Капитан 1 ранга 3 страница

(Шенснович был минер. Однако, он изучил в Ревеле с моим отцом тактику артиллерийского боя, а во время постройки «Ретвизана» в Филадельфии, с американскими инженерами, корабель­ную архитектуру.),

Отличный корабельный инженер Вешкурцев был очень ограничен в возможности выполнения своей задачи вследствие недостатка технических средств, немного оторванный к тому же от новейших, по тому времени, методов. Он нашел превосходного сотрудника и совет­ника в лице Меллера. Применение термосварки, напри­мер, оказало огромные услуги, особливо в виртуозном выполнении Меллера: сварка кронштейнов гребного вала и исправление башни на «Севастополе», наварка раз­ных приспособлений на станках пушек, сварка всевоз­можных трещин в стали или железе и проч. Для установ­ки орудий на берегу Вешкурцев, конечно, мог рассчи­тать платформы и пр., но у него не было практики и {304} чутья Меллера, который делал это применительно к ча­стным условиям, как бы играючи. Я говорил уже об ис­правлении 12-дюймового орудия «Петропавловска», ба­тарей Электрического Утеса.

Недра китайского склада, унаследованного нами при занятии Артура и содержавшего всевозможные предме­ты и материалы, оставались тайной для порта в течение 6 лет. Никакого инвентаря не было и склад охранялся печатями. Он стал добычей Меллера, открывшего в нем дальнобойные пушки разных калибров и снаряды к ним, всевозможные лафеты, примитивную подводную лодку, автомобиль, динамо постоянного и переменного токов, громадное количество стальных тросов и электрических кабелей, чугунные болванки, какие-то зубчатки, валы, болты всевозможных величин, стальные листы, фабрич­ные станки и массу всякого неожиданного добра. Всё это послужило ему, в разных комбинациях, для множе­ства крупных и мелких, но необходимых в крепости или на судах работ.

Автомобиль оказался для него приятной забавой. Как теперь вижу его, спускающегося по какому-то скату недалеко от малого сухого дока, делающего эволюции между наваленным на земле портовым добром и проно­сящегося по ботопорту с ловкими ухватками современ­ных американских солдат. Автомобиль остался потом без применения, за неимением людей, способных им управ­лять или его поддерживать. Лодку спустили на воду, но потом стало не до нее, хотя механизм и был приведен в порядок, но испытания и тренировка людей были уже невозможны.

Динамо переменного тока, совместно с другой ма­шиной, реквизированной мною в городе, послужила для установки станции, выполненной лейтенантом Кротковым для снабжения током высокого напряжения прово­лочной сети впереди фортов. Вначале она оказала услу­ги при первых атаках японцев, но ее оказалось невоз­можным поддерживать по условиям каменистой почвы. А затем японцы слишком приблизились сапой.

Приспособление прицелов орудий к условиям дей­ствия на береговом фронте, снабжение изготовленными {305} им прицелами части китайских пушек и т. п. было ис­ключительной заслугой Меллера. Не говорю уже о цен­ных советах, даваемых им командирам сухопутных бата­рей и всевозможным техникам, обращавшимся к нему.

Вспоминаю, хотя и некстати, забавный эпизод. По­сле японской бомбардировки, приветствовавшей Макаро­ва, один 12-дюймовый неразорвавшийся снаряд остался лежать на Тигровом полуострове, недалеко от бассейна. Меллер поехал, чтобы исследовать его. Картина: комен­доры с какого-то судна отвинтили запал, устроили сна­ряд на камнях и развели под ним огонь. Меллер устре­мился к ним, разбросал дрова и обозвал их самоубийца­ми. Из их объяснений выяснилось, что они слышали, будто для извлечения шимозы нужно погрузить снаряд в бак с водой и кипятить: шимоза выползет из снаряда. Так как бака у них не было, то они решили разогреть сна­ряд, при этом поливая его водой. Меллер говорил, что у него холодный пот выступил при виде этого.

