И как могут согласиться с тобой в этом Каллифонт или Диодор, которые с достойным соединяют нечто иное, относя­щееся к иному роду?4 Следовательно, Катон, ты готов, приняв

Книга четвертая

Вещи, с которыми другие не согласны, создать из них то, что тебе хочется? Но ведь это же сорите, хуже которого, по ваше­му же мнению, нет ничего: " То, что есть благо, - желанно, то, что желанно, - привлекательно, то, что привлекательно, - до-стохвально" и так далее. Но я останавливаюсь на этом6. Ведь никто таким же образом не согласится с тобой, что " то, что привлекательно, то достохвально".

Вот еще одно неубедительное, нелогичное и поистине ту­пое рассуждение, правда, не твое, а их: Счастливая жизнь до­стойна гордости (gloriatio), потому что по праву можно гор­диться, только обладая достойным1.

В этом с Зеноном согласится Полемон и его учитель8 и все его племя и остальные; однако же, хоть они и ставят добро­детель превыше всего, тем не менее, определяя высшее благо, они присовокупляют к ней еще что-то. Ведь если добродетель и достойна гордости, как это и есть на самом деле, и если она настолько превосходит все остальное, что это едва ли даже можно выразить, и счастливым сможет стать лишь наделенный одной только добродетелью, даже если он лишен всего осталь­ного, с тобой, однако же, не согласятся, когда ты заявляешь, что ничто не должно считаться благом, кроме добродетели. А те, для которых высшее благо может существовать без добродете­ли, не согласятся, пожалуй, что счастливая жизнь заключает нечто, чем по праву можно гордиться, хотя те же философы иногда даже наслаждение изображают заслуживающим гордо­сти.

XIX. 52. Таким образом, ты видишь, что в качестве посы­лок ты берешь или то, в чем с тобой не согласны, или то, что, даже если и допустить в таком качестве, нимало тебе не помо­гает. Впрочем, во всех этих умозаключениях я бы считал до­стойным и философии, и нас самих (тем более, что речь идет о высшем благе) то, благодаря чему исправляется наша жизнь, наши мысли и желания, а не слова. Действительно, кто, услы­шав эти краткие и острые умозаключения, доставляющие, по твоим словам, тебе удовольствие, откажется от своего мнения?

О пределах блага и зла

Ведь когда люди ожидают услышать, почему страдания не есть зло, стоики говорят, что страдание жестоко, тяжко, отврати­тельно, противно природе, невыносимо, но, поскольку нет в страдании ни обмана, ни нечестности, ни хитрости, ни вины, ни позора, оно не является злом. Услышавший это, если даже и не рассмеется, однако же удалится, так и не укрепив свой дух и не научившись переносить страдания.

53- Ты же утверждаешь, что никто не может стать мужест­венным, считая страдания злом¹. Но почему он станет мужест­веннее, если будет считать его жестоким или едва переноси­мым (что ты допускаешь)? Робость рождается из дел, а не из слов.

И ты заявляешь², что если будет изменена хоть одна только буква, рухнет все это учение. Как ты полагаешь, я меняю одну букву или целые страницы? Ведь пусть даже у них [стоиков] со­храняется столь восхваляемый тобой порядок вещей и все тес­но взаимосвязано и согласовано друг с другом (именно так ты говорил), однако мы не должны следовать за ними, если вся эта согласованность, где ничто не отступает от своего замысла (propositum), исходит тем не менее из ложных начал.

54. В своем исходном положении твой Зенон отошел от природы, видя высшее благо в главенстве душевных начал, на­зываемом нами добродетелью, и заявляя, что только достойное и ничто другое может быть высшим благом и что добродетель не может существовать, если среди других вещей будет что-то, что окажется лучше или хуже другого; на этих посылках он и строит свои выводы. Ты говоришь правильно, и я не могу не согласиться, но выводы постольку ложны, поскольку не могут быть истинными посылки, из которых они родились.

55. Как тебе известно, диалектики учат нас, что если лож­ны следствия, то ложно и то, из чего они вытекают. Этот вывод не только истинен, но и настолько очевиден, что диалектики не считают нужным приводить основание этому. " Если это [су­ществует], то [существует] и то, но это не существует, следова­тельно, не существует и то". Так, с уничтожением ваших выво­дов уничтожаются и посылки. Каковы же ваши следствия? " Все,

Книга четвертая

кто не являются мудрецами, одинаково несчастны, а все мудре­цы достигают высшего блаженства", " все правильные поступки равны, все прегрешения одинаковые - все это хотя на первый взгляд представлялось прекрасно сказанным, но по размышле­нии уже не встречало такого одобрения⁴, ибо здравый смысл, природа вещей и сама истина, если так можно выразиться, кричали, что невозможно поверить, будто между теми вещами, которые Зенон уравнивает друг с другом, не существует ника­кого различия.

XX. 56. А потом этот твой Пуниец [Зенон] (ведь ты зна­ешь, что твои клиенты - китийцы - происходят из Финикии¹, а следовательно, человек, весьма изобретательный², не сумев выиграть дело, поскольку тому противилась природа, принял­ся играть словами и первым делом согласился, чтобы вещи, ко­торые мы называем благими (bonae), считались бы ценными (aestimabiles) и согласными с природой (ad naturae accomo-datae), и стал говорить, что для мудреца, то есть для человека, достигшего высшего блаженства, все же предпочтительнее, ес­ли он обладает также и тем, что, не осмеливаясь называть бла­гом, признает согласным с природой, и не соглашался с тем, что Платон, если предположить, что он не был мудрецом, был в том же положении, что и тиран Дионисий: ведь для Дионисия наилучшим было умереть, ибо он не мог надеяться на [дости­жение] мудрости, для Платона же - жить, ибо он мог надеяться на это³; и утверждал, что прегрешения (peccata) бывают как простительные, так и совершенно непростительные, потому что в одном случае больше, а в ином - меньше нарушаются требования долга⁴; и что среди тех, кто не обладает мудростью, одни никоим образом не способны достичь ее, другие же мог­ли бы достичь, если бы приложили к этому усилия^.

57. Он говорил не так, как все, мыслил же так же, как и ос­тальные. Он не считал, что вещи, которые он отказывался при­знать благом, менее ценны, чем полагали те, кто признавал их благом. Так чего же он хотел, меняя все это? По крайней мере, он должен был бы хоть чем-то уменьшить значение этих ве-