек с Кастером, и он постарается и впредь их избегать, “но я видел достаточно для того, чтобы убедиться в том, что это хладнокровный, ненадежный и беспринципный человек. Он абсолютно презираем всеми офицерами своего полка за исключением родственников и одного - двух подхалимов”.

Стенли и сам был не сахаром. Приземистый, хмурый, неуживчивый алкоголик, он выглядит полной противоположностью Кастера, который был худ как волк, чрезвычайно любил шутки и розыгрыши - чем неистовей, тем лучше - и не выпил и глотка спиртного со времен той унизительной для него сцены в Монро двенадцатью годами ранее. Было бы удивительно, если бы столь разные командиры смогли поладить друг с другом. И в самом деле, они не ужились. Их взаимно неприятный альянс натянулся, деформировался, треснул и был ненадежно склеен, в то время как топографы ползли вперед. 1 июля желчный генерал сказал Кастеру, что он никогда не имел дела с более недисциплинированным подчиненным.

Один момент вызывал все возрастающую ненависть Стенли - печка Кастера. Шеридан, которому не нравилась армейская пища, во время Гражданской войны нанял повариху-негритянку, и в какой-то миг Кастер счел, что имеет право на такую же привилегию. Первой была Элиза, затем - Тетушка Мэри или Мария, и куда бы Кастер не ехал, с ним всегда ехал его повар, а с поваром ехала литая чугунная печка. Раздражение Стенли начало фокусироваться на этом предмете снаряжения. По какой-то абсолютно непонятной причине печка начала олицетворять все то, что он презирал в Кастере.

7 июля, пьяный и раздраженный, генерал Стенли экспроприировал один из трех штабных фургонов Кастера. Подразумевалось, что Кастер будет вынужден выбросить ряд неуставных предметов снаряжения, включая ненавистную печь. Вдобавок к письменному приказанию, Стенли, судя по всему, в устной форме приказал избавиться от печки.

На следующий день Кастер направил записку адъютанту генерала, проинформировав того, что выполнил распоряжение Стенли. Отчасти это было правдой. Печка больше не занимала место в штабном фургоне - это соответствовало действительности - но капитан Френч ухитрился втиснуть ее в один из своих собственных фургонов. Стенли обнаружил это. Он то ли увидел Тетушку Мэри за работой, то ли прослышал о печке в фургоне Френча, поскольку вызвал Кастера и поместил его под арест. Нарушения были и до этого. Кастер одолжил правительственную лошадь штатскому наемному служащему, Кастер дерзил. Но именно печка - литая чугунная печка - была тем, что не смог вынести Стенли. Шесть раз он приказывал Кастеру избавиться от нее. Шесть раз! Объяснить подобное безумие можно (не говоря уже об алкоголе) тем, что Стенли пытался тем самым спровоцировать Кастера на дерзкий ответ, после чего наглеца можно было бы сурово наказать.

9 июля Кастер ехал в хвосте колонны с беззаботным видом, как этого и можно было ожидать. В письме к Элизабет он утверждал, что в течение сорока восьми часов Стенли извинялся перед ним: “Я просто умоляю простить меня, сэр...”.

15 августа был замечен ориентир, известный как Колонна Помпея, и там работа топографов завершилась. Колонна повернула назад.

Четырем кавалерийским ротам было приказано вернуться в Форт Райс. Сам Кастер получил приказ командовать шестью ротами, размещенными в недавно отстроенном Форте Авраам Линкольн в нескольких милях вверх по реке.

Элизабет присоединилась к нему в ноябре, и 5 декабря они отпраздновали его тридцать пятый день рождения.

Той зимой в своем кабинете в Форте Линкольн - знаменитое предостережение Данте “Lasciate Ogni Speranza, Voi Ch’entrate”[207] висело над дверью - он работал над журнальными статьями и заканчивал свой автобиографический рассказ о жизни в Канзасе и в Оклахоме: “Когда я пишу эти строки”, - писал он в заключение “Моей жизни на Равнинах”,

Я нахожусь посреди сцен суматошной и оживленной подготовки, сопутствующей организации и снаряжению крупного отряда для важной разведывательной экспедиции, в которую я выступлю еще до того, как эти строки достигнут рук издателя. За время своего отсутствия я рассчитываю посетить ту часть страны, которую еще не видели человеческие глаза, кроме глаз индейцев - страну, недавно описанную как кишащую всевозможной дичью, представляющую огромный научный интерес и исключительно красивую. Прощаясь на следующие несколько месяцев с цивилизованным миром, я также прощаюсь и с моими читателями.

