Умерший форт

Порт-Артур бился в предсмертных судорогах. Пало уже несколько фортов. Два форта, как два брата, сто­яли на скалах, выдвинувшись вперед, и бились на смерть.

Их коменданты без пышных фраз решили умереть у своих орудий.

Один форт запирал теснину, которая вела к крепо­стной ограде, другой обстреливал скаты гор впереди и подступы левее.

Японцам нужно было непременно взять один из фор­тов, тогда и другой погибал.

И вот, началась канонада. Рев стоял от рвущихся снарядов на правом форту.

Закоптевшие в дыму артиллеристы устали выносить соратников, стрелки молча ждали смертельного руко­пашного боя, саперы едва успевали чинить повреждения, но форт гремел в ответ грозно, он огрызался, как ране­ный тигр, смертельная сталь визжала и гудела в ответ и била в окопы по скатам гор, где зарылись злые и цеп­кие, как обезьяны, маленькие желтые люди.

Прошел день, другой и третий. Ясно было, что ура­ган снарядов подготовлял отчаянный и беспощадный штурм.

На четвертый день тише гремел ответный гул ору­дий, казалось, форт начинал умирать. После полудня огонь совсем ослабел, но еще ожесточеннее рвались не­приятельские снаряды.

На пятый день только редкие одиночные выстрелы {381} раздавались с форта, и ветерок печально относил в сто­рону редкие дымки.

Видно было, что форт смертельно ранен и истекает кровью, но гарнизон его был странно спокоен. Загадоч­ная улыбка бродила по лицам солдат и офицеров, как будто они знали какую-то тайну, о которой вслух гово­рить нельзя.

Даже на лицах раненых, которых уносили на пере­вязку, сквозь сдерживаемые муки просвечивала эта за­гадочная улыбка, как бы говорящая: «стреляйте... гро­мите нас, потом, потом... вы кое-что узнаете...»

Огонь японцев дошел до апогея безумия, в гуле их орудий и разрывах снарядов слышалось дикое завывание степной вьюги в одиноком кладбище.

В полдень шестого дня форт грустно замолк, ни одного выстрела не сделали его орудия до вечера.

Форт умер...

Под вечер бравый комендант обходил батареи... Он тихо говорил только одно:

— Сегодня, братцы, непременно...

Пулеметчикам сказал:

— Помни, не горячиться.

Стрелков предупредил:

— Ни пули без команды.

И все понимали, о чем идет речь, и улыбались преж­ней улыбкой. Коменданту соседнего форта был послан с офицером пакет:

«Всё налажено, как условленно, — писалось там, — прошу раньше одиннадцати не светить, раньше не дой­дут... Наш прожектор две ночи притворяется мертвым. Длинных промежутков света не надо. Как бы случайно, ощупывайте теснину. Как заметите тревожные размахи снизу вверх, тогда зажжем и наш... Как откроем огонь, непрерывный свет в теснину».

Ночь наступила. Сгущался мрак в теснине, Кругом было зловеще тихо. В этой тишине назревало что-то страшное.

На форту была тоже тишина, все уже заняли свои места.

{382} Ждали.

У одного орудия был раненый в голову наводчик, у пулемета сидел с забинтованной ногой другой, оба при­шли, — один к своему орудию, другой — к пулемету, и офицеры не в силах были отказать им.

Заложили секреты, куда вызывались самые лихие стрелки.

Десять часов.

Сердца бьются. Впереди темнота. Ветер гудит в теснине.

Холодно. Медленно, медленно тянется время. Офицеры стоят группой и тихо говорят между со­бою. Все стараются говорить не о том, о чем думают, а думают одно: неужели не придут?.. Скоро одиннадцать.

Тихо, тихо заскользил луч прожектора с левого форта по дальним горам. Скользнет и исчезнет.

— «Не рано ли? — думает комендант, — не испор­тили бы...» И офицеры и солдаты боятся того же и на­пряженно следят за дальними лучами прожектора.

— Не спугнули бы, — шепчет кто-то из солдат. Из секрета к коменданту спешно пробежал ефрей­тор. На вопросительные лица солдат он и глазом не по­вел, прямо к коменданту.

— Шум внизу слыхать, ваше высокоблагородие, — шепотом доложил он, — сильно ветром доносит... долж­но идут...

По лицу коменданта пробежала тревога.

«Эх, как они ползают прожектором, опоздают... ис­портят всё, — заволновался он, — не зажечь ли свой?..»

Но в это время на левом форту как бы прочитали мысли коменданта. Тихо скользнул луч прожектора в теснину и ярко осветил ее. Секунда, две три... и сноп света тревожно прыгнул снизу вверх. Момент наступил.

— По местам! — коротко и твердо приказал ко­мендант.

Группа офицеров бросилась в разные стороны.

— Наш прожектор!

Через несколько секунд вспыхнул второй яркий сноп света над ущельем. Японские батальоны почти сплошной массой запрудили дно теснины и скаты гор. Голова {383} колонны, как голова черного сказочного змея, шевелилась в версте от форта.

— Огонь! — приказал комендант.

Форт взвизгнул, как дикое чудовище, и вспыхнул огнем. Вихрь снарядов и пуль, стальной самум ринулся в долину. Черная масса заколыхалась, страшно заметалась от неожиданности.

Стоны, крики команды, визг и хрипение... Смерть грозная, близкая, беспощадная... Форт рычал и гоготал жерлами орудий.

Всё кончено было в десять минут... Тысячи вражьих тел лежали грудами на серых камнях... И предсмертный бред и проклятия хрипло гасли в теснине.

Так ожил умерший форт.