После первого боя в стволе правого 12-дюймового но­сового орудия «Петропавловска» образовалась продоль­ная сквозная трещина, идущая от дужки на 8 приблизи­тельно футов и происшедшая, как предполагали, от по­павшей в дуло непосредственно перед выстрелом мор­ской воды. При последующих выстрелах трещина должна была продолжиться до следующей обертки и повлечь или окончательную невозможность пользоваться им, или вы­звать взрыв пушки с повреждением соседнего орудия, не говоря уже об опасности для людей. Орудие считалось выведенным из строя. Его замена была весьма проблема­тична, — в Артуре ни одного запасного орудия не было.

Подполковник Меллер, прибывший с Макаровым, исследовав на следующий же день орудие, заявил, что это пустяки, т. к. после нескольких дней работы оно бу­дет действовать, что дальность не уменьшится, только рассеяние будет несколько большим. Стоит только оста­новить распространение трещины сквозной дырой, про­сверленной нормально к оси орудия, и заплавить эту ды­ру металлом для избежания крупного прорыва газов в {306} этом месте. Но работа была очень деликатна. Хотя Меллер и привез с собою с Обуховского завода отборных ма­стеровых, но, к всеобщему изумлению, считал необходи­мым выполнить работу своими руками.

В следующие дни можно было видеть редкую кар­тину: подполковник в пальто верхом на пушке, нажимая обеими руками на ручки пневматического сверла, ведет напряженную борьбу со сталью. Работа продолжалась несколько дней с раннего утра до захода солнца с крат­ким перерывом на обед. Она не остановилась даже во время бомбардировки порта японцами, когда два 12-дюймовых снаряда упали в нескольких саженях впе­реди броненосца, а один пролетел между мачтами немно­го выше трубы и взорвался в воде так близко, что шкан­цы облило водой. Я был на вахте во время обстрела и в первый раз в жизни испытал на себе действие контузящей энергии снаряда. В момент пролета снаряда над трубами, когда я находился на спардеке, одновременно с услышанным ревом я почувствовал, как мою голову мгновенно, с необъяснимой силой, рвануло назад. Секун­да, — и я с удивлением убедился, что она не улетела в пространство. Но шейные мускулы в течение нескольких часов работали как-то нелепо. А между тем Меллер, когда слезал с пушки, казался менее утомленным, чем его рабочие, регулировавшие действие гидравлического насоса и положение шланга. Вечером, вымыв бензином облитые маслом руки, он выпивал стакан чая с ромом, отправлялся к себе ужинать, проигрывал на привезен­ной с собой виолончели несколько арий, уделяя своему инструменту такое же внимание, как и сверлу, и свали­вался в каюту до утра. Он сам лично залил просверлен­ную дыру металлом и орудие приняло участие в пере­кидной стрельбе при следующем обстреле японцами порта.

Подполковник Александр Петрович Меллер, бывший морской офицер. Отличный математик. По наружности, как говорится, «невидный». Не то мастеровой, дошедший до станкового, не то коробейник какой-то. Среднего {307} роста, худой, сутуловатый, подавшийся вперед, словно жизнь за точильным станком проводит. Костистая го­лова с открытым лбом, с горбинкой нос, рот приоткры­тый — того и гляди забавную историйку выкатит, бес­порядочная борода клином. Самое странное: судачьи глаза — бесцветные, ничего не выражающие. Только при пристальном наблюдении открываешь где-то в глубине их светящуюся сконцентрированным огнем точку. Длин­ные руки, с могучими мускулами; длинные, тонкие, нерв­ные пальцы. Эти руки — что щупальцы спрута, вечно ищут, что бы зажать; они то в масле каком-то, то черт знает в чем, — только когда за виолончель берется, оказываются неожиданно чистыми. Одет небрежно — напялил, ну, и ладно; так и просится: «зипунишко на ем...». Галстук, когда есть — на сторону. Погоны изло­маны и покручены — сынишка ему их помял, чтобы по­забавиться. Фуражка нахлобучена, как пришлось.