Это была экспедиция в Черные Холмы. Командовать ею должен был Кастер, не подчиняясь ни генералу Стенли, ни кому-то еще. Он сам вел дело.

Лютер Норт, нанятый скаутом, рассказывал, что они выступили из Форта Линкольн с духовым оркестром, состоящим из шестнадцати музыкантов, ехавших на белых лошадях. Это была первая и последняя экспедиция в страну индейцев, в которой он принимал участие, говорил Норт, взявшая с собой оркестр. Они начинали со звуков “Гарри Оуэн”, и каждое утро, когда они разбирали лагерь, оркестр играл серенады войскам на протяжении двух или трех миль, а почти каждую ночь Кастер собирал музыкантов в своей палатке для еще одного концерта. Это более похоже на летнюю экскурсию по Кэтскилз, нежели на военную рекогносцировку.

Ощущение несчастья начало наполнять воздух. Наэлектризованные облака шипели над запретными пиками Дакоты, в то время как кастеровские музыканты на белых лошадях играли старые любимые мелодии. Каламити Джейн собственной персоной вела полк, одетая в мужскую одежду, покрытую вшами. Джон Буркман, который был ординарцем Кастера, говорил, что она скверно пахла и обычно выпрашивала выпивку. Мужчины сторонились ее, время от времени давая ей виски в обмен на стирку своего белья.

Кастер и его младший брат Том, оба наслаждались Черными Холмами. Том развлекался, охотясь за змеями, которых пригвождал к земле рогатиной. Ему нравилось держать их какое-то время в руке, прежде чем отпустить на волю, и говорят, что его лошадь страшно нервничала, когда он пытался забраться в седло с разъяренной змеей, обвивающей руку.

Кастер изучил эту местность лучше своего брата Том. Он любил живое многообразие земли. Элизабет генерал писал, что во время одного перехода каждый шаг был сделан “среди цветов, обладавших самыми изысканными расцветками и запахами”. Солдаты могли наклоняться и срывать их, не спешиваясь. Входивший в состав экспедиции ботаник - профессор А.Б. Дональдсон, который был также корреспондентом сент-польской “Pioneer”, писал, что даже погонщики мулов составляли букеты. Кастер полагал, что это было удивительным зрелищем - колонна кавалеристов с букетами в руках. В донесении помощнику генерал-адьютанта Округа Дакота он пишет, что, сидя за общим столом, один офицер привлек внимание к великолепному ковру у них под ногами, и они решили посмотреть, как много разных цветов можно собрать, не вставая с места. “Семь прекрасных видов были собраны таким образом”.

Лейтенант Колхаун буквально источал блаженство. “Воздух безоблачен, и солнце сияет во всем своем величии. Сладкоголосо поют птицы, они испускают свои мелодичные трели, взмывая ввысь. Природа, кажется, улыбается нашему движению. Похоже, что все поощряет нас продвигаться вперед”.

Но их ожидал небольшой колкий сюрприз. Двое из скаутов Кровавого Ножа примчались с сообщением, что впереди стоят пять палаток Сиу. Кастер поскакал вперед с ротой “Е”.

Сиу, неосведомленные о его присутствии, занимались своими повседневными делами.

Кастер отправил в селение парламентера, а затем въехал в него сам, намереваясь переговорить с индейцами. Он выяснил, что жена вождя является некоего рода знаменитостью - дочерью Красного Облака. Кастер пожал руки всем окружающим и уверил Сиу в том, что пришел не для того, чтобы досаждать им. Он предложил индейцам провизию и пригласил их в гости к голубым мундирам. Ри Кровавого Ножа, рассчитывавшие на несколько легких скальпов, были разочарованы. Подъезжая к лагерю Сиу, они расплели свои косы, намазали лица киноварью, обернули головы платками и затянули военную песню, описанную как тоскливо монотонную и не особо пугающую: “Ам, ахаум, ахам, ам ам ам ахаум Йа йа ахаум, йа, йа...”.

