Из собрания

полковника В. И. Сейфуллина

{263}

«МОРСКОЙ ПО-ПЕШЕМУ»

...Начало ноября 1904 г....Шли бои по защите Вы­сокой Горы — ключа Артура.

После гибели нашего миноносца я был прикоманди­рован в порт к механическим мастерским. В одно пас­мурное утро вошел ко мне матрос рассыльный и, поискав за обшлагом конверт, подал его мне. С большим любо­пытством я прочел его: «Приказ и т. д....инженер-меха­ник В. П. Орлов назначается и. д. командира Квантунской роты. Немедленно явиться в экипаж и принять роту от заболевшего мичмана Бухе»... Подумал, поразмыслил... Война, значит, — так надо... Являюсь в экипаж и прини­маю роту, в которой числилось 262 человека. Фельдфе­бель Шуба и прапорщик по морской части Сероштан. Как водится, опросил претензии, проверил деньги и проч. Подошел ко мне Шуба и говорит:

— Так что, господин ротный, вестового я вам по­советовал бы не менять, — возьмите старого от госпо­дина Бухе, кочегара Носика, он парень подходящий.

Ну, ладно, а потом, после приемки роты, в сопро­вождении Носика, нагруженного, как верблюд, с вин­товкой, малым и большим чемоданами и шинелью, я от­правился к себе на квартиру. Носик оказался человеком, действительно, «подходящим»; он моментально развер­нулся у себя в углу, смастерил себе койку с занавеской и пр. и вечером у меня уже был горячий чай и закуска и вкусно поджаренный «военно-морской консерв» — щи с кашей.

На третий день, придя в роту, я узнал, что меня уже ожидало приказание: «К рассвету следующего дня вам надлежит с вверенной вам ротой отправиться на Высо­кую Гору на такой-то участок, явиться к начальнику {264} обороны оного и сменить роту мичмана В. Провизии взять с собой на три дня. Выступить вам надлежит ночью с рас­четом произвести смену до света, дабы отход смененной роты был в темноте».

Ладно, думаю — вот пришлось действовать — «мор­ской по-пешему». Вызываю Сероштана и говорю: «Нуж­но приготовить, осмотреть людей, раздать сухую прови­зию, патроны, позаботиться о двуколках, дабы вечером перевезти тяжести в окопы. Не тащить же всё на себе. Конечно, нужно дать конвоирам запас топлива и шанце­вого инструмента. Не забыть баки с кастрюлями для «варева». Принять вино, да с опаской, чтобы не знали ни конвоиры, ни возницы. О своем харче не заботьтесь, — я позабочусь о вас». Я послал Носика за кониной для пельменей и за прочей закуской, приказал к вечеру всё привезти в роту, нагрузив на двуколку, с которой от­правиться и самому.

Относительно же пельменей — при­казал приготовить их в большом количестве (их ночью можно заморозить, т. к. температура падала до 5 гр.), а следующая операция — бросить их в соленый кипяток, и харч готов. Потом я завернул в Морское собрание, за­шел к себе, где Носик уже авралил и укладывал в мой старый очень вместительный альпийский мешок весь наш запас — с литром спирта и бутылкой коньяку.

Вечером рано пошел в экипаж, где и промаялся до 2-х с половиной часов ночи в комнате дежурного офи­цера на диване и вот, около 3 час. ночи, 242 стрелка (включая Шубу), Сероштан с огромной саблей (тупой) и револьвером (времен Очакова) и ваш покорный слу­га с сучковатой палкой и карманным браунингом отпра­вились к месту назначения. Вид у меня был глубоко мир­ный, матросы шутили: «Наш-то ротный будеть драться-то на кулачках».

Рота выступила, а ночка была морозная... Луна скрылась. Шли отбивая ногу, пока не согрелись и не уста­ли. По пустынным улицам шел гул от подошв, иногда прерываемый крепкими сибирскими ругательствами спот­кнувшегося матроса. Во главе шли мы с Сероштаном, куря вовсю, изредка обмениваясь замечаниями. Прошли {265} Новый город. Идти делалось труднее, идем всё время в гору, но торопимся. Вскоре мы уже прошли тылы и нами был взят проводник. Было темно и потому ходами сооб­щения не пользовались. Но всё кончается, кончился и наш дальний путь. Стрелок доложил, что здесь стоят «флот­ские», здесь, мол, блиндаж Начальника обороны этого участка. Остановил роту — сам зашел в блиндаж, где сидел лейтенант В. Затем я начал принимать участок, расставил часовых, а остальных послал в укрытие по блиндажам. Рота лейтенанта В. отбыла, мы же взялись за ранний завтрак и чаепитие. Засветилась полоса на во­стоке; в воздухе заметно похолодело и стало быстро светать.

