Структура, функции и типологические черты массового правосознания

Проблематика массового правосознания в рамках историко-правового исследования должна включать его категориальную идентификацию в контексте общей теории правосознания, обоснование критериев классификации и типологических черт массового российского правосознания, анализ его категориального соотношения с дефинициями «общественное правосознание», «обыденное правосознание», «правовая психология», «правовой менталитет».

К сожалению, приходится констатировать отсутствие в современной юридической литературе целостных, самостоятельных исследований, посвященных концептуальной разработке теоретических и конкретно-исторических аспектов массового правосознания. Между тем именно эта категория, будучи формой выражения сущности правового менталитета в конкретный момент исторического времени, наиболее адекватно отражает трансформацию массовых правоаксиологических установок и правовых представлений в обозначенные хронологические рамки.

Необходимость теоретико-методологического анализа структуры и уровней массового правосознания обусловлена ещё и тем обстоятельством, что он позволит исследовать преемственность глубоко укорененных на ментальном уровне правовых представлений, выявить соотношение динамичных и константных слоев массового правосознания, его конструктивного и деструктивного потенциала в обозначенные хронологические рамки. Исследование факторов формирования и механизма трансформации массового правосознания в первой четверти XX в. актуализирует теоретико-методологическое обоснование этой категориальной конструкции. Анализ массового правосознания в контексте «закона ментальной идентичности»[97] позволяет экстраполировать выявленные историко-правовые закономерности его трансформации на современные транзитивные политико-правовые и социокультурные реалии.

Теоретико-методологическую конкретизацию массового правосознания следует осуществлять в рамках теории массового правосознания, историческую детерминированность которого подчеркивали стоявшие у истоков изучения этого феномена представители социологии и социальной психологии. В этой связи особый интерес представляют труды М. Вебера, Ж.Т. Тощенко, А.Т. Здравомыслова, В.Г. Кусова, Д.В. Ольшанского, Б.Д. Парыгина, Б.Ф. Поршнева, Л.П. Войтоловского[98]. Интерпретация массового сознания как «суммарного выражения уровня или состояния общественного сознания той или иной эпохи в целом»[99] получила широкое распространение в отечественной социологии. Л.Д. Столяренко отмечает, что, будучи отражением в сознании масс общественных условий их существования, в социально-философском плане массовое сознание выступает «совокупной формой концентрации и обобщения исторического опыта масс»[100]. Историзм массового сознания выступает основной доминантой в определении, которое предлагает А.Г. Догалаков. Он интерпретирует данный феномен как «историческое самосознание народных масс»[101]. Подчеркивая «конкретно-исторический» характер этого феномена, А.В. Шагушина рассматривает его как «сознание конкретной массы людей, находящихся в конкретных исторических условиях»[102].

Возникнув на периферии официальной науки и, как пишет Л.Г. Судас, используясь в советский период «чуть ли не полулегально», «неизменно неся оттенок крамольности»[103], это понятие служило своего рода симптомом кризиса прежней парадигмы и в то же время инструментом её преодоления. Проблематика массового сознания возникла и развивалась как относительно обособленное и в некоторой степени альтернативное направление исследования духовной сферы общества. В 60-70 гг. XX в. наметился отход от жесткой абстрактно-теоретической идеологизированной схематизации общественного сознания, что обусловило активизацию его систематического эмпирического исследования. Само понятие «массовое сознание» в этом контексте использовалось в специфическом понятийно-концептуальном смысле, претендующем на особое теоретическое видение духовных процессов. Поэтому оно на протяжении двух десятилетий фактически отторгалось официальным обществоведением, считаясь либо излишним, приводящим к неоправданному «удвоению» понятий, либо и вовсе псевдонаучным.

Большинство советских исследователей отмечали, что понятие «массовое сознание» если не прямо заимствовано, то созвучно буржуазным концепциям «массового общества», что вызывало «охранительный рефлекс у ортодоксов систематизированного и догматизированного обществознания»[104]. Руководствуясь представлениями о социально-классовой структуре общества, они определяли «массовое сознание» как «совокупность духовных образований, разделяемых целыми классами, социальными группами общества». При этом отмечалось, что оно «является наличным или реальным сознанием больших общественных групп»[105].

