Главная страница Случайная страница
КАТЕГОРИИ:
АвтомобилиАстрономияБиологияГеографияДом и садДругие языкиДругоеИнформатикаИсторияКультураЛитератураЛогикаМатематикаМедицинаМеталлургияМеханикаОбразованиеОхрана трудаПедагогикаПолитикаПравоПсихологияРелигияРиторикаСоциологияСпортСтроительствоТехнологияТуризмФизикаФилософияФинансыХимияЧерчениеЭкологияЭкономикаЭлектроника
|
|
Мне очень везет в жизни, я не знаю, кого уж за это благодарить
Да, я считал, что мне очень повезло. Работал тяжело, но былсыт, приносил кости. Маме было хуже: она только раз в деньполучала на заводе тарелку супа. Самый ловкий шаг выкинул дед; пошел " в приймаки" к бабе. Он долго и галантно сватался на базаре к приезжимколхозницам, напирая на то, что он домовладелец и хозяин, но уодиноких старух были на селе свои хаты, переселяться вголодный город они не хотели даже ради такого блестящегожениха. Дед это скоро понял и сообразил, что если гора не идет кМагомету, то Магомет идет к горе. Он срочно полюбил однустарую одинокую колхозницу из Литвиновки по имени бабаНаталка, запер свою комнату и отправился " в приймаки" в село. Дед дипломатично рассчитывал, что баба Наталка будетготовить борщи и пампушки, подавать ему на печку и добавлятьпо субботам самогоночку, но он не учел того, что контракт былдвусторонний. Баба Наталка была такая же хитрая, как и он, ирассчитывала, что дед будет пахать, сеять, жать, молотитьвместо нее. Пребывание деда Семерика в Литвиновке превратилосьв одно сплошное недоразумение и непрерывный скандал. Длилось это несколько месяцев, потому что дед все-такиотчаянно цеплялся за возможность каждый день есть борщ и кашу, но в свои семьдесят два года пахать он все-таки не мог, иоскорбленная баба Наталка с треском изгнала его. Он утешилсятем, что перезнакомился со всей Литвиновкой, и теперьколхозники все чаще останавливались у него на ночлег, платиликто кучку картошки, кто стакан гороху, и этим он стал жить.Снова позавидовал мне, просился к Дегтяреву вторым работником, но из этого ничего не вышло -- какой опять-таки из негоработник? И вдруг Дегтярев исчез. Я пришел, как всегда, рано утром. Озабоченная старухавелела идти домой: Дегтярев уехал по делам, будет завтра. Ноего не было завтра и послезавтра. Потом он сам зашел за мной, взволнованный, с большой корзиной: -- Скорее, пошли работать! В корзине была свежая рыба, которую он подрядился коптить.Он нацарапал несколько записок, послал меня с ними к торговкамна Подол. Когда я вернулся, рыба уже была готова, кучей лежалана столе в мастерской -- бронзово сверкающая, головокружительно пахнущая. Дегтярев задумчиво сидел передней, какой-то осунувшийся, усталый, впервые безвольно положивна стол свои прежде такие деятельные руки. Я ничего непонимал, но у меня сжалось сердце. Торговки передали ему деньги в свертках, но он -- тожевпервые -- не стал пересчитывать, равнодушно сунул в карман. -- А ничего рыба получилась! -- сказал я. -- Вот именно, что ничего. Запорол, -- сказал Дегтярев, --Я ее давно коптил, все напутал. Стыдно нести. Он стал осторожно укладывать рыбу в корзину, выстеленнуюгазетами. Я не видел, что он там запорол. -- Вот что. Ты отнесешь, -- сказал он. -- Скажешь: Дегтяревплохо себя чувствует, не смог. Упаси тебя бог отковырнуть: онипо счету. Пойдешь по Сирецкой, на консервный завод, закирпичные заводы, дорога свернет влево, в гору; иди по нейдолго, придешь к военному лагерю с вышками, в воротах скажешь; " Это пану официру Радомскому". Объяснишь ему, что я не могприйти. С корзиной отдавай, обратно ее не неси. -- Корзина новая... -- Ничего. И не говори, что я испортил, он, может, еще и непоймет. Отдал -- и ходу домой. Понял? А чего тут понимать? Я взвалил тяжеленную корзину на плечо(вечно болит, натертое до крови коромыслами) и потопал. Ужевыбился из сил, едва дойдя до Сирецкой. Но я знаю это: вродесил уже нет, а тащишься и тащишься, и все они откуда-то есть. Садился отдыхать с наветренной стороны, чтоб не слышатьэтого проклятого запаха копченой рыбы. И миновал консервный иминовал кирпичные, и дорога шла налево в гору. Уж так я был рад, такой был довольный, когда увидел наконецслева от дороги военный лагерь. А здоровый он был, собака, явсе шел и шел, а ворот не видно. Щиты: " ЗАПРЕТНАЯ ЗОНА.