Японцы начали вяло постреливать, где-то зата­рахтели пулеметы, но далеко-далеко. Начали падать 11-дюймовые чемоданы в бассейн и Старый город. Но мы были уже настолько обстреляны, что на это не обраща­ли внимания. Матросы серьезны на постах, а в блинда­жах нескончаемое чаепитие и рассказы, иногда смех, шутки, словом — настроение очень хорошее, но иногда можно заметить и нервность. Наконец, пришел к нам генштабист, начальник нашего участка, и сообщил, что правее нас японцы повели наступление; это мы и сами отлично сообразили по усилению огня японской артил­лерии (очевидно, бившей по тылам). Прилег вздремнуть, но не успел, как мне показалось, и глаз закрыть, как Но­сик дергает за рукав: «Так что время обедать, ваше вы­сокоблагородие, солнце высоко, пригревает и отогрело замерзшую грязь...».

— Ну что ж, харчить, так харчить давай, да буди г-на Сероштана. — Обед. Хлебнули это мы по чарке под разогретые пельмени — команда прислала «пробу», она оказалась вкусной, несмотря на то, что здорово при­елась. Но дело в том, что Носик, как сибиряк, набрал где-то на склоне что-то в виде дикого лука, поджарил его на сале и сдобрил щи. Было очень хорошо.

Люди были разделены на вахты, чтобы не очень их утомлять, с строгим приказом «зря не шляться», так как уже четыре человека шальной шрапнелью были выведены из строя, причем один был ранен довольно сильно.

{266} Сумерки надвигались быстро. Закат солнца был ве­ликолепен, особенно, если смотреть на Артур и бассейн, которые были, как на ладони. Часто появлялись столбы пыли (снаряд разрывается на земле) и «свечи» (водяные столбы) от снарядов, рвавшихся в воде.

Ночь наступила быстро. Мы опять сели за чай. Вскоре из «путей сообщения» выныривает генштабист, заходит в блиндаж и, при огарке свечи, развертывает карту нашего участка и начинает нас учить уму-разуму, показывая наши траншеи, окопы и сапы неприятеля, — возможное обстреливание площади и пр. и пр. Мучил он нас с Сероштаном часа полтора. Результат всех этих учений и нравоучений — приказ: с заходом луны нам идти и выбить японцев из 1-й траншеи, лежащей впе­реди нас, так как, мол, оттуда бьют по нашим путям сообщения и «большой вред приносят резервам». Здесь уже и тактика и стратегия. А двинуться нам в атаку по ракете, которая будет пущена из укрепления № 4.

После ужина раздал роте патроны, ручные грана­ты. Осмотр, — есть ли сухари, вода и т. п. Матросы нервничали и шуток уже не было слышно. Чувствовалось что-то грозное, непонятное в душах этих простых хоро­ших людей. Часовые были начеку и секреты всё время доносили о движении и шуме в окопах японцев. Луна медленно ползла к своему закату. Вывели роту, располо­жили для наступления. Напомнил, что лучше всего — вскочить в окоп и бросить туда ручную гранату... Прав­да, настоящих у нас не было, но исполняли их должность консервные банки, набитые пироксилином или шашки пироксилина, действующие «подходяще». А патроны бе­речь, «работать» штыком, как теперь мне помнится, этой-то работе мы были не обучены, а потому ран от них было не более 30%, остальные — это действие вин­товкой, как дубиной (за ствол взявши — и удары при­кладом), словом винтовку превратили в ударное оружие.

Время идет, вернее, ползет удивительно медленно. Наконец, ракета, маленькая заминка, — вперед...

И только мы, выскочив из окопа, побежали в глубо­ком молчании по данному направлению, шагов за 150 до цели, затрещали пулеметы и ружейные выстрелы. {267} Пробежав еще некоторое время, мы залегли, чтобы отды­шаться, а потом — могучее «ура»...

Все, несмотря на то, что смерть косила, — все сти­хийно двинулись вперед... Что-то необъяснимое, какой-то бешеный порыв охватил всех нас, какая-то сверхъестественная сила заставила ни о чем не думать. Всё кри­чало: вперед! бей!.. Невообразимый ружейный огонь, свист пуль, треск пулеметов и нечеловеческое — ура!

Вскочив на валики окопа, матросы остановились, не зная, что делать, но два-три выстрела со стороны япон­ского офицера, крики: бей!.. в ответ на выстрелы и уда­ры японских кинжалов-штыков... Наши молодцы поняли, как нужно отвечать, что нужно делать... Треск, крики, стоны, Боже мой, что может быть ужаснее этой карти­ны!.. Хорошо, что из-за темноты многое было скрыто от глаз... Бились, кусались, душили, добивали поднимавших­ся, сами падали, но мне не пришлось слышать разрыва наших ручных гранат. В человеке пробудился зверь, до­веряли только своим рукам... Словом, пришли мы в себя, ворвавшись в третий ряд окопов, где выдохлись и залег­ли, но каков удар, каков порыв!