В 80-е гг. XX в. теоретико-методологическая переориентация гуманитарных наук обусловила активизацию научно-исследовательского интереса к проблемам массового сознания и превращение его в самостоятельный объект научного исследования. Стремясь отойти от классовой интерпретации и идеологизированных трактовок, исследователи стали определять массовое сознание как «подсистему общества в целом, которая детерминирует массовое поведение людей, дает ключ к объяснению всех значимых его характеристик»[106]. Предпринятая тогда попытка выявления устойчивых корреляций между характеристиками массового сознания и поведением приобретает особую актуальность в контексте исторического исследования трансформации массового правосознания и его реализации в моделях правового поведения.

В качестве альтернативы догматизированному классовому подходу в этот период рассматривалась концепция «массовизации», в соответствии с которой массовое сознание идентифицировалось на основе его субъектов. В качестве таковых выступали «особые совокупности индивидов, именуемые массами»[107]. В рамках концепции «массового общества» существовали различные интерпретации массы и соответственно различные модели описания «массового общества». Они, в свою очередь, предполагали различные парадигмы исследования массового сознания. В процессе плюрализации отечественной гуманитарной науки широкое распространение получила трактовка массового сознания как «функционально специфического слоя общественного сознания, духовной культуры общества, важнейшего компонента того социокультурного механизма, который обеспечивает взаимодействие между объективными условиями деятельности людей и смысловым, ценностно-нормативным содержанием этой деятельности»[108].

В этот период в социологии распространение получила нетрадиционная для отечественной науки интерпретация массового сознания как «сознания неклассической общности (толпы, публики, конгломерата индивидов, не объединенных устойчивыми социальными связями)». Трактовка «массы» как толпы означала признание того факта, что её объединяют не общие долговременные социальные интересы, а ситуативные, переменные психические состояния и обстоятельства. Это приводило к наделению массового сознания лишь социально-психологическими характеристиками, что перекликается с трактовками революционного правосознания как «бессмысленного бунта» или всплесков немотивированного насилия.

Ещё одна трактовка массы заключалась в противопоставлении элиты и присущего ей сознания сознанию остальной части населения, которое именовалась «массой». В марксизме под «массой» понимали «трудящееся население», обладавшее потенциальной революционной активностью, то есть большинство «эксплуатируемых».

В данной работе массовое правосознание интерпретируется как инвариантная сущность правового менталитета, аккумулирующая стереотипизированные образцы правоаксиологичских ориентаций. Его правомерно рассматривать в качестве фундамента всего политико-правового комплекса, ключевой механизм самозащиты и самовоспроизводства цивилизации, как ядро массового сознания[109].

Позволим себе не согласиться с мнением некоторых исследователей, что массовое сознание представляет собой «наиболее абстрактное выражение правосознания вообще»[110]. Исходя из того, что массовое правосознание – это отражение широкими слоями населения своего непосредственного правового и частично политического бытия, воспринимаемого через призму своей повседневной социально-практической деятельности, мы полагаем, что оно является реальным сознанием, функционирующим в конкретных исторических условиях[111]. А.К. Уледов определяет массовое сознание как совокупность духовных образований, определяемых целыми классами, социальными группами общества, как наличное или реальное сознание больших общественных групп, широко распространенные взгляды, представления[112]. «Массовое сознание в буквальном смысле – это сознание, распространенное среди представителей той или иной социальной группы или в обществе в целом», которое «правомерно рассматривать как важнейшую форму проявления реального сознания общества, обусловливающего мотивы деятельности и поведения людей», - пишет он[113].

Методологическое обоснование массового правосознания связано с анализом его категориального соотношения с общественным правосознанием, которое в свою очередь противопоставляется индивидуальному. Проблема моно- и полисубъектности правового сознания восходит к дореволюционному правоведению. М.Н. Коркунов, Г.Ф. Шершеневич, Л.И. Петражицкий считали правосознание исключительно индивидуальным феноменом[114].