Говорит просто, чисто, куда-то в пространство, словно описывает то, что видит где-то. Но, тут-то за внешней небрежностью скрывается точность выбора слов, краткость, ясность и картинность; словно на экра­не мелькает ряд образов поражающей отчетливости, — хорошо наведено!

На ходу — едва голову повертывает. Кажется, слов­но невидимым удилом помахивает, — того и гляди за­бросит куда-нибудь, да и вытащит с первого же маха.

Таким же он был подполковником, мастером Обу­ховского завода; таким остался, когда стал полным ге­нералом; таким же, только с переменой фуражки на смя­тую шляпу и форменного пальто на потертый эмпер-меабль, когда оказался содиректором Шнейдер-Крезо в Париже.

Громадные и разносторонние теоретические знания, замечательно ассимилированные, как бы переработанные его внутренней лабораторией для немедленного практи­ческого применения. Непревзойденная практика как в и руководстве техническим делом, которому он себя по­святил, так и в личном практическом исполнении чисто ручной части работы. Мгновенное приспособление к об­стоятельствам: изобретательность и способность извлечь {308} пользу из самых, казалось бы, неподходящих материалов.

Знание людей, уменье увлекать их и толкать на ра­боту не за страх, а за совесть. Редкая способность на ходу какой-нибудь работы схватиться за другую, поче­му-нибудь его заинтересовавшую, и вести обе с одина­ковым успехом — словно у него было два или три неза­висимых друг от друга мозга. Неутомимая деятельность. Я очень хорошо его знал. Временами казалось, что он не выдержит необычайного нервного и мозгового напряже­ния, — ничуть не бывало! Делал он всё как бы забавля­ясь. К тому же прирожденный музыкант и хороший ви­олончелист. Превосходный стрелок из какого угодно орудия. Его личный метод позволил ему безошибочно по­падать в цель со второго выстрела и без таблиц, чем он изумлял неоднократно как сухопутных, так и морских ар­тиллерийских офицеров в Артуре. Метод — простой, но нужно было иметь его глаз и его ошеломляющую бы­строту наводки.

Будущее выявило его крупный талант организатора и администратора, не останавливающегося ни перед ка­кой ломкой традиций, и как будто только и искавшим всё большей и большей ответственности и независимости в своей деятельности от центральных учреждений.

Простота обращения необычайная, независимо от того, с кем он имел дело: адмирал или мастеровой без­различно (Последняя черта напоминала H. M. Яковлева, командира «Петропавловска».).

Одной из отличительных черт его характера была неспособность возвращаться к прошлому, — ему немед­ленно делалось скучно и он угасал. Так, в моих частых встречах с ним в Петербурге и затем в Париже мы ни­когда об Артуре не говорили. У него всегда были увле­кавшие его новые перспективы, но он так же мог увлечь­ся и проектами собеседника, подчас не имевшими ничего общего с его деятельностью.

Натура, — почвой деятельности которой должна бы­ла бы быть Америка, а не Россия того времени.

Капитан 1 ранга

Н. В. Иениш

{309}

ДЕЙСТВИЯ МОРСКОГО ДЕСАНТА

8-10 АВГУСТА 1904 ГОДА

В середине июля месяца на судах I и II ранга было приказано составить списки офицеров, унтер-офицеров и матросов для десанта, который в случае необходимо­сти должен был бы помочь сухопутным войскам в за­щите наиболее опасных мест крепости. Заведующим де­сантом и его организатором был назначен кап. 1 р. Р. Н. Вирен, — командир крейсера «Баян», т. к. после взрыва на мине «Баян» был введен в сухой док. Состоящим при капитане 1 р. Вирене был назначен мичман К. В. Шеве­лев, старший штурман крейсера «Баян», которого пред­полагали назначить адъютантом начальника десанта. Десант должен был состоять из двух батальонов трех­ротного состава. Численный состав должен был быть: не менее 1200 штыков, двух обер-офицеров на роту, двух батальонных командиров, начальника десанта штаб-офицера и адъютанта. Кап. 1 р. Вирен вместе с мичма­ном Шевелевым немедленно начали знакомиться с пози­циями правого фланга. В начале августа был назначен начальником десанта кап. 2 р. А. В. Лебедев. 6-го августа десант был вызван и расположился около Перепелиной Горы; 7 августа десант перешел к северу от Перепелиной Горы и днем был обстрелян артиллерийским огнем япон­цев, а 8 августа, после ожесточенных штурмов японцами нашего правого фланга, десант был вызван для занятия позиций впереди Орлиной Горы, по Китайской стенке. Около 8 час. вечера десант подошел к месту назначения и поступил в распоряжение генерала В. Н. Горбатовского.