Вскоре колонна вступила в другую цветущую долину. Никто не мог припомнить хоть что-то подобное - такого они не видели ни на Йеллоустоне, не на Йосмите, ни в долинах Гудзона или Мохавка. Один солдат заметил, что хотя он тысячи раз посещал Центральный Парк в Нью-Йорке, “его красоты невозможно сравнить с этими”.

После некоторых упрашиваний генерал соблаговолил, чтобы эта идиллическая долина была названа в его честь - Парк Кастера.

Неподалеку вздымалась вершина, названная в честь генерала Харни, и руководство экспедиции решило подняться на нее. Они почти достигли вершины, высота которой была оценена в 7 500 футов[208]. Профессор Дональдсон - скрупулезный ученый - сообщает, что разреженная атмосфера, физические усилия и возбуждение подняли пульс профессора Н.Х. Уинчелла до 136 ударов в минуту. Кастер также был возбужден; его пульс подскочил до 112. Генерал ликовал, стреляя по отдаленным утесам. Кроме них самих, комментирует Дональдсон, ни один человек не забирался на Пик Харни. Несомненно, что ни один белый человек не проделал это, “и хорошо известно, что благородный, царственный, истинный североамериканский индеец является одним из ленивейших смертных на земле”.

Они нацарапали записку на полоске бумаги, которую свернули и засунули в медную гильзу. Гильзу сплющили и затолкали в расщелину. Через шестьдесят лет ее нашли. Бумага исчезла - никто не знает когда, почему, или как - но текст записки был передан Дональдсоном в “Pioneer”:

Ген.Дж.А.Кастер, ген.Дж.А.Форсайт,

полк.Ум.Ладлоу, У.Х.Вуд,

А.В.Дональдсон, Н.Х. Уинчелл,

Подлинник, 31 июля 1874.

Мистер Вуд, инженер, вспоминал это восхождение в интервью 1927 года. Он рассказывал, что они поднялись верхом так высоко, как могли идти лошади, а затем привязали лошадей и продолжили восхождение пешком. Все, за исключением Кастера, погнавшего своего коня выше. При возвращении “лошадь Кастера пережила тяжелое испытание, спускаясь с крутой вершины - это было жестоко, из ее коленей сочилась кровь...”.

Это вторжение в священные Черные Холмы - вторжение скрипучего, лязгающего, бряцающего каравана покрытых парусиной фургонов и смердящих кавалеристов пришлось не по вкусу Сиу, не только той крошечной общине из пяти палаток, но и сотням и тысячам других, взиравших на голубые мундиры с отдаленных, покрытых соснами склонов. Они уже продемонстрировали свое неодобрение незваным гостям. Среди первых белых, увидевших эти холмы, был траппер-полукровка по имени Эркюль Левассер. В те времена - около 1855 года - Сиу не обладали никакими юридическими правами на эту землю, за исключением права первопоселенцев. Тем не менее, они отрезали Эркюлю руки и вырвали ему язык.

Годами позже у индейцев уже имелись юридические права на эту землю. На основании заключенного в 1868 году в Ларами мирного договора: “... ни одному человеку, за исключением обозначенных здесь лиц... не будет разрешено пересекать, находиться или селиться на территории, описанной в этой статье”. Не может быть споров вокруг этих слов, но предначертанный судьбой Белый поток хлынул на запад.

“Этот омерзительный договор”, - вопила янктонская “Press and Dakotaian”: “является теперь преградой к развитию и эксплуатации одного из богатейших и наиболее изобилующих природными ресурсами мест в Америке. Как следует поступить с этими индейскими собаками в нашей кормушке? Они не будут сами копать золото и не позволят это делать другим...”.

Правительство, испытывая муки совести, боролось само с собой. Конечно, был договор, написанный доступным английским языком. Тем не менее, та таинственная глушь должна была быть обследована. В особенности правительство желало знать о туземных тропах, ведущих от Йеллоустона к агентствам на Миссури, и хотело найти подходящее место для форта – на тот случай, если в нем возникнет нужда. Официально поэтому задачей Кастера была разведка Черных Холмов. Неофициально, и не между прочим, он искал золото.