Суть возобновленной в советский период дискуссии И.Е. Фарбер сформулировал следующим образом: «Является ли правосознание исключительно свойством индивидуального сознания, наподобие темперамента или психологических черт личности, или, напротив, оно есть массовидное сознание, которое, хотя и связано с индивидуальным сознанием, но дает представление об определенной стороне духовного облика не отдельного человека, а больших коллективов людей-классов, социальных групп или всего народа»[115]. Этот вопрос приобрел методологическое значение: если ограничивать правосознание только индивидуальной психологией, то его изучение следовало осуществлять посредством психологических методов, если же рассматривать его как форму общественного сознания - то посредством социологических.

Постепенно в науке закрепилась точа зрения И.Е. Фарбера, который отрицал существование индивидуального правосознания. Признавая, что правосознание распространяется в индивидуальном сознании, исследователь при этом подчеркивал, что «своё значение как формы общественного сознания» оно приобретает «лишь тогда, когда одни и те же мысли, идеи, понятия, чувства о праве получают массовое распространение в сознании класса или целого народа»[116]. Это позволило ученому интерпретировать правосознание как форму общественного сознания, несводимую к простой арифметической сумме индивидуальных взглядов и не противопоставленную правовому сознанию индивидов»[117].

Г.С. Остроумов придерживался иного мнения. Он полагал, что «правосознание в целом как форма общественного сознания по своему объекту не может быть не чем иным, как совокупностью всех индивидуальных взглядов»[118]. Исследователь доказывал первичность индивидуального правосознания по отношению к общественному. Большинство правоведов, избегая чрезмерно категорических оценок субъектности правосознания, придерживались подхода, суть которого состояла в интерпретации индивидуального сознания как «единичного сознания, в котором своеобразно сочетаются черты, общие для сознания эпохи, и черты особенные, связанные с социальной принадлежностью личности, воспитанием, образованием, профессией, обстоятельствами личной и общественной жизни[119].

К.Т. Бельский, Е.А. Лукашева, И.Ф. Покровский, Д.А. Потопейко, И. Рябко, которые внесли существенный вклад в разработку целостной теории правового сознания, рассматривали соотношение индивидуального и общественного правосознания на основе диалектической категории общего и частного[120]. Диалектическое взаимоотношение индивидуального и коллективного правосознания отличается сложностью и противоречивостью. Оно не может быть рассмотрено в контексте одномерного пространства, требует своего освещения на путях взаимодополняющего влияния данных юридических феноменов. Носители индивидуального правосознания в состоянии оказывать воздействие на коллективное (как массовое, так и общественное) путем политико-правовых инноваций, идей, представлений и т.д., они в некоторой степени управляют коллективным правосознанием[121] так же, как и коллективное оказывает объективное, по сути, воздействие на правосознание отдельных индивидуумов.

Предлагая типологию правосознания в виде индивидуального, группового и массового, Р.С. Байниязов отмечает, что эти формы правового сознания соотносятся между собой как единичное, особенное и всеобщее[122]. Онтологический статус промежуточного звена между массовым и индивидуальным ученый отводит групповому правосознанию. Массовое и групповое, составляющие в совокупности общественное правосознание, находят своего конкретного носителя в индивидууме. В свою очередь индивидуальное сознание наполняется духовной сущностью первых двух видов правосознания.

Согласимся с Р.С. Байниязовым, что «онтологический статус российского индивидуального и массового сознания требует самоидентификации, акцентированного внимания на ответственности, правах и обязанностях, ибо характерной чертой данных типов правового сознания является постоянное стремление переложить ответственность за свою деятельность на общество»[123]. Вместе с тем, выявляя закономерности трансформации массового российского правосознания в первой четверти XX столетия, далее мы попытаемся оспорить высказанное исследователем положение относительно непредсказуемости алгоритма российского массового правосознания, отличающегося иррациональным характером и подверженностью юридическим абберациям.

