Главная страница Случайная страница
КАТЕГОРИИ:
АвтомобилиАстрономияБиологияГеографияДом и садДругие языкиДругоеИнформатикаИсторияКультураЛитератураЛогикаМатематикаМедицинаМеталлургияМеханикаОбразованиеОхрана трудаПедагогикаПолитикаПравоПсихологияРелигияРиторикаСоциологияСпортСтроительствоТехнологияТуризмФизикаФилософияФинансыХимияЧерчениеЭкологияЭкономикаЭлектроника
Прекрасная, просторная, любимая земля
|
|
НОЧЬ
* ВТОРАЯ ЧАСТЬ *
" ЧЕЛОВЕК ЕСТ, ЧТОБЫ ЖИТЬ, А ЖИВЕТ, ЧТОБЫ ЕСТЬ"
В книгах, мною прочитанных, говорилось о любви истраданиях, о подвигах и путешествиях, о великих открытиях ипознании. Но почему-то редко говорилось, откуда каждый деньберется еда, чтобы любить, страдать, путешествовать, познавать. Они будто питались с неба, герои большинства книг.Вероятно, где-то как-то там ели, обедали -- и совершализаслуживающие большего внимания дела. Но постойте, апообедать-то как, откуда? Куда бы я ни посмотрел, большинство людей в жизни былоозабочено именно тем, что поесть. Во что одеться. Где жить. Имногие были отданы этим заботам целиком, без остатка, тактяжко это им доставалось. Один мудрец сказал: человек ест, чтобы жить. Другой ядовитодобавил: а живет, чтобы есть. На очень, очень многих страницах книг описывались пирыразнообразных королей и мушкетеров, безусловно, заслуживающиевнимания, и я о них читал с любопытством, примерно как сказкио подвигах Геракла. Но, признаться, мне куда ближе былШолом-Алейхем, у которого люди так отчаянно бились за кусочекхлебца, варили на продажу чернила и все такое. Я сбезграничной любовью и благодарностью читал и перечитывалкаждую строчку Тараса Шевченко, у которого матери жали чужуюпшеницу на панщине и клали своих детей на меже, суя им жвачкус маком, чтобы не пищали. И как я понимал всю глубину исложность проблемы шинели у Гоголя! Боже мой, но ведь это же нужно каждый день, каждый деньесть, чтобы жить! Я экономил, не зав тракал, рассуждая, чтовот, если не позавтракаю, значит, больше будет на обед; а еслии не пообедаю, значит, будет на завтрашний день. Но тут бабка заметила, что у меня начинают опухать руки иноги, они с матерью сами почти не ели, отдавая куски мне. Я должен был добывать пропитание! У меня каждый деньстучала в голове мысль: как достать поесть, что сегодня есть, что съедобное еще можно проглотить? Ходил, внимательно-испытующе осматривая кладовку, сарай, погреб, двор. Умер от голода старый математик нашей школы Балатюк, онпоследние дни пытался работать дворником. Открывались заводы, и рабочим платили зарплату 200 рублей в месяц. Буханка хлебана базаре стоила 120 рублей, стакан пшена -- 20 рублей, десяток картофелин -- 35 рублей, фунт сала -- 700 рублей. Уходя на войну (чтобы никогда не вернуться), отец ЖоркиГороховского, слесарь с " Главпищемаша", оставил все своиинструменты. Отцовская мастерская в сарайчике стала Жоркиной.Сарайчик от пола до потолка был завален железной рухлядью, всеэто были вещи полезнейшие и незаменимые: сломанные часовыемеханизмы, велосипедные спицы, части от пушек, конская сбруя, магниты, матрацные пружины, целые ящики мелких железок, шайб, гаек и не разбери-пойми чего еще, потому что у Жорки былоправило жизни: какую бы железку он ни видел на земле, он еесейчас же подбирал и нес к себе -- болт, кусок проволоки, подкову -- и определял им место в своей сокровищнице. Мы с ним четыре года просидели на одной парте, я его оченьлюбил, потому что он был серьезный парень и считал, что нехлебом единым сыт человек: ему еще нужно железо. Вот Жорка былмолодчина; приспособился делать зажигалки из медных трубочек истреляных патронных гильз. Мы с его младшим братом Колькойтолько сидели и, разинув рты, с уважением смотрели, как онсвященнодействует паяльником. Колька, тот был прямой противоположностью старшему брату: беззаботный лентяй, бродяжка и