Долгое время оттуда просачивались слухи. Миссионер-иезуит Отец Пьер Жан Де Смет считал, что в холмах были россыпи руды. Сам он не был там, лишь неподалеку, и, похоже, скорее говорил о золоте в других регионах – Айдахо, Калифорнии и в прочих местах. Но тогда, как и сейчас, к мнению клерикалов относятся с уважением.

Джон Барбанк, бывший индейский агент, сообщал о руде в бэдлендах возле Белой реки - руде, изобилующей серебром.

1834 год может быть отмечен, как год настоящего открытия золотых месторождений. Семеро старателей из Ларами отправились в Черные Холмы. Не вернулся никто, но через многие годы было найдено душераздирающее послание, выцарапанное на обеих сторонах плиты из песчаника:

Пришедшие в эти холмы в 1833 семеро из нас Де Лакомпт Эзра Кинг Дж.У. Вуд Т. Браун Р. Кент Ум. Кинг индеец Кроу все миртвы кроме меня Эзры Кинга - Убиты индейцами за высокими холмами забравшими наше золото июнь 1834.

Забрали все золото которое мы могли увезти на наших пони все это золото отобрано индейцами я патерял свое ружье и нечего есть и за мной охотятся индейцы

Некий фермер возле Кенсингтона, Миннесота, однажды выкопал камень, на котором были вырезаны средневековые скандинавские письмена, которые рассказывали в какой-то степени похожую историю - отряд из восьми готов и двадцати двух норвежцев был атакован красной опасностью. По разным причинам, включая тот факт, что фермер, как оказалось, изучал средневековую рунологию, кенсингтонский камень был объявлен фальшивкой. Точно также подозрительна и ужасная история Эзры Кинга. Плита была обнаружена неким Льюисом Туном (Thoen), который, как выяснилось, был каменщиком.

В 1852 году, однако, отряд из тридцати золотоискателей рискнул отправиться в эти священные холмы. Восемь из них быстро отказались от этой опасной затеи; они видели золото, но видели и признаки индейцев - гораздо больше, чем это могло бы понравиться. Оставшиеся старатели исчезли. Неизвестно, что сталось с ними, лишь два скелета были найдены в 1878 году возле старой приисковой шахты. Они лежали за наспех сделанной баррикадой из камней и веток; кости разбросаны, будто животные пожрали их плоть. В одном черепе было пулевое отверстие. Другой человек, судя по всему, завидовал своему товарищу, поскольку наконечник стрелы, вонзившийся в его бедренную кость, означал, что золотоискатель должен был страдать до тех пор, пока индейцы не добили его. Внутри сооруженной этими людьми баррикады был найден кожаный переплет записной книжки. Страниц не было, но на переплете было что-то неразборчиво написано - понять можно лишь надпись “1 52”, что изначально могло означать “1852”.

В конце 1862 года лодка “макино”[209] – название возвращает нас через Макино-Айленд к Оджибвейскому слову, означающему большую черепаху - одна из этих лодок на пути с золотых россыпей Монтаны в цивилизованный мир причалила у Форта Бертольд. На борту было семнадцать мужчин, одна женщина и двое детей. Фреду Джерарду показали, что эта лодка имеет фальшивое дно, а скрыты в этом пространстве были мешки с золотом, стоимость которого оценивалась в 100 000 долларов. Сами эти люди носили пояса, наполненные золотым песком.

Рассматривая обстоятельства, кажется странным, что золотоискатели раскрыли свой секрет, но они поступили именно так - возможно потому, что хотели получить от Джерарда информацию, какие у них есть шансы на безопасное путешествие вниз по реке. В окрестностях был обнаружен отряд Сиу, так что Джерард посоветовал им не отдаляться от Форта Бертольд. Они пренебрегли его советом. Прямо к северу от Херт-Ривер, которая впадает в Миссури у Бисмарка, их перебили. Мешки с золотом и пояса этих людей были разрезаны, сокровище высыпано на песок. Какие-то Ри, посетившие место резни, тщательно собрали множество песка, который они привезли в Форт Бертольд. Джерард купил два кофейных котелка, полных этим песком. Это

золото было привезено не из Черных Холмов, но факты - как хорошо подтверждены они бы не были - не обязательно кажутся относящимися к делу. Здесь было золото - кофейные котелки, наполненные золотоносным песком. Кто может сказать, откуда оно? Наиболее вероятно - из Черных Холмов. Те, кто утверждал, что оно добыто в Монтане, просто лгали.