Не отрицая факта существования индивидуального правосознания и необходимость его изучения, следует подчеркнуть, что для исследователя трансформации правосознания в историческом аспекте, его роли в революционном процессе и в реализации определенной альтернативы государственно-правового развития фундаментальное значение приобретает коллективное правосознание. В отличие от индивидуального оно представляет собой духовную и психологическую систему взглядов, идей, чувств, переживаний, реакций, импульсов, имеющих массовидно-типичный характер для данного общества конкретной исторической эпохи.

Это в значительной степени актуализирует вопрос об идентификации массового и общественного правосознания. В отличие от некоторых исследователей, которые отождествляют массовое и общественное правосознание, полагая, что «массовое – это то, что доминирует в данном обществе, поэтому его можно отождествлять с общественным»[124], мы отрицаем возможность отождествления или взаимозаменяемости этих категорий. Согласимся с А.К Уледовым, что общественное сознание состоит из специализированного (тяготеющего к научному) и массового (широко распространенных взглядов и представлений людей, имеющих социально-практическое происхождение). Массовое сознание является наиболее ёмким, суммарным выражением уровня или состояния общественного сознания той или иной эпохи в целом»[125]. По состоянию массового сознания можно судить об общественном сознании в определенный исторический период развития данного общества[126].

Итак, массовое правосознание является составной частью общественного, но несводимо к нему. Оно имеет своих коллективных субъектов и специфические закономерности формирования и трансформации. Оно возникает из того фактического рационального и эмоционального восприятия действительности, которое формируется под влиянием как обыденного опыта, материальных и социальных условий жизни, так и целенаправленных воздействий – идеологических, психологических и др.[127]. Массовое сознание можно охарактеризовать как фундамент общественного сознания, сравнив его «с корневой системой, которая питает ствол и ветви дерева общественного сознания»[128].

Теоретико-методологическое обоснование массового правосознания порождает необходимость его структурирования посредством сопоставления с элементами и уровнями правосознания, ставшими традиционными для отечественной юриспруденции. Одна классификация предполагает выделение теоретического и обыденного уровня правосознания. Вторая – идеологии (рационального уровня) и психологии (эмоционально-чувственного уровня). Категориальное уточнение термина связано с выявлением его соотношения с правовой психологией и обыденным правосознанием.

В границах традиционного рационалистического подхода массовое сознание несло вполне определенную оценочную нагрузку: оно однозначно относилось к низшему уровню общественного сознания и отождествлялось, главным образом, с его нерациональными формами[129]. Поэтому в традиционной онтологической схеме общественного сознания массовое сознание идентифицировалось либо как обыденное сознание (как считал А.Г. Спиркин), либо как общественная психология (как полагали В.В. Шаронов и Б.Н. Бессонов). Отождествляя массовое сознание с обыденным, М.Я. Ковальзон и Д.М. Угринович применяют к социальной психологии термин «социология обыденного (массового) сознания»[130]. Та же тенденция наблюдалась и в юриспруденции, когда массовое правосознание стало объектом её исследования. В работах Е.А. Лукашевой, Г.С. Остроумова, Е.В. Назаренко социально-психологическая сторона правосознания отождествлялась с обыденным уровнем правосознания, а идеологическая – с теоретическим[131]. Другие исследователи считали подобный подход следствием вульгаризации сложного переплетения, взаимодействия и взаимообусловленности психологических и теоретических компонентов правосознания, существующих и проявляющихся, по их мнению, только в целостном единстве[132].

Одним из первых к проблеме правовой психологии как обладающей самостоятельным статусом в структуре правосознания обратился И.Е. Фарбер. Он опроверг ставшие традиционными постулаты отечественной юриспруденции, в соответствии с которыми правосознание трактовалось как сугубо рациональная форма отражения правовой действительности[133]. Он подчеркивал, что «сводить все правосознание только к идеям и взглядам……неправильно»[134]. Первоначально ученый выступал против выделения категории «правовая психология» из общей системы социальной психологии, мотивируя это тем, что «в обыденной жизни в социальной психике грани между её отдельными формами настолько размыты, что провести между ними различие практически невозможно». Позже он пришел к выводу о необходимости выделения категории «правовая психика» «в целях выявления социально-психологических механизмов действия людей в правовой сфере».