Погода в этот день была прекрасная, но стояла силь­ная жара; было очень душно и всех мучила жажда. Не­медленно было приказано десанту занять Китайскую стенку одной ротой. Полуроту с мичманом Арбеньевым (который в ту же ночь был ранен и отправлен в госпи­таль) послали на редут № 1 в распоряжение коменданта {310} мичмана Б. И. Бока, который командовал на этом реду­те батареей из четырех 75-миллиметровых морских ору­дий, и уже выдержал ожесточенные бои с штурмующим нас врагом. Комендант этого редута кап. Гусаковский и заменивший его поручик Приклонский, блестящие и храб­рые офицеры, были отнесены в госпиталь после несколь­ких серьезных ранений, и единственным офицером оста­вался на редуте мичман Бок, также несколько раз ране­ный и контуженный. Только одно 75-миллиметровое ору­дие уцелело на редуте. На правом фланге нашей позиции один взвод при офицере был послан в окопы ниже Ки­тайской стенки по направлению к Куропаткинскому люнету. Расстановка команд, незнакомых с сухопутными позициями, ночью была очень трудна. Окопы в некото­рых местах были не выше колена. Пришлось идти со­гнувшись, т. к. ружейная стрельба японцев ни на минуту не умолкала. Всё пространство между Китайской стен­кой и Орлиной Горой, а также склон ее были завалены трупами японцев и нашими, которые, за неимением вре­мени, не были убраны, да и японцы немедленно откры­вали огонь при попытках убрать трупы. Запах от раз­лагавшихся трупов был ужасен. Матросы при занятии окопов ночью натыкались на тела убитых. Жажда му­чила всех. Только около 12 час. ночи удалось привезти бочку с водой на двуколке, которую вез мул.

Ее наполни­ли водой из ручья в долине между Скалистым Кряжем и Орлиной Горой. Вода была теплая, красноватая и пахла кровью, но пить так хотелось, что пили ее все — и мат­росы, и офицеры. Кучером при этой бочке был бородач солдат из второочередных, который рисковал своею жизнью, развозя воду и говорил: «Молодым сынкам во­инам нужно дать попить». Бог его миловал, и он и его мул остались живы. Только к двум часам ночи расста­новка команд была закончена, и об этом было доложено генералу Горбатовскому. За время занятия позиций и особенно на первом редуте были убитые и раненые. Рано утром 9 августа, были отправлены две полуроты, одна под командой лейтенанта Зельгейма, а другая под ко­мандой лейт. Будзко на редуты №№ 1 и 2 и в окопы около них. Они геройски сражались, выбили врага из {311} редутов и окопов, но сосредоточенный артиллерийский огонь неприятеля и массовые повторные атаки японцев принудили их отойти. Из их рядов уцелело около 40%, а оба офицера были убиты.

С наблюдательного пункта ген. Горбатовского, на Скалистом Кряже, откуда он руководил защитой, был яс­но виден в цейссовский морской бинокль весь бой на ре­дуте № 2. Лейтенант Зельгейм, в белом кителе, с саблей в руке, впереди своей роты ворвался на редут № 1 и вме­сте со своей ротой бросился в штыки на японцев. Ми­нут десять длился бой, и японцы были выкинуты из ре­дута, а лейт. Зельгейм, взмахнул руками и упал. Он был убит.

