Формы проявления и перспективы преодоления правового нигилизма в современной России

В качестве фундаментальной особенности российского национального правосознания рассматривается правовой нигилизм[172]. Мы полагаем, что необходимо разграничивать проблему правового нигилизма как теоретико-правовую и историко-правовую. Существует обширная литература, посвященная теоретическим аспектам правового нигилизма[173]. Приведем лишь некоторые концептуальные позиции, представляющие академический интерес в контексте анализа типологических черт российского массового правосознания. Н.И. Матузов интерпретирует правовой нигилизм как негативно-отрицательное, неуважительное отношение к праву, законам, нормативному порядку, порождаемое невежеством, косностью, отсталостью, правовой невоспитанностью основной массы населения[174]. Вместе с тем ученый подчеркивает детерминированность этого явления «традиционной для национальной правовой культуры недооценкой права как социальной ценности»[175].

Особый интерес в рамках историко-правового исследования типологических черт массового российского правосознания представляет позиция В.А. Туманова, который рассматривает правовой нигилизм как «элемент, черту, свойство общественного сознания и национальной психологии», проявляющийся в полном неверии в потенциальные возможности права[176]. Ученый выделяет идеологический (доктринально-теоретический), обыденный и ведомственный уровни правового нигилизма[177].

Высказывая различные точки зрения относительно типологизации правового нигилизма, его категориальной идентификации, предпосылок и времени возникновения в российской правовой культуре, исследователи единодушны в том, что правовой нигилизм, главным образом, проявляется в «устойчиво пренебрежительном или негативном отношении к праву, сложившемся в общественном или индивидуальном сознании»[178]. Н.В. Варламова, разделяя точку зрения В.А. Туманова и Н.Л. Граната[179], считает правовой нигилизм направлением общественно-политической мысли, отрицающим социальную ценность права и считающим его наименее эффективным способом регулирования общественных отношений, а также состоянием общественного сознания. Она сформулировала три вида нигилизма: легистский, при котором наблюдается негативное отношение к действующему законодательству и распространены навыки противоправного поведения; социологический, когда люди оценивают правопорядок как неправильный и несправедливый; собственно правовой нигилизм, когда свобода и формальное равенство участников социального взаимодействия не воспринимаются массовым сознанием как базовые ценности и основополагающие принципы законодательного регулирования»[180].

Теоретико-методологическое исследование правового нигилизма, как правило, осуществляется в рамках теории деформации правосознания. Одним из первых эту проблему затронул в своих произведениях И.А. Ильин[181]. Согласимся с интерпретацией деформации правосознания как «социального явления, когда у носителей правосознания формируются идеи, чувства, эмоции, представления, которые искаженно отражают юридическую действительность и выражают отрицательное отношение к праву, законности, власти»[182].

Сошлемся на авторитетное мнение П.П. Баранова, который полагает, что деформация (искажение) правового сознания предполагает некоторый изначальный запас правовых взглядов, знаний, установок, которые в силу разных причин превратились в какие-то иные, неправовые конструкции[183]. Ученый выделяет в качестве разновидностей деформации правосознания правовой инфантилизм, правовой фетишизм, правовой нигилизм, перерождение правосознания. Если правовой инфантилизм представляет собой наиболее мягкую форму искажения правосознания, заключающуюся в несформированности, недостаточности правовых знаний, то правовой нигилизм, по мнению ученого, предполагает осознанное игнорирование требований закона, исключающее, однако, преступный умысел. Перерождение правосознания как самая тяжелая форма деформации и крайняя степень искажения отличается от правового нигилизма не только степенью социальной опасности, но и мотивацией[184]. Она основана на сознательном отрицании закона по мотивам корысти, алчности.

Отмечая заслуги отечественных правоведов в теоретической разработке проблем деформации правосознания и правового нигилизма, необходимо отметить ограниченность этих подходов при анализе данного феномена в историко-правовой ретроспективе. Эта ограниченность препятствует всестороннему исследованию факторов формирования, особенностей, форм реализации, адаптивного потенциала российского правового нигилизма.

«Довольно часто приходится слышать, что правовой нигилизм – чуть ли не особенность, имманентное качество правосознания россиян, имеющее исторические корни и едва ли устранимое в ближайшем будущем, - пишет П.П. Баранов. - Нам представляется, что утверждения о фатальном нигилизме русского народа (иллюстрируемые обычно тремя-четырьмя пословицами, поговорками…) беспочвенны. Русский народ в современном состоянии не более «нигилистичен», чем любой другой. Распространенность исследуемого явления объясняется, скорее всего, не врожденными качествами, а сегодняшними условиями существования нации»[185]. Позволим себе не согласиться с мнением ученого. Собранный в рамках данного историко-правового исследования материал позволяет утверждать, что правовой нигилизм представляет собой исторически сформировавшуюся в силу различных причин черту национального правового сознания, характеризующую соответствующее отношение основной массы граждан к позитивному праву и обладающую развитой адаптивной способностью в различных политико-правовых условиях.