Отдышались,...идти назад невозможно, — казалось, тысячи шрапнелей рвались и засыпали наши тылы. Лад­но, устроимся здесь, и пора было устраиваться, так как нас уже начала накрывать артиллерия неприятеля. Ско­ро-скоро приспособили занятую линию к обороне, завалили ходы сообщений... За неимением времени — прямо-таки трупами, как нашими, так и японскими. Но едва мы кое-как это устроили, а на нас контратака.

Светало, а потому огнем нашим ее скоро затушили. Повторная с обходом, наша артиллерия сразу же накры­ла цепи. Японцы залегли и нашим одиночным огнем бы­ли приведены в расстройство...

Итак, когда было уже совсем светло, мы кое-как обосновались в наших окопах. Многих, многих уже не­доставало... отошли... Сероштан был убит еще в первом окопе; убит был Носик недалеко от меня, когда мы вры­вались в окоп; и фельдфебель Шуба...

Они сложили свои буйные головы во время первой перебежки. Поре­дели мы здорово-таки... Много раненых (и тяжело) {268} пришли и приползли к нам. Но увы, ни доктора, ни фельд­шера с нами не было, а потому мы, как могли, перевя­зали и легко и тяжело раненых. А раны в штыковом бою — ой, как сильно кровоточили и какие они ужасные!

Я только на последней перебежке сообразил, что я без оружия, поднял винтовку свалившегося (сразу уби­того) матроса, с которой и побежал вперед. Конечно, что-то кричал и старался быть впереди. Когда я вско­чил на валик окопа, внизу вижу японца, сменяющего обойму, и с силой ударил его штыком в живот, но тот­час же был оглушен ударом, к счастью плашмя, кинжа­лом штыка другого японца, который покатился с раз­дробленным черепом от подоспевшего ко мне матроса.

— Вы спросите об ощущении... Скажу по совести, — его не было. Был угар, что-то такое, что я не могу этого объяснить. Жаркая схватка, жуткий бой; сколько он длился — невозможно сказать. Мозг затуманен, даже когда отдохнули и отлежались. Теперь главная задача — спрятать людей, дать им отдохнуть, закрыв их от ог­ня (как отдыхать?), так как нужны были часовые и наб­людатели. Собрали оставшиеся брошенные японцами винтовки, набрали патроны и, уложив их по направлению к неприятелю, — почили на лаврах. Спасибо, что днем все попытки новых атак были затушены нашими молод­цами-артиллеристами. Мы целый день были начеку. Японцы решили во что бы то ни стало нас выбить... И положили много людей, только к полудню успокоились.

Солнце припекало. Разлагавшиеся трупы издавали невыносимый запах, и даже едким дымом табака-ма­хорки невозможно было его заглушить.

Прошел день. Были убитые, были раненые. Мы силь­но редели. Готовились к худшему, т. е. к ночи. Мы как будто на острове, впереди прибой океана, сзади — рифы и буруны. Выставили секрет, т. е. люди выползали за 50 шагов вперед окопа; люди сами вызывались и спорили из-за чести пойти в секрет.

— А где здесь командир? — спрашивает прибыв­ший через рифы и буруны стрелок В. Б. — Вот вам ци­дулька.

При свете спички разбирали на клочке старой {269} бумаги: «в ночь такого-то числа, после полуночи, с заходом луны, вам с вверенной ротой надлежит возвратиться на исходные позиции». — «Ладно, говорю, а куда же те­перь?» — «А обратно, ваше благородие».

Людей одолела апатия; мрачно и тяжело, не слыш­но уже было шутки, зато до остервенения курили... Раз­дал всем по чарке (благо бак со спиртом сохранился в ранце с перевязочными средствами).

Перед заходом луны была новая атака... Но две-три шрапнели, пущенные нашими артиллеристами, успокоили японцев. После полуночи разделили людей на отделения, назначив старших, т. к. унтер-офицеров строевых почти не оказалось, и около 4 ч. ночи поползли назад. Трупный запах, несмотря на мороз, еще сильнее, чем в окопах. Не успели мы доползти до первого окопа и немного от­дохнуть, как началась стрекотня пулеметов. Японцы, ви­димо, проведали о нашем отходе и пошли вперед. И вот, отстреливаясь по проблескам огня выстрелов, неся ра­неных и убитых, мы, наконец, впрыгнули в наши окопы. Какой подъем радости охватил всех! В блиндаже горя­чий чай, а главное — чарка! И, конечно, спать, спать и спать. Резервная рота уступила нам место в блиндаже, да и много-то не нужно было. Тяжело раненых после докторской перевязки немедленно отправляли в город.

Вместе с легко ранеными нас было не больше 62 че­ловек, 200 было убитых, тяжело раненых и пропавших...

Так кончилось мое «морское по-пешему сухопут­ному».

Вечером ушли в экипаж на отдых и пополнение. Труп Сероштана всё-таки был нам доставлен на на­шу позицию и был похоронен уже без нас. А бедный Шу­ба и Носик, плюс другой герой без имени остались на склоне Высокой Горы.