Главная страница Случайная страница
КАТЕГОРИИ:
АвтомобилиАстрономияБиологияГеографияДом и садДругие языкиДругоеИнформатикаИсторияКультураЛитератураЛогикаМатематикаМедицинаМеталлургияМеханикаОбразованиеОхрана трудаПедагогикаПолитикаПравоПсихологияРелигияРиторикаСоциологияСпортСтроительствоТехнологияТуризмФизикаФилософияФинансыХимияЧерчениеЭкологияЭкономикаЭлектроника
|
|
Горели книги
-- А ну, давай свои грамоты, -- сказал дед. -- Всепортреты, все советские книжки! Маруся, за дело. Если хотитежить. На моих похвальных грамотах слева был портрет Ленина, справа Сталина. Дед, никогда не интересовавшийся раньшекнигами, теперь взялся отправлять их в печку целыми пачками.Мама сначала противилась, потом махнула рукой. На этот раз было холодно, и книгами хорошо натопили печь. Унас осталось, кажется, только одно собрание сочинений --Пушкина. Насчет него дед не был уверен: Пушкин хоть и" москаль", но жил давно и не большевик, немцы его не ругали. Книги дали много золы, и поддувало засорилось. Матьпринесла совок, чистила его, выгребала золу тупо исосредоточенно Я сказал: -- Да ладно, когда-нибудь у нас снова будет много книг. -- Никогда, -- сказала она, -- никогда еще идиоты не щадиликниг. Горела Александрийская библиоте ка, горелиинквизиторские костры, сжигали Радищева, жег книги на площадяхГитлер... Тебе жить, запомни: когда книги начинают гореть, --значит, дело плохо, значит, вокруг насилие, невежество истрах. Что же это делается? Когда банда дегенератов сжигаеткниги на площадях, это страшно, но это еще полбеды. Но когдакаждый человек, в каждом доме начинает, трясясь от страха, жечь книги... Эту ее речь я запомнил на всю жизнь. Может, она быласказана и несколько иными словами, но содержание я передаюточно -- и про Александрийскую библиотеку и про инквизицию, окоторых я таким образом узнавал конкретно, ибо от нихпрокладывался прямой мост к нашей печке. Заняв школу, военная часть несколько часов выбрасывала вокна парты, приборы, глобусы и библиотеку. Из нашей районнойбиблиотеки книги выбросили прямо на огород. Книги такжевалялись по улицам, растоптанные, как мусор, Когда часть снялась и ушла из школы, я пошел посмотреть.Оказывается, весь первый этаж они отводили под конюшню, Внашем классе лежал слой соломы и навоза, в котором утопаланога, а в стены были вбиты железные крючья, чтобы привязыватьконей. В классах на верхних этажах стояли нары с соломой, валялись обрывки журналов с голыми женщинами, бинты. Наспортплощадке во дворе был выкопан длинный ров, над нимпроложены жерди: это была их уборная, открытая, у всех навиду. Гора выброшенных из библиотеки книг была уже сильноподпорчена дождем: верхние раскисли, страницы в нихпослипались. Я вылез на эту кучу и стал рыться. Внутри книгибыли мокрые, склизкие и теплые: прели. Съежившись от ветра, я сидел на куче, перебирал, обнаружил" Бюг-Жаргаля" Гюго и зачитался. Я не мог оторваться и взял егос собой, когда стемнело. На другой день я прихватил мешок и пошел собирать книги.Отбирал самые сохранившиеся, у которых обложки попрочнее.Приносил и сваливал в сарае, в дальний угол за поленницу. Япридумал и сказал деду вот что: " Дров у нас мало, а эти книгиподсохнут, будем топить". Он задумался. С одной стороны, этовсе-таки были книги, но с другой стороны, не наши, собраны длятопки. " Ладно, молодец", -- похвалил он. Керосин кончился. Электрические лампочки безжизненно виселипод потолком. Поэтому я нащепал лучинок, вставлял их врасщепленный конец палки, поджигал, и оказывалось, что это нетакое уж плохое дело: она себе горит, а ты читаешь, однойрукой изредка поправляешь, сбиваешь нагоревший уголек, потомзажигаешь следующую, и приятно пахнет, и даже тепло идет. Яустроился на печке, почти холодной, потому что бабка сталаочень экономить дрова. Ко мне приходил кот Тит, мы грелисьдруг о друга, и я читал. Сколько я тогда прочел!.. Нопрочитанные книжки дед аккуратно забирал на растопку. Я зачитывался до глубокой ночи, пока не кончалась связкалучин. Выходила, хрустя пальцами, мать, странно смотрела наменя. -- Чего ты не спишь? -- сердился я. -- Машина на улице гудит, не могу заснуть, -- отвечала она,
ГОЛОД