Констатируя, что Россия является страной правового нигилизма, Д.А. Медведев отметил на пленарном заседании II Гражданского форума 22 января 2008 г., что «таким уровнем пренебрежения к праву не может " похвастаться" ни одна другая европейская страна»[186]. Констатируя, что «это явление уходит корнями в нашу седую древность», он вместе с тем подчеркивает, что «правовым, стало быть, и справедливым государством может быть только такое, где и власть, и общество хорошо знают и уважают законы своей страны, а уровень правового сознания людей настолько высок, что позволяет эффективно контролировать действия чиновников обществом»[187].

Интерпретируя правовой нигилизм как особенность массового российского правосознания, устойчивую историческую традицию, исследователи высказывают различные мнения относительно времени его генезиса. К.К. Краковский, В.Н. Синюков, А.П. Семитко, В.Н. Руденкин[188], обращаясь к философскому наследию П.Я. Чаадаева, полагают, что Россия никогда не представляла собой саморазвивающийся культурный организм[189]. Один из первых современных исследователей правового нигилизма Э. Соловьёв[190] придерживается другой точки зрения, относя его возникновение в российской правовой культуре к 20-30–х гг. XX столетия, когда произошло становление сталинской диктатуры. Он полагает, что сталинизм, обусловивший расцвет правового нигилизма в условиях тотальных репрессий, беззакония, террора, прервал наметившийся в начале XX в. процесс становления в России гражданского правосознания. На наш взгляд, исследователь чрезмерно идеализирует процесс конституционного развития России в начале XX в., преувеличивая масштабы формирования основ гражданского правосознания у основной массы граждан. Ученый игнорирует многие кризисные явления, наблюдавшиеся в массовом сознании россиян в начале XX столетия и свидетельствовавшие об активизации его деструктивных компонентов.

Более обоснованной нам представляется позиция К.Р. Даниеляна, который отрицает «извечный» характер российского правового нигилизма. Его возникновение исследователь относит к XVIII в., когда в России окончательно сформировалась и закрепилась абсолютно-монархическая политико-правовая традиция[191]. «Можно с высокой степенью доказательности утверждать, что у нас наличествовала своя политико-правовая культура и специфическая правовая ментальность. Они были порождены, с одной стороны, гетерогенным характером российской цивилизации, соединившей в себе Восток и Запад, с другой – куда большей, чем в Европе, инерцией долгое время сохранявшейся у нас правовой культуры традиционного общества……Ситуация массового нормативного нигилизма не отвергает, а как раз предполагает весьма высокое морально-правовое сознание общества, включающего свои традиционные способы поддержания социальной стабильности»[192], - пишет исследователь. Полагая, что стремление ученых доказать «извечный» характер правового нигилизма страдает модернизационным схематизмом, он утверждает, что в данном контексте, скорее, следует вести речь о сохраняющихся в течение длительного исторического времени остатках русского традиционного общества и традиционного сознания, требующих для своего адекватного описания иных категориальных конструкций.

Мы полностью разделяем мнение ученого, что применительно к национальному российскому правосознанию как историческому и социокультурному феномену правовой нигилизм выступает не деформацией, а особенностью. Частично можно принять характеристику этого феномена как «нормального явления для традиционного или смешанного евро-азиатского типа общества». Интерпретация правового нигилизма как типологической черты национального правосознания не означает признания его деформированности. Поэтому мы не можем согласиться с тезисом о «духовно-культурологической неразвитости»[193] российского правосознания.

Несколько нетрадиционное представление о правовом нигилизме высказал В.С. Синюков, который считает, что правовой нигилизм – «это вполне нормальное для правовой культуры явление, вовсе не свидетельствующее о низком уровне сознания, слабости юридических традиций». «Скорее, наоборот, - пишет ученый, - ситуация массового нормативного нигилизма предполагает весьма высокое морально-правовое сознание общества, жестко верифицирующего культурную и социальную адекватность писаного права»[194].

Отражая соответствующее состояние как общественного, так и массового правосознания, правовой нигилизм не является исключительно российским феноменом. Не случайно проблема нигилизма получила достаточно обстоятельное освещение в произведениях европейских философов XIX в[195]. Ф. Ницше, развивая сформулированную Ф. Якоби проблематику, полагал, что нигилизм следует рассматривать как внутреннюю логику европейской истории. О. Шпенглер и М. Хайдеггер интерпретировали этот феномен не только как историческое явление, но и как духовное течение. В их произведениях нашло отражение широко распространенное в то время представление о нигилизме как всемирно историческом движении народов, которое может привести к мировой катастрофе.