Примерно в это время бежавший убийца по имени Туссейнт Кенслер, он же Таксон Кесслер, провел первое точное изыскание. Он прибыл из удаленных районов с окаменелым черепом и стержнями гусиных перьев, наполненными желтой пылью. Как и многие другие, Туссейнт держал свой рот на замке, поскольку шериф опять посадил его, а в те времена основным наказанием была виселица. Но перед кончиной Туссейнт совершил нечто важное: Он сообщил, что нашел это золото на притоке южной развилки реки Шайен и нарисовал карту. Исходя из его рисунка ясно, что он знал этот регион, но больше об его изыскании ничего не известно.

Тем не менее, люди видели те сверкающие гусиные перья, и едва ли можно было сомневаться в словах Отца Де Смета или агента Барбанка.

И были бесконечные слухи. Например, Оглалу охотившемуся на орлов в Черных Холмах, довелось увидеть роющего нору барсука и подстрелить его, а когда индеец подошел, чтобы подобрать убитого зверя, то увидел, что земля покрыта золотыми самородками. Оглала наполнил ими замшевый мешочек и отправился в Форт Ларами, где намеревался купить себе лошадь, но по дороге рассказал об этом каким-то Брюле. Брюле разозлились. Они отобрали у Оглалы мешочек и одежду, избили, убили его пони и грозились убить его самого. Они говорили, что белые никогда не должны узнать об этом золоте.

Кастер понимал, что если экспедиция подтвердит подобные слухи, то немедленно в Черные Холмы хлынет неконтролируемый поток золотоискателей. Люди уже поговаривали об этом, ожидая лишь сигнала. Говорили, что в Калифорнии люди бродят по щиколотку в золоте, после чего сорокадевятники ринулись на запад. В Колорадо утверждали, что золотоискатели съезжают с пика Пайка на бороне, каждый зубец которой срезает золотую завитушку, и вскоре восточные склоны Скалистых гор кишели восемьюдесятью тысячами старателей. Так что сотни, а затем и тысячи людей бросятся в Черные Холмы.

Стампеда[210] белых по Территории Дакота вызовет войну. Поначалу Сиу будут защищать свою землю, убивая отдельных старателей, затем они начнут нападать на караваны. Соединенные Штаты применят репрессии. Не требовалось быть прорицателем, чтобы знать, что произойдет. Кастер понимал это, но не он формулировал политику. Ему было приказано разведать Паха Сапа[211] и он хотел этого. Говорят, что он просил поручить именно ему командование экспедицией; но независимо от того, кто вел бы войска, Черные Холмы должны были быть исследованы.

17 июня бисмарковская “Tribune” оправдывала то, что вот, вот должно было произойти:

Это страна Господа. Он населил ее красными людьми, и засадил дикими травами, и позволил белому человеку утвердиться на ней; и подобно тому, как дикие травы исчезают, когда белый клевер набирается сил, так и индеец исчезает перед лицом продвижения белого человека.

Проповедники гуманности могут оплакивать бедного Лоу и говорить о нанесенных ему обидах, но его время проходит. Их молитвы, их мольбы не могут изменить закон природы; не могут остановить причины, влекущие их к их конечному уделу - вымиранию.

Американский народ нуждается в земле, которую ныне занимают индейцы; многие безработны; массам необходима какая-то новая встряска. Война закончена, жадность капиталистов и глупость скотовладельцев положила конец эпохе строительства железных дорог; всюду царит депрессия. Индейская война не нанесла бы никакого вреда, она должна начаться рано или поздно...

С экспедицией шли двое старателей. Горацио Нельсон Росс и Уильям МакКей, говорят, столько раз становились миллионерами, сколько у них было пальцев. Они знали каждый мыс и каждое ущелье к западу от Скалистых гор - хотя никто не побеспокоился объяснить, каким образом близкое знакомство с тем далеким краем может помочь в Черных Холмах. Росс, как и можно было предположить по его знаменитому имени[212], был более колоритен. Имеется одна его фотография - с длинной бородой, трагическим выражением лице, он одет в нечто, напоминающее рубаху славянского крестьянина. Росс в высшей степени похож на Толстого, за исключением носа. У него был галльский нос - нос Шарля де Голля.