Тогда в науке распространилась трактовка правовой психологии как «совокупности правовых чувств, ценностных отношений, настроений, желаний и переживаний, характерных для общества в целом или конкретной социальной группы»[135]. Применительно к массовому правосознанию, принимая во внимание его историческую обусловленность, боле логично использовать термин «социально-правовая психология»[136]. Он подчеркивает детерминированность стихийно складывающегося отношения к государству, праву и другим юридическим феноменам общими политико-правовыми, социально-экономическими, геополитическими условиями. Социально-правовая психология возникает под непосредственным влиянием окружающей правовой действительности и является первой эмпирической ступенью правосознания[137]. Она охватывает совокупность ценностных отношений, настроений, желаний и переживаний, характерных для личности или в целом для общества[138]. Именно через правовую психологию реализуются правовые знания, органически присущие данному типу правовой культуры, обычаи, традиции.

Это особая форма отражения социального бытия, особый вид духовной деятельности, обнаруживающий свою специфику через структурные элементы, которые приобретают форму различных правовых психических проявлений[139]. К ним мы отнесем эмоции, включающие правовые чувства и настроения[140]. Им принадлежит важная роль в формировании правовых представлений, отношения граждан к праву, законности, государственной власти, к правоохранительной, правоприменительной деятельности, к преступности, к правопорядку в целом и его отдельным структурным элементам. Самыми распространенными правовыми чувствами являются чувства законности, справедливости, гуманности, равенства. Как пишет Р.С. Байниязов, правовые эмоции воздействуют на юридическую физиономию общества. Позитивные юридические чувства ориентируют человека или социальную группу на совершение правомерных поступков, стимулируют конструктивную юридическую активность. Правовая психология представляет собой тот узловой момент, который аккумулирует в себе психические процессы, свойства и состояния, проявляющиеся в итоге в конкретном правовом поведении именно как результат взаимодействия юридического мировоззрения, правового мышления, правовых традиций, правовых ценностей и ориентаций[141].

Важным элементом социально-правовой психологии являются правовые настроения, побуждающие непосредственно к правовой деятельности. От чувств они отличаются более массовым характером и относительной устойчивостью[142].

То обстоятельство, что социальная правовая психология формируется в течение длительного исторического времени, позволяет рассматривать её как продукт национальной государственно-правовой истории. Социальная психология вполне обоснованно интерпретирует массовое сознание устойчивых исторических общностей и социальных групп» как «психический склад или социальный характер – совокупность устойчивых психологических свойств, отличающих одну социальную общность от другой. Историческая детерминированность социально-правовой психологии в значительной степени реализуется через правовой менталитет, априорное ядро которого лежит в основе константных слоев массового сознания. Проблема выяснения духовно-культурного статуса и соотношения правового менталитета и правосознания как социально-правовых феноменов остается неразработанной. Мы полагаем, что категорию «правовой менталитет» следует признать одной их фундаментальных в теории правосознания, «ибо «улавливание» сложно рефлексируемых правовых идей требует не только рационального объяснения, но и интуитивного проникновения в исходные элементы правовой сферы социума»[143].

Правовой менталитет определяет устойчивые элементы социально-правовой психологии в виде правовых традиций, привычек, предрассудков, стереотипов, которые проявляются в правосознании в конкретный момент исторического времени. Он содержит наиболее типичные для определенной социальной или национально-этнической общности системы мировоззренческих представлений, оцениваний, реагирований на объекты государственно-правовой действительности. Правовой менталитет выступает как «совокупность стереотипов правового мышления, юридической деятельности и правового поведения, основывающихся на сформированной в конкретном государственно-правовом пространстве системе правовых ценностей, правовых традиций и приоритетов, которые определяются относительно устойчивыми объективно-субъективными факторами»[144].

В системе элементов юридического сознания правовая ментальность предстает в виде глубинного слоя сознания, в определенной мере смыкаясь с бессознательным, с юридическим подсознанием[145]. Юридические архетипы бессознательного, наряду с ментальными инвариантами сознания, образуют глубинную структуру массового правосознания, отвечающего за аксиологическую постоянность правовой материи. В этой связи массовое правосознание является «резервуаром» типичных, доминирующих идей, взглядов, представлений, чувств, переживаний, присущих той или иной исторической эпохе. Оно выступает накопителем инвариантных общественно-духовных, этнокультурных величин – ценностей, смыслов, эйдосов, установок, убеждений, традиций, ритуалов, моделей поведения, импульсов, интенций[146].