Повторными атаками японцев редуты №№ 1 и 2 бы­ли снова заняты ими. Около 10 час. утра канонада за­тихла, и команде в 11 час. был подвезен обед. Около 2 час. дня японцы опять начали сосредотачивать свои вой­ска, и через час бесконечные цепи их со всех сторон нача­ли подходить к нашим позициям. Опять губительный огонь японской артиллерии был сосредоточен на наших укреп­лениях. Ген. Горбатовский приказал десанту двинуться на редут № 1 и подкрепить наши цепи по Китайской стенке. Была пробита боевая тревога и оставшиеся две роты десанта, во главе с кап. 2 р. А. В. Лебедевым двинулись на Китайскую стенку, а оттуда узким прохо­дом начали спускаться на редут № 1. Впереди шли кап. 2 р. Лебедев и мичман Шевелев с обнаженными сабля­ми и револьверами в руках. За ними два горниста и два барабанщика, которые играли поход, далее батальонный командир лейт. Хмелев и ротный командир мичман К. Ломан. Мы шли вздвоенными рядами, как на параде. Грешным делом, плохо мы, моряки, знали сухопутное дело и из-за этого у нас были большие потери. Наши мо­ряки сразу храбро бросились на японцев в штыки и за­ставили их отступить. Японская артиллерия, заметив нас, открыла шрапнельный огонь по редуту. Потери у нас сразу оказались огромными: был ранен в ногу ба­тальонный командир и затем ротный командир. Началь­ник десанта приказал адъютанту немедленно лично {312} передать ген. Горбатовскому о положении и просить под­креплений с эскадры. Почти одновременно с отдачей приказания, над начальником десанта разорвалась одна из многочисленных шрапнелей и ее стаканом был наповал убит кап. 2 р. Лебедев. После доклада ген. Горбатовский отправил телефонограмму начальнику эскадры с прось­бой прислать подкрепления.

И вскоре был получен от­вет, что рота моряков, под командой лейтенанта А. В. Колчака (будущего Верховного Правителя), будет по­слана в распоряжение генерала. После доклада адъю­тант десанта отправился на редут № 1 и застал следую­щую картину: около глинобитной стены, несколько выше человеческого роста, стоял ротный командир, спиной к ней. Когда мичман Шевелев подошел к нему, он сказал, что по другую сторону стенки находятся японцы. Как они, так и мы протягивали руки поверх стенки и стре­ляли. Нам пришло в голову послать за шрапнелями к нашей десантной 2, 5-дюймовой пушке. Очень скоро по­сланные принесли нам штук 20 шрапнелей и несколько подрывных пироксилиновых патронов. Сейчас же наши комендоры и минеры начали ставить шрапнели на 1 или l ¹/₂ секунды, ударяли ее о камень и бросали через стенку, бросали также и пироксилиновые патроны с зажженным бикфордовым шнуром (по примеру лейт. Подгурского). Эффект получился замечательный: все японцы быстро ушли с редута, они остались лишь на его гласисе.

Во время этого боя, в котором участвовало более двух дивизий японцев, наш десант понес следующие по­тери: из 16 офицеров было убито 3 и ранено 6, т. е. бо­лее 50%, а нижних чинов около 50%. Так как у нас не было санитарных повозок, то многих раненых пришлось нести на руках, и относившие вернулись лишь ночью. По подсчету, к 8 ч. вечера у нас оказалось около 350 шты­ков и 5 офицеров. К этому же времени прибыли генера­лы Кондратенко и Фок, которые имели совещание с ген. Горбатовским и старшими сухопутными начальниками правого фланга. На этом совещании присутствовал адъ­ютант десанта мичман Шевелев, как старший из остав­шихся в строю. Ген. Горбатовский доложил совещанию о геройских подвигах моряков и особенно командира {313} батареи морских орудий мичмана Бока. (впо­следствии - зять премьера Столыпина, см. М. П. Бок «Воспоминания о моем отце П. А. Столыпине, ldn-knigi) Генерал Горба­товский представил его к ордену Св. Георгия 4-й сте­пени.