Эти двое экспертов были зачислены в научную службу, и где бы ни останавливалась колонна, они принимались за работу. Уильям Элрой Кертис, привлекательный литературный стилист и наиболее яркий автор среди нескольких журналистов, участвовавших в этом путешествии, внимательно следил за их достижениями. На восточных склонах стала появляться кварцевая порода, и Кертис утверждает, что они видели горы из кварца, “такие же прекрасные как высоты небесного города, белые, и красные, и зеленые, и желтые кристаллы, которые под ударами молотка превращались в изумруды, и рубины, и опалы...”.

Несколькими неделями ранее, непосредственно перед выступлением из Бисмарка, Кертис послал длинную депешу в нью-йоркский “World”, которая завершалась так: “Мы доводим индейцев до безумия своим вторжением в их священные земли и распахиваем перед ними пути, ведущие к жестокой мести, цена которой намного превысит всю научную или политическую пользу, какую только можно будет извлечь из подобной экспедиции при самых благоприятных обстоятельствах”. Он также отметил эффектную комету возле Биг Диппер - туманную черту, перечеркнувшую ясную дакотскую ночь. Арикары - проводники Кастера, верили в то, что она может оказать некое влияние, хотя и не знали какое именно - благотворное или пагубное. Один довод был в пользу того, что комета возвещала о вышедших на тропу войны духах павших воинов, и в этом случае Маниту должен был быть на стороне Сиу. Однако комета указывает на божественное недовольство, так что ее можно было посчитать и союзником голубых мундиров.

У самого Кастера не было дурных предчувствий. Комета - это комета, и ничего больше; один день сменялся другим, а раздраженные Сиу держались на расстоянии. Письма жене бодры и нежны, сверкают анекдотами и отражают его интерес практически ко всему. Он обращается к ней “Мой Солнечный Лучик” и “Мой Розовый Бутон”.

Скаут по имени Гусь показал Кастеру загадочную пещеру. Надписи, высеченные из камня фигуры и рисунки украшали стены, а через своды пещеры пробивались вспышки молний. Эта пещера протянулась на мили, говорил Гус, и эхо вторило ужасающими воплями. Иногда каменные фигуры будто вспыхивали изнутри огнем, а стоны, визги и завывания становились все громче и громче. Шаманы Сиу пытались истолковать начертанное духами, но так и не смогли это сделать. Мудрецам из других племен повезло не больше.

Долгое время жившие в той местности индейцы считали пещеру сверхъестест-венным местом и оставляли там свои дары – браслеты,

трубки, кремни, бусы. Прочие приношения были замечены во время визита Кастера: проржавевшее лезвие ножа, кисточка для бритья, старинный кавалерийский кремниевый пистолет, канадское пенни, человеческий череп с тремя отверстиями во лбу - измерив лобный угол этого черепа, полковые врачи определили, что он принадлежал белому человеку - и золотое кольцо с инициалами “A.L.”. Этот череп породил множество предположений. Три наиболее популярные теории были таковы: череп - жертвоприношение духу пещеры; он принадлежал старателю, который погиб, сражаясь за свою жизнь; это был ранний французский траппер, убитый бизоном, поскольку индейцы называли это Местом, Где Человек Был Убит Быком.

Кастер писал жене, что среди всевозможных изображений зверей, птиц, рептилий и рыб имелись отпечатки человеческих рук и ног. “Я полагаю, что все это являлось творениями первобытных индейцев, хотя и не могу достоверно объяснить, почему здесь были обнаружены изображения кораблей”. Невпечатленный сверхъестественными аспектами, он назвал пещеру Пещерой Ладлоу - это был подарок его инженеру-топографу, капитану Уильяму Ладлоу, который обмерил пещеру и вдребезги разбил теорию Гуся, что она простирается на мили. Ладлоу проследовал по сужающемуся проходу около четырехсот футов. Духи могли пройти дальше, люди - нет.