бузотер. Еще он любилуничтожать: если находил электрическую лампочку, значит, ейсудьбой предопределено быть хлопнутой о мостовую; огнетушительследовало приводить в действие тотчас по обнаружении. Материала для этого было достаточно: сразу за сарайчикомстоял большой дом училища ПВХО, которое заняли фашисты иоткуда они, как положено, два часа выбрасывали в окна приборы, книги и пособия, чтоб не засоряли им жизнь. Первое антифашистское выступление связано у меня именно сэтим домом и Колькой. Обычная уборная-ров была выкопана водворе училища так, что немцы со своими газетами сидели нажердочках к нам спиной. Поэтому мы взяли хорошую рогатку, выбрали у Жорки в ящике корявеньких гаек с заусеницами, подобрались к забору и, определив самый широкий зад, открылиогонь. Потом Жорка рассказывал, что в " читальне" поднялсясильный шум, немец не поленился перелезть через забор и ходил, отыскивая нас, чтобы поделиться впечатлениями. Затем воинская часть ушла, и в доме училища открыласьстоловая для стариков. Сотни стариков поползли с клюками, скастрюльками и ложками. Управа выдавала карточки сюда самымумирающим, опухающим и одиноким, и они, трясясь и ссорясь, толпились у раздаточного окна, получали по черпаку супа, тутже за столиками хлебали, смаковали, чмокали, давились, обливаябороды. Мы с Колькой уныло ходили между столиками, почти ненавидястариков, глядя на миски, которые они ревниво прикрывалируками. Вдруг кухарка позвала нас: -- Воду носить до бака будете, хлопчики? Супу дадим. Эх, мы чуть не завыли от счастья, схватили за две ручкисамую большую кастрюлю, чесанули к колонке. Носили до самогозакрытия, подлизывались, заглядывали кухаркам в глаза, и намналили до краев по тарелке супу, который мы, гордые, счастливые, ели долго, растягивая удовольствие, молясь, чтобывода была нужна завтра, послезавтра, запослезавтра. Дед мой пытался тоже добыть карточку, ему не дали, сказали, что может работать, и он так горевал, что его взяли в столовуюночным сторожем. Он взял тулуп и подушку, отправился на первоедежурство, и я пошел за ним. У меня созрел смелый план. Пока дед вздорил с кухарками и посудомойками, что ему неоставили супу, я смирно сидел в углу. Похлопали двери, всеразошлись, дед заложил парадное ломом, пришел и сталустраивать себе топчан из скамеек, злобно бормоча: " Горлохватки проклятые, полные кошелки поперли, аспидки..." Я решил начинать со второго этажа. В доме были длинныекоридоры, закоулки, лестницы, масса дверей в аудитории иучебные кабинеты, и во всем этом огромном доме мы с дедом былиодни. В аудиториях вдоль стен стояли помосты на козлах, пол былусыпан соломой, бинтами, бумажками, и стоял тяжелый солдатскийдух. Я лихорадочно принялся рыться в соломе, шарить подпомостами и столами. Одни окурки и журналы. Фотографии а журналах были отличные, на глянцевой бумаге.Немецкие солдаты стоят на пригорке и смотрят на соборыдревнего Смоленска. Улыбающиеся люди в народных костюмахпротягивают генералу хлеб-соль. Типичная русская красавица сбогатой косой, словно из русского народного хора, моется голаяв шайке под бревенчатой стеной, и подпись: " Русская баня". Недокуренные, растоптанные бычки я старательно собирал вкарман. Жрать хотелось так, что темнело в глазах. Пиратыкогда-то жевали табак, и я стал жевать окурки, но это былогорько, обжигало язык, насилу отплевался. В десятой или двенадцатой комнате я нашел наконец сухарь.