В своей книге «Порт-Артур, японская осада и рус­ская оборона его с моря и суши» Ф. И. Булгаков говорит, что после трех серьезных ранений комендант капитан Гусаковский, геройский защитник редута

№ 1, был от­правлен в госпиталь, его заменил поручик Приклонский, безукоризненно храбрый офицер, который был также несколько раз ранен, и его в ночь на 9 августа отнесли в госпиталь. По сообщению порт-артурской газеты «Но­вый Край»: «комендантом и единственным офицером на редуте остается мичман Бок. Его энергия ни на минуту не ослабевает: он в окопе у стрелков, и у морской бата­реи, всюду он... Жарок и жесток огонь противника... Снаряды густо сыпятся, рвутся, но наши орудия не смол­кают, неся врагу с каждым выстрелом смерть и разру­шение. Нижние чины с силою сверхъестественного геро­изма сражаются, но число их с каждым моментом умень­шается. Огонь настолько сосредоточен, что часто посы­лаемая помощь почти вся выбывает прежде, чем успева­ет попасть на редут. Холодное дыхание смерти царит кругом; кровь, потоки ее по склонам гор, груды трупов и бесформенных кусков окровавленных человеческих тел, стоны раненых, грохот орудий, вой и визг рвущихся сна­рядов в течение 90 часов — вот фон той величавой, но мрачной картины, на первом плане которой горсть геро­ев, исполненная сознанием долга: «не уступить врагу ни одной пяди русской земли». Но сила солому ломит. Из числа героев, в течение четырех дней защищающих ре­дут, остается одиннадцать человек.

Офицер вновь кон­тужен и лежит пластом в бессознательном состоянии на груде осколков снарядов, — засыпавших редут... По­следнее орудие подбито. Редут защищается лишь один­надцатью винтовками против многих батальонов врага, который всё ближе и ближе... Зловещая тишина, полная ужаса и темного неизвестного будущего... Одиннадцать героев, чудом уцелевших, сняли фуражки, перекрести­лись широким взмахом руки, на всякий случай вынули замки у разбитых пушек, положили на носилки своего {314} начальника, не приходящего в сознание, и тихо двину­лись с редута, который с таким напряжением, упорством, жертвами, до конца защищали... Долг совести выполнен до конца».

Через несколько часов морской десант под началь­ством кап. 2 р. А. В. Лебедева вновь занял редут № 1. Начальник десанта погиб геройской смертью.

Как иллюстрацию храбрости и быстрой приспособ­ляемости наших матросов к сухопутному фронту при­веду два случая, имевших место в этих боях.

1) Матрос Шипелов, который ни на шаг не отходил от мичмана Бока на редуте № 1 и сопровождал его в госпиталь, долго мучился, что не смог уничтожить по­следнее орудие, а только вынул замок. С разрешения мичмана Бока он 13 августа забрался на редут, занятый японцами, и взорвал орудие и патроны.

2) 9 августа, около 9 час. вечера ко мне, адъютанту десанта, подошли унтер-офицер и матрос Сибирского экипажа, с какого корабля, не помню. Оба они были си­биряки и звероловы. Они спросили меня: «Правда ли, что за взятие в плен неприятельского штаб-офицера полагается по статуту Георгиевский крест?» Я ответил, что это правда. Они просили меня дать им разрешение от­правиться к японцам и к рассвету обещали привести живого японского штаб-офицера. Я доложил об этом генералу Горбатовскому, который рассмеялся и дал раз­решение. Обоим матросам дали пропуски, и они ушли. Около 12 ч. ночи чины штаба подсмеивались надо мною, но к двум часам ночи мне доложили, что оба матроса явились и привели японского офицера, и просят меня немедленно придти к ним. Я быстро спустился, и действи­тельно увидел между ними тяжело раненого штыком в живот майора. Его тотчас же перевязали и отправили в госпиталь, а все документы отобрали. Это был офицер генерального штаба с очень важными документами, вы­шедший на разведку. Оба храбрых сибиряка получили Георгиевские кресты. Из разговоров с ними выяснилось, что они очень боялись, что не доведут его живого и не получат крестов.

