Книга пятая. школ, по крайней мере по моему мнению, все же выродились до такой степени, что представляются рожденными от самих себя5

школ, по крайней мере по моему мнению, все же выродились до такой степени, что представляются рожденными от самих себя5. Прежде всего, ученик Феофраста Стратон пожелал по­святить себя физике; и хотя он достиг здесь многого, однако в области этики написал очень мало и в большинстве случаев не следовал своему учителю⁶. В свою очередь его ученик, Ликон, выделялся богатым языком, но много беднее по содержанию⁷. За ним следует Аристон, писатель изящный и изысканный, но в котором не было той значительности, которой ждут от боль­шого философа; он, правда, оставил великое множество пре­красно отделанных сочинений, но все они почему-то не име­ют достаточного веса⁸.

14. Я не упоминаю о многих авторах, и среди них - об Ие-рониме, весьма ученом и приятном человеке, которого, неиз­вестно почему, называют перипатетиком; ведь высшее благо он видел в отсутствии страдания, а несогласие в понимании выс­шего блага означает и несогласие целиком во всей системе философских воззрений? Критолай пожелал подражать древ­ним и, надо сказать, очень близок им своей значительностью (gravitas), и речь его весьма богата. Однако и он не остался вер­ным заветам отцов¹⁰. Его ученик Диодор объединяет нравст­венное начало с отсутствием страдания¹ \ он тоже остается са­мостоятельным в определении высшего блага и не может с до­статочным основанием быть назван перипатетиком. Как мне кажется, наиболее точно следует мысли древних наш Антиох, утверждая, что она была общей для Аристотеля и Полемона.

VI. 15. Итак, наш Луций поступает мудро, желая прежде всего услышать о высшем благе. Ведь если мы установили, чтб является высшим благом, тем самым мы решили в философии все. Потому что если в любом другом вопросе что-то упущено или осталось невыясненным, это наносит точно такой ущерб, каково значение каждого из этих вопросов, в которых что-то может ускользнуть от внимания; если же игнорируется высшее благо, тем самым неизбежно не говорится о том, как достиг­нуть счастливой жизни, а это ведет к таким заблуждениям, что

О пределах блага и зла

люди уже не могут знать, в какой гавани искать спасения. С по­знанием же пределов вещей (fines rerum), когда мы понимаем, чтб является предельным благом и предельным злом, мы нахо­дим [истинный] жизненный путь и определяем все [свои] обя­занности (conformatio omnium officiorum).

16. Следовательно, существует нечто, к чему все сводится и исходя из чего может быть найден и осуществлен способ до­стижения счастливой жизни, к чему все стремятся. Но посколь­ку существуют большие разногласия относительно того, в чем он заключается, остается прибегнуть к введенному Карнеадом разделению, которым обычно с большой охотой пользуется наш Антиох¹. Ведь Карнеад знает не только то, какое множест­во суждений о высшем благе существует среди философов, но и сколько их может быть вообще. Он говорил, что не сущест­вует ни одного искусства (ars), которое возникало бы из само­го себя, ибо всегда вне его существует то, что составляет его предмет. Нет необходимости продлевать наше изложение, прибегая к примерам, ведь очевидно, что ни одно искусство не замыкается в самом себе, но что существует как само искусст­во, так и то, что является целью (propositum) искусства. А так как мудрость есть искусство жить, подобно тому, как медицина есть искусство [сохранять] здоровье, а кораблевождение - ис­кусство управлять кораблем, необходимо, чтобы мудрость (prudentia) обладала чем-то вне себя, что утверждало бы ее су­ществование и служило бы отправной точкой².

17. Почти всем известно, что то, в чем проявляется муд­рость, и то, чего она стремится достичь, должно полностью со­гласовываться с природой и быть само по себе способным вы­звать побуждение души, называемое греками орцт]³, но неизве­стно, что же это такое, что вызывает это движение, становясь с самого рождения предметом естественного стремления. И именно это обстоятельство вызывает самые большие разно­гласия среди философов, изучающих высшее благо. При ис­следовании всего вопроса о пределах добра и зла, когда мы пытаемся выяснить, что является крайним пределом для того и другого, необходимо отыскать источник, в котором заключа-