Правовой менталитет – явление полиморфное, отражающее специфику многовекового государственно-правового развития[147]. Будучи своего рода культурной парадигмой, отражая характер народа, он реализуется в обычном праве. Выступая глубинной структурой правосознания, правовой менталитет может являться контекстом интерпретации правовых институтов. Наиболее распространенная в современной отечественной гуманитарной науке трактовка рассматривает правовой менталитет каксовокупность латентных готовностей, установок и предрасположенностей индивида или социальной группы действовать, мыслить и переживать типологически близкие эмоциональные состояния по поводу правовых отношений, как устойчивую настроенность мотивации и ценностных ориентации человека, сплачивающую его в социальные группы и исторические общности, следующие единым правовым нормам, согласно исторически сложившемуся социокультурному «коду»[148].

Менталитет является своеобразной матрицой психологических готовностей, предрасположенностей, установок социальной группы. Это естественный способ когнитивного реагирования на условия конкретной природно-культурной реальности, который присутствует в сознании в форме когнитивных матриц, чаще всего не рефлексируемых их носителями[149]. Правовой менталитет – это имманентное свойство любой социальной организации, в которой правовая культура воспроизводит, ассимилирует и перерабатывает материалы государственно-правового развития и реагирует на инокультурные воздействия и изменения. Это единство процессов ассимиляции природы и общества, развития форм и способов деятельности, которые генетически отражают своеобразие социальной организации конкретного общества и его институтов.

Правоментальная составляющая правосознания не дает последнему раствориться и трансформироваться в позитивное право в качестве самодовлеющей и оторванной от человеческого бытия в безжизненную юридическую догму[150]. В отличие от правосознания правовая ментальность есть духовно-правовая инварианта, имеющая консервативные формы воспроизводства присущих её ценностей. Она есть тот стержень, при помощи которого правовая культура общества функционально обеспечивает собственно культурную «самость»[151].

Некоторые отечественные правоведы, высказывая мнение о месте термина «правовой менталитет» в юриспруденции, полагают, что «изучение явления правовой ментальности может рассматриваться в качестве дополнительного направления теории правосознания»[152]. На наш взгляд, более обоснованной является точка зрения, согласно которой правовой менталитет является стержнеобразующим термином в теории правосознания. Р.С. Байниязов, хотя и признает категорию «правовой менталитет» одной из фундаментальных в теории правосознания, но при этом видит в культурно-историческом и духовном статусе правового менталитета его определенную автономность по отношению к правосознанию. Нам представляется достаточно спорной позиция автора относительно того, что по объему правосознание шире правового менталитета. Таким образом, разработка отличий менталитета от правосознания и динамика их соотношения составляют перспективное направление отечественной юриспруденции. Нам представляется целесообразным изучение массового правосознания в различные периоды отечественной истории в контексте национального правового менталитета.

Мы будем исходить из признания правосознания внешним бытием правового менталитета в конкретный исторический период, а также из высказанного рядом исследователей предположения, что юридическая стационарность правосознания зависит от качественного состояния правовой ментальности, степени развития её имманентных духовно-психологических структур.

Под правовым менталитетом следует понимать исторически сложившиеся специфические, наиболее типичные и устойчивые для определенной социальной или национальной общности системы мировоззренческих представлений, оцениваний и реагирований на объекты государственно-правовой действительности[153].