Полковник

В. И. Сейфуллин

{385}

СДАЧА ПОРТ-АРТУРА

На правом фланге крепости, где я командовал ба­тареей, 19-го декабря было полное затишье. Бои, и весь­ма грозные, шли в центре у Орлиного Гнезда. Восполь­зовавшись спокойствием, я отправился по делам в Штаб генерала Стесселя. Войдя в обширную комнату, перепол­ненную писарями и телефонистами и массою телефонных аппаратов (на каждое укрепление была проведена своя особая линия), я увидел генерала Фока, переходящего от одного телефона к другому и передающего распоря­жение генерала Стесселя о прекращении огня и о выез­де парламентера прапорщика Малченко на позицию с предложением сдачи крепости. Я был, конечно, поражен этим известием, тем более, что до прихода в Штаб, я слышал среди офицеров, стоявших около Штаба, раз­говоры, что два дня тому назад был у Стесселя военный совет, на котором было решено, в случае вступления не­приятеля в город, отойти к Ляотешаню и продолжать борьбу с этой горы, быстро укрепив ее.

Когда ген. Фок обошел все телефоны, я подошел к нему и выразил мое удивление по поводу столь неожи­данного распоряжения, на что он мне сказал, что дру­гого выхода нет, потому что ряд укреплений, перешед­ших к японцам за несколько последних часов, доказы­вает, что войска настолько переутомлены, что к сопро­тивлению более не способны. К этому он прибавил: «А вы знаете, что было сделано японцами с китайцами, когда они вторглись в тот же Артур во время японо-китайской войны?..»

Нам было всем хорошо известно, что японцы, вторгшись в Артур, перерезали всех китай­цев до последнего, мы к этому были приготовлены и {386} никто из нас за всю осаду не рассчитывал на возможность остаться в живых.

Когда я вышел из Штаба и, проходя через собрав­шихся перед Штабом офицеров, рассказал мой разго­вор с генералом, все, я полагаю, переживали то же самое — радость воскресения! Вспомнились в мгновение все близкие, родные, о которых, мы, распрощавшись с на­деждой выжить, месяцами уже не вспоминали. Но это продолжалось минуты, а затем явилось горькое чувство досады и стыда. Казалось — лучше смерть, чем позор сдачи.

Установившаяся тишина как-то особенно отража­лась на нервах. Мы настолько привыкли к постоянному гулу стрельбы, не отделявшему даже отдельных выстре­лов, что от наступившей тишины становилось жутко. В 9 часов вечера начались непрерывные взрывы. Особен­но сильны были они в порту. Это взрывали мы наши оставшиеся полузатопленные корабли и портовые со­оружения. На фортах и укреплениях взрывали орудия. В 7 часов утра взрывы прекратились.

В эту же ночь миноносец «Статный», под командой барона Коссинского, нагруженный полковыми знамена­ми и другими святынями полков, как и секретными де­лами штабов вышел в Чифу и, удачно прорвавшись, сдал с рассветом 20 декабря весь свой ценный груз нашему консулу.

На утро были назначены переговоры об условиях сдачи крепости. Первое, что потребовали японцы: пре­кратить всякие взрывы и убой лошадей на мясо, а для питания гарнизона крепости были пригнаны волы. Усло­вия сдачи были почетные: оставлялось офицерам оружие и предлагалось им, под честное слово, больше не вое­вать, возвратиться на Родину, а желающим разделить участь команды, разрешалось идти в плен.

Японские войска в крепость не входили, лишь на третий день стали появляться в Порт-Артуре японские офицеры. Помню, я завтракал в этот день в Морском собрании. Во время завтрака вошла в столовую группа {387} японских офицеров из семи человек. Они начали обхо­дить стол и здороваться с каждым из нас, а мы, молча подав руку, оставляли наш завтрак и выходили из со­брания. С этой минуты мы считали для себя собрание закрытым.

Отправка пленных началась 21 декабря. Шла она весьма медленно. Нас собрали за город и отправляли эшелонами. Только первый день нас оставили без пита­ния. Японцы объяснили это тем, что на сборный пункт явилось больше пленных, чем было показано во время переговоров. Со второго дня выдавались каждому кон­сервы и даже по полбутылки виски, последнее на тре­тий день они прекратили выдавать.

Я шел с последним эшелоном и пока видна была Золотая Гора в Артуре, на ней развевался Андреевский флаг. Японцы показали себя очень тактичными и заме­нили его своим флагом только тогда, когда последний эшелон скрылся из виду, как рассказывали потом остав­шиеся в Артуре доктора и сестры милосердия, задер­жавшиеся с ранеными в крепости. Это был со стороны неприятеля рыцарский поступок, так же, как и вхожде­ние их войск лишь после выхода последнего эшелона пленных.

До одной из станций железной дороги между Порт-Артуром и г. Дальним нас вели восемь дней. Проходили в день две, три версты. Затем ставились палатки, раз­водился в середине палатки костер, дым которого вы­ходил из большого отверстия в крыше и мы, согреваясь около костра, проводили время в палатках до следующе­го утра, когда отправлялись в дальнейший поход.

Тем­пература стояла всё это время, по ночам, —20 гр. по Реомюру. Придя на станцию, я был поражен выносли­востью японцев. Очевидно за недостатком помещений, весь дебаркадер станции был занят ранеными японскими солдатами, которые лежали один около другого, прямо под открытым небом. И это в такой мороз! Погрузив в товарные вагоны без отопления, нас в тот же вечер при­везли в Дальний, где поместили в недостроенной {388} гимназии. Спали мы на полу, даже без соломы. Помещения были настолько набиты офицерами, что ложиться мы должны были все одновременно, иначе, из-за тесноты, нельзя было бы добраться до своего места. Через не­сколько дней нас на пароходах отправили в Японию и наши мытарства окончились.