Он был величиной с половину моей ладони, заплесневел, но былиз белого хлеба! Я стал грызть его, не обскребая, чтоб никрошки не пропало, слюнявил, разбивал о подоконник, клалкусочки в рот, сосал, пока они не превращались в кашку, перемешивал ее языком во рту, изнывая от вкуса, не спешаглотать, -- у меня мурашки шли по телу. Возбужденный удачей, я двинулся дальше -- в химическуюлабораторию, где было столько полок, стекла и приборов, чтонемцы, видно, поленились выбрасывать, лишь все переколотили давыцедили из спиртовок спирт. У меня глаза разбежались: столько непонятных штук, стойки спробирками, банки с химикатами, и ни черта-то я в надписях непонимал, открывал банки, встряхивал, вынюхивал -- нет, непохоже на съедобное... Во взломанном железном шкафу стояли колбы с надписями" Иприт", " Люизит" и так далее, я стал размышлять над ними.Люизит был неприятно красного цвета, но иприт -- как черныйкофе, и вот мне стало воображаться, что это в самом деле кофе, с сахаром, у меня все внутри задрожало, так захотелось кофе, открыть стеклянную пробку и попробовать: вдруг это ненастоящий иприт, а подделка, учебное пособие, просто наливаликофе и показывали студентам как иприт, ведь могло такое быть? Даже пусть без сахара, все равно питательно... С большимтрудом я заставил себя поставить колбу на место. Открыл дверь в следующий кабинет -- и похолодел. На столепосреди комнаты стоял окровавленный человек без ног и без рук.Первой моей мыслью было, что фашисты здесь пытали. Но тут жеразглядел анатомические таблицы на стенах, это был кабинетанатомии. Голова и грудь человеческого муляжа на столе были пробитыпулями, таблицы по стенам, особенно глаза, были тоже сильнообстреляны. Видно, солдаты упражнялись тут в стрельбе изпистолетов. В зале для занятий самодеятельностью стояло разрушенноепианино. Было похоже, что его били чем-то тяжелым, кувалдамиили топорами, -- проломили крышки, и клавиши торчали ивалялись по полу, как выбитые зубы. Надо было очень ненавидетьэто пианино, чтобы так с ним расправится. Добыча с третьего этажа была беднее -- скрюченная чернаякорка величиной с полмизинца. Но тут с площадки к потолку велатаинственная витая лестница, я немедленно поднялся по ней, высадил головой люк и оказался на башне, заваленной пыльнымиящиками, пожарными ведрами, листами железа. За выбитымистеклами гудел ветер. Я влез на ящики и выглянул в окно. Внизу подо мной лежали улицы, громоздились крыши. Трубы недымили: не было дров, печатались грозные приказы о сдаче всехзапасов дров и угля, у нас запасов не было, бабка топила раз втри дня, Во дворе завода " Цепи Галля" не видно было ни души, словно он вымер. На улицах лишь кое-где торопились редкиефигурки прохожих; город словно поражен чумой. Вдали показаласьчетко построенная колонна солдат, они длинным серо-зеленымпрямоугольником двигались по мостовой, все до единого содинаковыми газетными свертками, вероятно, из бани, и оченьдружно, напряженно пели, как работали, песню такогосодержания: Ай-ли, ай-ля. Ай-ля! Ай-ли, ай-ля. Ай-ля! Ай-ли! Ай-ля! Ай-ля! Хо-хо, хо-хо, ха-ха-ха... Уже начинало темнеть, а главное у меня было впереди, ясоскользнул с ящиков и покатился по лестницам вниз. Дед ужехрапел на скамейках, постелив кожух. Я шмыгнул на кухню. В ней стоял пресный запах супа, но плита совсем остыла, наней громоздились огромные чистые и сухие кастрюли, сковородытоже были чисты. Я шарил по столам, лазил под ними, обследовалвсе углы -- ничего, ни крошки. В жизни не видел такой голой, чистой до пустоты кухни, и лишь этот запах, запах сводил меняс ума. Пытаясь найти хоть крупинку пшена, я стал ползать, изучаящели в полу. Все чисто подметено! Я не мог поверить, началпоиск сначала. В одной кастрюле на стенке что-то чутьпригорело и не отскреблось -- я поскреб и пожевал, так и непоняв, что это. Одна из сковород показалась мне недостаточновытертой. Я принюхался -- она пахла жареным луком. Ах, проклятые горлохватки, аспидки, они для себя суп дажезаправляли -- луком с подсолнечным маслом! Я заскулил, так мнехотелось супу, заправленного луком. Я стал лизать сковороду, не то воображая, не то в самом деле ощущая слабый вкус лука имасла, скулил и лизал, лизал." ВРАГИ"