Контр-адмирал

К. В. Шевелев

{315}

МИНОНОСЕЦ «РЕШИТЕЛЬНЫЙ»

В душный летний вечер, когда замер приносивший днем прохладу ветерок с моря, окна небольшого двух­этажного домика, в котором помещалось Российское Императорское Консульство в Чифу, были ярко освеще­ны. Неподалеку, на расстоянии всего 70 миль от этого китайского порта шла борьба не на жизнь, а на смерть, японцы яростно осаждали Порт-Артур. Они гибли ты­сячами, но и русская кровь текла там рекою.

Консульство в Чифу было тем местом, той отдуши­ной, через которую окруженная врагами со всех сторон русская крепость сносилась с далекой Родиной.

В этот вечер 10 августа (н. ст.) 1904 года в стенах консульства шла усиленная работа. Несколько человек кропотливо разбирались в таблицах шифров. Нужно было приготовить для отправки в Петербург по между­народному телеграфу только что доставленные на ки­тайских джонках депеши из Порт-Артура.

Тревога была ясно написана на лице консула Петра Генриховича Тидемана, совсем молодого представителя нашего министерства иностранных дел. Судьбе было угодно, чтобы его консульство, считавшееся скромным, второразрядным, неожиданно оказалось в самом центре мировых событий благодаря войне.

Тревожился он потому, что последние известия из осажденной крепости были совсем не радостные. Поло­жение там становилось всё более и более угрожающим для запертой в Порт-Артуре нашей эскадры. Японцам удалось установить на берегу осадную батарею из мор­ских дальнобойных 6-дюймовых орудий. Сейчас они могли безнаказанно обстреливать порт и район стоянки судов.

Спешной шифровкой телеграмм занимался сам Тидеман, два его секретаря и мистер Дональд Никсон. В сущности, этот последний был совсем не Дональд и не {316} Никсон. Равным образом не был он ни «мистером» ни иностранцем, а был исконным православным россияни­ном, состоящим в чине лейтенанта флота.

Состоять в положении «инкогнито» в Чифу прихо­дилось этому молодому офицеру по воле начальства. Его прислали сюда для работы по установлению связи с Порт-Артуром. «Вам придется записаться там иностран­ным именем — предупреждали его власти предержащие.

— Мы не можем командировать в Китай военнослужа­щего. Это было бы нарушением тамошнего нейтралите­та. Поэтому, живите там под видом штатского ино­странца, а фамилию себе, осторожности ради, выберите такую, чтобы инициалы ее с вашими совпадали. Иначе — отдадите ваше белье прачке и вся ваша тайна обна­ружится».

Так мистер Дональд Никсон и сделал. Прибыв кружным путем из Порт-Артура, он записался в отеле под указанным ему именем. Но персонал консульства в Чифу и все члены местной русской колонии, имевшие по­стоянные сношения с консулом, отлично знали, что при­бывший — лейтенант флота Д. В. Никитин, которому много лет спустя суждено было писать в Америке эти строки.

Было далеко за полночь, когда закончилась в этот вечер работа в консульстве, и Никсон отправился в свой номер «Чифу Отеля». Никто из русских людей, бывших в Чифу, не подозревал, что в этот день, 10-го августа, наша эскадра билась с японцами в бою у Шаньдуна.

Рано утром на следующий день Никсон вышел в столовую отеля, чтобы напиться кофе и идти в консуль­ство на работу. По-видимому, управляющий этой гости­ницей безошибочно угадывал, к какой национальности принадлежат его постояльцы. Он как будто поджидал Никсона, чтобы сообщить ему новость.