ПРИБЛИЖАТЬСЯ БОЛЕЕ ЧЕМ НА 15 МЕТРОВ ЗАПРЕЩАЕТСЯ. ОГОНЬОТКРЫВАЕТСЯ БЕЗ ПРЕДУПРЕЖДЕНИЯ". Поэтому я инстинктивно жался к правой обочине и косился начасовых на вышках. Проволока была в три ряда, и средний ряд начашечках, явно под током, значит, лагерь был очень важный, может, даже секретный. Доплелся наконец до угла, где были ворота. Решил, что тутпятнадцатиметровая зона недействительна, подошел к часовому, который скучал, опершись о столб ворот. -- Пану официру Радомскому, -- сказал я, показывая накорзину. Он кивнул на длинное приземистое строение тут же у ворот, что-то сказал, я понял только одно слово " вахтштубе" --караулка. Я поднялся по ступенькам на крыльцо, вошел иочутился в длинном коридоре. Никого не было, только слышалсястук пишущей машинки, и я пошел на него. Дверь в комнату была приоткрыта, несколько девушек болтали-- наши, местные, секретарши, что ли. Как в какой-нибудьконторе -- забрызганные чернилами столы, счеты, расчерченныеведомости со столбиками цифр. Девушки были по-куреневскикрасивые: розовощекие, полненькие, в кудряшках; они уставилисьна меня. -- Это пану официру Радомскому, -- сказал я свою фразу. -- А-а! Ставь сюда. -- Одна из девушек помогла мневодрузить корзину на стол и сразу полезла под бумагу, переломила рыбу. -- Ого, ничего... м-м... а вкусно! Они окружили корзину и своими полненькими пальцами вчернилах стали рвать рыбу и класть в рот, простые такие, озорные куреневские девчонки. Я забеспокоился, но раз они такхрабро уцепились за эту рыбу, значит, они имели право, так яподумал -- и обрадовался, что она им понравилась. Жрите наздоровье. -- Это от Дегтярева, он не мог прийти, -- сказал я, завершая свою миссию. -- Ага... м-м... передадим. Спасибо! Я и ушел, правда, немного беспокоясь, что не отдал лично" пану официру", они же могут половину сожрать. А потом япожалел, что не съел сам хоть самую малую; никто и несобирался их пересчитывать. Точно, я мог бы съесть одну, дажедве... Дегтярев необычайно обрадовался, когда я вернулся иподробно рассказал, как и кому вручил рыбу. Ему непонравилось, что я отдал не самому " пану официру", но когда яописал, как секретарши ели и хвалили, он вскочил, заходил покомнате. -- Это хорошо, может, даже лучше! Они, дуры, не поймут. Ипальчики облизывали? Слава богу, может, эта пертурбациясойдет. Больше не возьмусь, ну ее к дьяволу! Фу, слава богу! Чеши домой, больше работы нет. Я ушел, недоумевая, почему все это так его встревожило. Ну, даже если и испортил рыбу, подумаешь, велика беда. Понимаю, конечно, что ему, как мастеру, стыдно переднемцем-заказчиком... И вдруг я подумал: постой, где ж это я был? Я прислонился к забору, не в силах ступить шагу. Ведь это был тот лагерь на Сырце, у Бабьего Яра, о которомговорят ужасы. Но у меня, уставшего и обалдевшего от этойкорзины, не увязалось, что я подхожу к нему с тыла. Возили-тов него из центра города, через Лукьяновку, а я пришел отсюда, с тыла. Значит, Дегтярев там был -- и вышел? За что, как? Зазолото, за корзину рыбы? И мое счастье было именно в том, что" пана официра" не оказалось; а ну рассердись он, что Дегтяревне пришел, ведь он мог бы оставить меня! Ах ты ж..., ах ты жгадина подлая, послал меня вместо себя! Как на минное поле. Я стал вспоминать эту проволоку под током, вспомнил, чтовидел во дворе унылых военнопленных, но не присматривался: гдеих теперь нет? И слышал выстрелы за бараками, но неприслушивался: где теперь не стреляют? Я, как воробей, прилетел в клетку и улетел, и мне повезло. И во всяком случае, мне вообще до сих пор здорово везет, яне знаю, кого уж за это благодарить, бога нет, судьба -- фунтдыма. Мне просто везет. Совершенно случайно я не оказался вэтой жизни ни евреем, ни цыганом, не подхожу еще в Германию повозрасту, меня минуют бомбы и пули, не ловят патрули. Божемой, какое везение! Наверное, вообще в жизни живут только те, кому здорово везет. Не повези -- и я в этот момент мог бысидеть уже за проволокой Бабьего Яра, случайно, нечаянно, допустим, только потому, что " пан официр" оказался бы не вдухе или вдруг оцарапал десну рыбьей костью... Я прошел немного по улице, как пришибленный. Уже вечерело, тучи были тяжелые и лиловые. Я вдруг опять бессильноприслонился к забору. Мне стало так тошно, такая тоска, чтохоть бери и тявкай. Невыносимое ощущение духоты; молчаливый мир; багровыеполосы по небу. Я почувствовал себя муравьишкой, замурованнымв фундаменте. Весь мир состоял из сплошных кирпичей, одинкамень, никакого просвета, куда ни ткнись головой -- камень, стены, тюрьма. Во мне было море отчаянной, животной тоски. Этоже вдуматься: земля -- тюрьма, кругом запреты, все нормированоот сих до сих, все разгорожено и перегорожено, ходи толькотак, живи только так. Как это, зачем это, кому надо, чтоб ярождался, жил и ползал в этом мире, как в тюpьмeг На строилизаграждений не только для муравьишек -- для самих себя! Боже мой, да что же это делают с человеком?
* ТРЕТЬЯ ЧАСТЬ *
Данная страница нарушает авторские права?