Газета " Украинское слово" закрылась в декабре. Закрылся илитературный альманах " ЛИТАВРЫ", в котором, видно, бухнули нето. Объяснение: +------------------------------------------------------------+| " К нашему читателю! || С сегодняшнего дня украинская газета будет выходить в||новом виде, под названием " Новое украинское слово". Крайние||националисты. совместно с большевистски настроенными||элементами сделали попытку превратить национально-украинскую||газету в информационный орган для своих изменнических целей.||Все предостережения немецких гражданских властей||относительно того, что газета должна быть нейтральной и||служить лишь на пользу украинскому народу, не были приняты||во внимание. Была сделана попытка подорвать доверие, ||существующее между нашими немецкими освободителями и||украинским народом. || Выло произведено очищение редакции от изменнических||элементов". |+------------------------------------------------------------+ (" Новое украинское слово", 14 декабря 1941 г.) О эта многозначительная последняя строчка! Новая газета взялась за дело. Она поместила гневную статью" Шептуны" -- о тех, кто рассказывает злопыхательские анекдоты.Эти подленькие, неумные анекдоты и темные слухи, писалагазета, распространяют враги и изменники украинского народа, недовольные обыватели, мещане. Нужно объявить решительнуюобщественную борьбу против таких распространителей слухов, злопыхателей и шептунов, и всех таковых нужно решительнонаказывать. Другая статья называлась " Накипь". Она бичевала тунеядцев, эту накипь, которая трудоустраиваться не хочет, а живетнеизвестно чем, разными сомнительными заработками, засоряясобой общество. Их надлежит вылавливать, жестоко наказывать. Газета стала полна окриков, угроз, нервозной решительности, Половина объявлений печаталась только на немецком языке. Асводки " Главной квартиры Фюрера" стали лаконичными, тревожными: " В КОЛЕНЕ ДОНЦА ОТБИТЫ СИЛЬНЫЕ АТАКИ", " НАВОСТОЧНОМ ФРОНТЕ ОТБИТЫ СОВЕТСКИЕ АТАКИ". Мама сказала, что в немецких газетах нужно уметь читать нестрочки, а между строчок. Я учился. Дед видел на Владимирской горке повешенного. Припорошенныйснегом, босой, он висел с вывороченной набок головой и чернымлицом: то ли его сильно били, то ли почернел после смерти. Надоске было написано, что он покушался на немца. Дедперепугался, рассказывал, а у самого борода дрожала. В немецком штабе, на Дзержинской, партизаны взорвали мину.Хватали всех, не только мужчин, но и стариков, женщин сгрудными детьми. Говорили, что больше тысячи человек отправилив Бабий Яр. Комендант Эбергард объявлений больше не давал. Мы теперь боялись выходить на улицу: ну его к черту, откудазнать, где шарахнет взрыв, а тебя схватят... " Ты лазишь везде, -- кричала мать на меня -- возвращаешься поздно, подстрелят, как зайца, не смей выходить! " С этим немецким временем простобеда: радио нет, а ходики идут, как им бог на душу положит, поэтому прежде, чем выйти на улицу, бабка шла узнавать время ксоседям, потом смотрела через забор, есть ли прохожие, испрашивала время у них. Только и разговоров: в Бабьем Яре расстреляли саботажников, стреляют украинских националистов, стреляют нарушителейсветомаскировки, стреляют тунеядцев, стреляютраспространителей слухов, партизан -- все враги, враги...Пулемет в овраге строчил каждый день, с утра до вечера. -- Что же это? -- прислушиваясь, говорила мать -- Кудадокатилась культура на земле7 -- Враг пришел. Молчи! -- говорила бабка. -- Но так через два года они перестреляют столько " врагов", что самого народа не останется. Тогда будет их идеал: нинарода, ни врагов, чисто и тихо... -- Ото правда, Маруся, сказано в писании и тогда сам врагсебя пожрет. -- Знают ли наши? Москву немцы не взяли, их уже остановили! Может, скоро наши перейдут в наступление? -- Ой, Маруся, пока день прийде, роса очи выест.