Совокупность явлений, составляющих правовую психологию, образуют эмоционально-образную (или эмоционально-чувственную) сферу массового правосознания, определяя содержание правовых представлений о действительном и должном праве. Но, несмотря на детерминированность массового правосознания социально-правовой психологией, коренящейся в правовом менталитете, оно несводимо к ней. Правовая идеология и правовая психология образуют эмоционально-интеллектуальное единство[154]. Помимо эмоционально-чувственной, массовое правосознание включает и рациональную сферу, которая формируется под влиянием как теории, так и сферы обыденной практики. Процесс восприятия правовой информации осуществляется с помощью различного рода эмоциональных и ассоциативных связей и приведенного в действие аналитико-синтетического аппарата мышления, обеспечивающего формирование соответствующего понятийного аппарата, то есть определенных правовых понятий и категорий, которыми завершается процесс познания определенных правовых явлений[155].

Социально-правовые установки сочетают в себе когнитивный, эмоциональный и поведенческий компоненты, которые соответствуют знанию о праве, отношению к различным аспектам правовой деятельности, принятию решения в прожективной ситуации в сфере социально-правовых отношений[156].

Рациональное осмысление правовой действительности осуществляется в значительной степени на основе правовой идеологии. Основное различие между правовой идеологией и правовой психологией «состоит не только в том, что они отражают общественное бытие и общественную правовую реальность при помощи различных социальных инструментов: первая - при помощи идей, теорий, вторая – при помощи чувств, эмоций и других психических проявлений, - пишет П.П. Баранов. - Оно состоит, главным образом, в различных уровнях и способах этого отражения. В правовой идеологии это происходит на уровне теоретического, научного осознания, теоретических знаний и оценок законодательства, правопорядка, законности и иных явлений. В правовой психологии – на уровне обыденного, повседневного сознания»[157].

В массовом правосознании идеологические конструкты отражены сквозь призму психологических образований. Правовая идеология приобретает особое значение в условиях трансформации государственно-правовой системы, в революционный период, предопределяя реализацию той или иной альтернативы государственно-правового развития. Поэтому массовое правосознание несводимо к социально-правовой психологии, так же, как несводимо и к обыденному уровню правосознания. Оно представляет собой «наиболее непосредственное отражение жизненных отношений людей, живущих в государственно-организованном обществе»[158], опыта участия в правовой сфере жизни общества. Поэтому исследователи нередко называют его «практическим правосознанием».

Как отмечалось выше, в 80-е гг. XX в. в отечественной теории права закрепился подход, в соответствии с которым обыденное правосознание представляло собой такую совокупность правовых взглядов и соответствующих им психических форм, которые непосредственно на базе повседневного опыта людей отражали общественное бытие и правовые явления. Исследователи этого периода считали, что обыденные правовые взгляды всегда ограничены рамками повседневной жизни людей.

Эмоционально-чувственные и иррациональные компоненты массового правосознания складываются в обыденной сфере. В этой связи можно признать, что массовое сознание является по природе своего возникновения обыденным сознанием, но несводимо к нему. Мы отмечали роль рациональной сферы, которая, опираясь на обыденный опыт, не может не опираться и на теорию. Обыденное правосознание характеризует социальную практику как эмпирическую деятельность, в процессе которой выражается субъективное отношение людей к действующему праву, представление о своих правах и обязанностях, о справедливости или несправедливости норм права, о сущности и принципах правовой организации. Оно включает чувства, эмоции, настроения, связанные с оценкой существующего правового режима. Если иметь в виду практически-регулятивную функцию правосознания, то именно обыденное правосознание оказывает существенное воздействие на повседневное правовое поведение большинства граждан[159].

Обыденное правосознание представляет собой стихийный, повседневный слой сознания, характеризующийся эмпирическо-практическими, жизненными реакциями, представлениями, идеями, умонастроениями, воображениями, чувствами, связанными с восприятием определенного круга правовых феноменов[160]. Ему присуща эмоционально-импульсивная проекция феномена юридического, где складываются массовые психологические восприятия по поводу действующего либо желаемого права. Это оригинальное правовое образование, сущность которого находится в глубинных источниках сознательного и бессознательного, в простейших стереотипах, навыках, априорных и апостериорных схемах правового мышления и действия. Именно в обыденном правосознании заложены правовые архетипы инвариантности и изменчивости юридических рефлексов[161]. В этом смысле психологии отводится особая роль в структуре обыденного сознания.