И вот наступило странное положение. Магазины стояли всетакие же разбитые, ничто нигде не продавалось, кроме как набазаре, но если бы даже и магазины открылись, то на чтопокупать? Перед войной хлеб стоил в магазине девяносто копееккилограмм. Теперь на базаре иногда продавали домашнийсамодельный хлеб по девяносто рублей килограмм. Столько денег раньше мать получала за целый месяц работы. Асейчас денег у нас не осталось вообще. Дед с бабкой решили, что надо продать какие-нибудь вещи.Рылись, перебирали, что же продать, -- все старье. Бабкапонесла на базар какое-то барахло, простояла два дня подряд --куда там, никто не покупает, все только продают. Бабка с мамой подскребли все запасы, все горсти крупы исухие корки, какие только нашли, и все мудрили, рассчитывали, сколько мы должны есть в день, придумывали какие-токартофельные " деруны", гороховые лепешки. Пекли на сухихсковородках. И началась экономия. Слово было для меня новое, и оно мнепонравилось. У себя на печи я втайне завел коробку, в которойоткрыл свою собственную экономию. То, что давала бабка, я несъедал до конца, особенно сухарь -- я его припрятывал, предвидя то время, когда совсем уж ничего не останется, и явсех обрадую своим запасом. Возле дома у нас рос старый развесистый орех. Каждую осень бабка собирала торбу орехов и хранила крождеству. Теперь эта торба стала нашим " НЗ" и надеждой. А мы с дедом перелезли забор и принялись перекапывать землюогородного хозяйства: там изредка попадались невыкопанныекартошки. Я просто взвизгивал от восторга, когда находилкартошку. На площади мы прочесали сквер и собрали полмешка каштанов.Дикие каштаны терпкие и горькие, но если их высушить иподжарить -- ничего, на голодные зубы даже вкусно, все дело впривычке. Я в это время читал " Тихий Дон" Шолохова, читал игрыз каштаны, сушившиеся на печи, и у меня на всю жизнь с" Тихим Доном" связался вкус каштанов. И лет-то сколько прошло, и перечитывал, и фильм смотрел, и экзамены по этой книгесдавал, а вкус каштанов не выветрился!.. Утром, умываясь, мама заметила: -- Что за наваждение: весь череп чувствую. Я пощупал своелицо; тонкая кожа обтягивала кости так, что можно было изучатьанатомию. Щупал, щупал, жутко стало. " Есть, есть". Целымиднями сосал червяк голода. " Что бы съесть? " А ночами снилисьобеды, но у меня была сильная воля, и я почти ничего не ел, кроме каштанов. Картофельные очистки (в Киеве их называют" лушпайками") бабка мыла, перетирала на " деруны", они былисладковато-горькие, но это была настоящая еда. В шкафчикележал плоский кирпичик, на который ставились кастрюли. Сто разя ошибался, воображая, что это хлеб, потом выкинул этоткирпич, просто не мог видеть его в шкафчике. Вдруг прошел слух, что Куреневская управа открываетстоловую для голодающих детей. Мама побежала добиваться, и вотмне выдали карточку туда. В первый раз мы пошли с ЛялейЭнгстрем. Столовая помещалась в Бондарском проулке, в бывшем детсаде.Мы стали в очередь к окошку и получили по тарелке настоящегогорячего пшенного супа. Мы отнесли тарелки на столик, уселись, чувствуя себя, как миллионеры в ресторане, и, пока ели, былисчастливы, я смаковал каждую ложку, хотя, кроме воды и пшена, в супе не было больше ничего. И вокруг сидели такие тихиедети, никто не бузотерил, иные, стесняясь, лизали тарелкуязыком. Мы стали каждый день бегать за этой тарелкой, как за чудом, и потом всю зиму я аккуратно бегал, стараясь подгадать кзакрытию, потому что к концу на дне котла суп остается гуще, иревниво следил, глубоко ли погружает тетка черпак. Мама Ляли Энгстрем была мастером на консервном заводе, дружила с моей матерью, и малышами мы с Лялей вообще нерасставались. Потом пошли в разные школы, а вот теперь этастоловка нас опять очень сдружила. Лялина мать была членомпартии, она эвакуировалась, оставив Лялю с теткой, учительницей немецкого языка. Однажды после столовой мы зашли к Ляле. И вдруг я увидел настоле буханку самого настоящего свежего хлеба, банку сповидлом, кульки! Я буквально остолбенел. -- Нам выдают, -- сказала Ляля. -- Где? Я готов уже был бежать и кричать: " Бабка, что же ты незнаешь, уже выдают, а мы не получаем, скорее! " Ляля показала мне извещение. В нем говорилось, чтофольксдойчи должны в такие-то числа являться в такой-томагазин, иметь при себе кульки, мешочки и банки. -- Что значит фольксдойчи? -- Это значит, немцы, живущие в других странах, почтинемцы. -- Вы разве немцы?! -- Нет, мы финны. А финны -- арийская нация, фольксдойчи. Итетя сказала, что я пойду учиться в школу для фольксдойчей, чтобы стать переводчицей, как она. -- Вот как вы устроились, -- пробормотал я, еще не совсемпостигая эту сложность: была Ляля как Ляля, подружка, всепополам, и вдруг она теперь арийская нация, а я чепуха... Во мне вдруг вспыхнула яростная голодная злоба. Так это длянас магазины не работают, так это мы жрем каштаны, а они ужеживут! -- Так-так, -- сказал я мрачно. -- Фольксдойче. А ты еще ив столовку для голодающих ходишь? И я ушел, так грохнув дверью, что самому стало совестно, ноя на много лет возненавидел ее, хотя где-то в глубине ипонимал: при чем здесь Лялька?Данная страница нарушает авторские права?