«Русский миноносец пришел сюда ночью и сейчас стоит неподалеку от нас на рейде».

Никсон забыл и о кофе и обо всем на свете и бегом направился на берег. Действительно, наш четырехтруб­ный миноносец, типа «Сокол» стоял на якоре. Всё было тихо и спокойно как на нем, так и вокруг него. {317} Казалось, будто вернулось довоенное время и миноносец, со­вершая практическое плавание по иностранным портам, зашел с визитом в Чифу. Совсем по мирному развешано было на нем на леерах командное белье для просушки.

Опасение за одинокий миноносец, который стоит на рейде совершенно открытом и никакой крепостью не за­щищенном, невольно охватило Никсона. «Как же это так, — пронеслось у него в мыслях. — Ведь японский флот сейчас безусловно хозяйничает в море, а китайский ней­тралитет — какой же это к шуту нейтралитет, когда он военной силой не обеспечен. Правда, есть на рейде ки­тайский крейсер, есть и германский. На обоих сидят ад­миралы. Но мы хорошо знаем, что войди в бухту япон­ский флот, никто из этих господ пальцем о палец не ударит, чтобы заступиться за русский корабль, находя­щийся в нейтральных водах». Свежим в памяти остает­ся пример Чемульпо, когда погибли «Варяг» и «Кореец».

Через несколько минут Никсон входил в здание кон­сульства. Он встретил погруженного в хлопоты Тидемана, одетого в консульский мундир и направлявшегося к китайским властям.

— Миноносец «Решительный» прибыл ночью, — со­общил озабоченный Тидеман. — Командует им лейте­нант Рощаковский. Он привез нам для отправки в Пе­тербург телеграммы первостепенной важности. Наша эскадра под командой адмирала Витгефта вчера утром вышла из Порт-Артура, чтобы прорываться во Владиво­сток. Вероятно, она в море уже встретила японский флот.

— А как же миноносец? — спросил Никсон. — Ведь оставаться ему в Чифу и нейтрализоваться здесь нельзя. Вы лучше меня знаете, что китайский нейтралитет, не поддержанный серьезной военной силой, гроша ломанно­го не стоит.

Тидеман безнадежно развел руками.

— Что тут поделаешь, — сказал он. — Во-первых, Рощаковский, прежде чем повидать меня, сам обратился к китайским властям и уже уговорился с ними о разору­жении миноносца и передаче боевого его снабжения здешнему береговому начальству. Во-вторых, когда я {318} пояснил ему положение вещей в Чифу и опасность для нейтрализованного корабля быть захваченным японца­ми, то получил ответ, что он имеет письменное катего­рическое приказание адмирала Витгефта разоружиться в Чифу и нейтрализоваться после отправки телеграмм о выходе эскадры.

Надо немедленно повидать Рощаковского, решил Никсон. Быть может еще не поздно и удастся уговорить его уходить сейчас же из Чифу и прорываться к Дзин-Тау, к немцам. Идти ведь можно всё время вблизи бере­говой черты.

Если же на пути японцы нападут в превос­ходных силах, то есть возможность выброситься на кам­ни, спасти команду и взорвать миноносец. Всё же это много лучше, чем давать япошкам возможность захва­тить разоруженный корабль в здешней гавани.

Никсон сел на «юли-юли», вольнонаемную китай­скую шлюпку и поспешил направиться на «Решитель­ный». Первое, что он увидел, выходя на палубу минонос­ца — это была группа плотных широколицых китайских чиновников. Они распоряжались выгрузкой с корабля орудийных замков, патронов и зарядных отделений мин Уайтхеда. Зрелище это показалось Никсону оскорби­тельным для русского национального чувства. Как буд­то самодовольство было написано на лицах дородных китайцев, охотно вошедших в роль хозяев на палубе «Решительного». По-видимому, им было в высшей сте­пени лестно принимать корабль с людьми белой, господ­ствующей в мире расы, под покровительство Китая. Это было событием, небывалым до сих пор в истории Сере­динного государства.