В той или иной степени правонигилистические настроения присутствуют в любом обществе, активизируясь в кризисные периоды. Качественные отличия правового нигилизма, сформировавшегося в рамках российского социокультурного и государственно-правового пространства, обусловлены тем обстоятельством, что он выступает не временным состоянием общественного и массового сознания, отражая своими масштабами степень ментальной легитимности государственной власти и правопорядка в целом, а перманентной типологической чертой массового правосознания. Как специфическая черта российской правовой культуры он характеризуется высоким адаптивным потенциалом, что позволяет ему изменять на разных этапах истории российской государственности формы своего проявления и степень деструктивности. Российский правовой нигилизм дореволюционного, советского и постсоветского периодов демонстрирует ярко выраженную историческую преемственность[196].

Интерпретация правового нигилизма как типологической черты национального правосознания обусловлена ещё и тем обстоятельством, что в качестве его субъектов в России всегда выступали представители самых различных социальных страт: крестьянства (составлявшего большинство населения аграрной страны), промышленного пролетариата, интеллектуальной и политической элиты. Отмечая исторический характер российского правового нигилизма, Д.А. Медведев констатирует существование различных форм его проявления на современном этапе: от массового, бытового сознания до коррупции в органах государственной власти, «борьба с которой должна превратиться в национальную программу»[197].

Ставшее традиционным для России тотальное проникновение правового нигилизма во все слои российского общества от широких народных масс до интеллектуальной элиты наиболее отчетливо проявилось на рубеже XIX-XX вв. Русская общественная мысль этого периода демонстрировала «дефицит права и его недооценку»[198]. Как пишет А. Валицкий, «праву в России не повезло». Оно отвергалось по самым разным причинам: «во имя самодержавия или анархии, во имя Христа или Маркса, во имя высших духовных ценностей или материального равенства»[199]. Свидетельством того, что социальный утопизм и его следствие – правовой нигилизм – представляют собой системное качество русской культуры, является правосознание русской интеллигенции, которая, по словам Б. Кистяковского, «никогда не уважала права, никогда не видела в нем ценности; из всех культурных ценностей право находилось у неё в наибольшем загоне»[200].

Представления русских правоведов и философов о приоритете нравственного и религиозного закона над позитивным правом, призывы к внутреннему нравственному закону[201], противопоставление закона и благодати получили название «нигилистический морализм»[202], который получил широкое распространился в произведениях представителей юридической общественности (Н.А. Бердяева[203], П.И. Новгородцева[204], Б.П. Вышеславцева[205], И.А. Ильина[206]). Даже Б.А. Кистяковский начинал свою статью «В защиту права» словами: «Право не может быть поставлено рядом с такими духовными ценностями, как: научная истина, нравственное совершенство, религиозная святыня. Значение его более относительно. Социальная дисциплина создается только правом, дисциплинированное общество и общество с развитым правопорядком – тождественные понятия»[207].

Апологетика правового нигилизма содержалась и в художественной литературе, ставшей в начале XX в. лидирующим видом духовного производства. Л.Н. Толстой, например, отрицал право как государственный институт, «велениям которого люди обязаны повиноваться». Он рассматривал его как «недопустимое насилие» над человеческой личностью. Писатель был убежден в том, что, «будучи абсолютным злом, право не может породить ничего, кроме зла». Он называл право «величайшей чепухой, придуманной и распространяемой… с очень определенной и очень нехорошей целью: оправдать дурные поступки, постоянно совершаемые людьми». Право он называл «гадким обманом», «грубым оправданием тех насилий, которые совершаются одними людьми над другими»[208]. Идея права воспринималась им как помеха на пути нравственного прогресса. Закон и совесть для писателя являлись альтернативными понятиями. Своих читателей он призывал «жить не по закону, а по совести».

Высказываясь против современного ему государственного устройства во всех его проявлениях, писатель отрицал и его атрибут – суд. Отвечая на вопрос студента о «полезности изучения юридической науки», Л.Н. Толстой писал: «Уголовное право есть право одних людей ссылать, заточать, вешать; для людей же ссылаемых, заточаемых, вешаемых - есть право не быть изгнанными, заключенными, повешенными до тех пор, пока это тем, кто имеет возможность это делать, не покажется нужным….». Гражданское право он трактовал как «право одних людей на собственность земли, на тысячи, десятки тысяч десятин и на владение орудиями труда, и право тех, у кого нет земли и орудий труда продавать свои труды и свои жизни». Л.Н. Толстой предостерегал своих читателей от «веры в идею права как наиболее вредящую людям». «Лучшее, – писал он, – отказаться от участия в насилии над людьми, устроить свою жизнь в согласии с Евангельским учением любви, прощения, братства»[209].

Таким образом, творчество Л.Н. Толстого, как и Ф.М. Достоевского, отразило устойчивую нигилистическую традицию, что свидетельствовало о многоуровневом характере российского правового нигилизма, присущего не только низшим социальным стратам, но и интеллектуальной элите общества. Это обстоятельство в значительной степени предопределило масштабы его распространения и степень деструктивности, особенно в период революции и Гражданской войны.