Обыденное правовое сознание включает и осознание опыта народных масс в правовой сфере, и разнообразие эмпирических знаний, выработанных в процессе исторического развития права. «Обыденное, эмпирическое сознание людей следует за проявлениями исторического процесса, которые образуют повседневную ткань жизни индивидов», - писал Г.С. Остроумов[162], разделяя мнение исследователей о культурно-исторической онтологии массового сознания[163]. Через «кристаллизацию» сущностных и аксиологических характеристик обыденного правосознания представляется возможным выяснение онтологических корней национального права, правовой системы в целом.

Несмотря на значительную общность правовой психологии и обыденного правосознания, было бы некорректным упрощением ставить между ними знак равенства. Обыденное сознание само по себе обладает как идеологическим, так и психологическим уровнем. Следует учесть, что обыденные представления характеризуют правовое сознание не только массы людей, но они имеют место и в теории. Обыденное правосознание, представляя собой совокупность правовых идей и соответствующих им психологических форм, непосредственно, с помощью эмпирического опыта людей, отражающих общественное бытие с точки зрения его правового регулирования[164], не может существовать без понятийного аппарата. Оно характеризуется определенным уровнем понятийности, хотя «ранг» этой понятийности несколько иной, чем в правовой идеологии в целом и особенно в правовой науке. Оно обладает определенной рационалистичностью в отличие от психологии. Основное отличие этих категорий заключается в том, что они определяются различными общественными потребностями и назначением. Основная функция правовой психологии – социальная, а правовой идеологии – гносеологическая.

Особый интерес при идентификации обыденного правосознания представляет попытка некоторых ученых разграничить в структуре массового сознания обыденное и практическое[165]. К обыденному сознанию они относят «все то, что связано с отражением минимального набора повседневных потребностей». В этом случае обыденное сознание воспроизводит общественное бытие через призму бытовых потребностей и отношений. А практическое мышление, как они полагают, включает в себя весь жизненный опыт человека, синтезируя обыденно-бытовые представления со всей совокупностью профессиональных знаний, мнений, общих представлений о мире.

Обыденное нельзя отождествлять с массовым, так как его субъектом может выступать и отдельный индивидуум. Особенность обыденного правосознания в том, что в нем истинные правовые идеи могут уживаться с ошибочными понятиями и заблуждениями, связанными с недостаточностью теоретических представлений, с унаследованными от прошлого переживаниями и старыми традициями[166].

Именно на уровне обыденного массового правосознания в результате взаимодействия эмоциональных и рациональных компонентов возникает оценка действующей правовой системы, формируется отношение к власти и праву, негативные или позитивные правовые чувства и соответственно правовые представления, правовая мотивация, соотношение реальности с правовым идеалом, представления о средствах достижении этого идеала. В своей совокупности они детерминируют доминирующие модели правового поведения, соотношение в них деструктивных и конструктивных компонентов, новационных и консервативных черт. Именно этот, а не доктринальный уровень правосознания обладает приоритетом в транзитивный период, особенно в революционный, определяет правоприменительную и правотворческую практику, состояние законности и правопорядка, определяют тенденции государственно-правового развития.

Итак, массовое правовое сознание предстает как многогранный, сложно структурированный феномен, характеризующийся целостным единством взаимосвязанных, взаимозависимых компонентов. Его качественное состояние обусловлено, с одной стороны, особенностями правового менталитета, степенью развития имманентно присущих ему духовно-психологических структур, с другой – политико-правовой реальностью.

Структура массового правосознания включает:

1 эмоционально-чувственные (психологические)[167] или эмоционально-образные компоненты[168];

2 абстрактно-логические (рациональные)[169] или когнитивно-рациональные компоненты[170];

3 иррациональные, архетипические, смыкающиеся с правовым менталитетом.

В рамках этой структуры можно выделить динамичный, инертный, априорно-константный слои[171], каждый из которых обладал своим адаптивным потенциалом и специфическими закономерностями трансформации в транзитивных условиях. Наиболее динамичным слоем массового правосознания является эмоционально-образный, включающий элементы социально-правовой психологии. Его можно назвать периферийным слоем массового правосознания.