Если нельзя, но очень хочется – то можно?

– Ребята где-то писали, что, когда начинался «Взгляд», они придумали себе маски: Любимов – шоумен, Захаров – серьезный интеллектуал, Листьев – нечто среднее между ними, Политковский – этакий свой парень и т.д. Теперь все поменялось. Листьев стал шоуменом, Любимов – серьезным руководителем программы и т.д. С чем пришел в программу Мукусев и изменилась ли его маска?

– Я во «Взгляд» не пришел, я его придумывал.

– Я имею в виду момент, когда тебя увидели зрители.

– Я стал вести программу, потому что ее надо было спасать. Это стало ясно Сагалаеву, который был в то время главным редактором «Молодежки», и он посадил меня за стол ведущих. Я не собирался быть ни Шоуменом, ни Балбесом, ни Трусом, ни еще кем-то. Я пришел как журналист....Таким образом удалось спасти программу.

– Разве она погибала?

– Конечно. Началась развлекуха. Эдакое блям-бляманье понемногу обо всем.

– Но почему передача сразу же стала такой популярной?

– Популярность? Бог с тобой. Не было никакой популярности.

– Все запомнили программу с первого выпуска. Ждали каждого последующего.

– Это ерунда. Миф. Такой же миф, как выдуманная история про Сашу Любимова как руководителя программы. Он ведь руководитель максимум той программы, которую сам делает.

– Его назначили сверху?

– Нет. Никакого приказа я не видел. Он сам себя назначил. Он просто сказал: «Ребята, теперь я буду вами руководить». Мы посмеялись, думая, что это шутка. А он написал себя в титрах.

А вот еще вопрос – Дмитрию Захарову (все эти вопросы-ответы цитируются по разным газетным и журнальным источникам):

– Вы тоже покинули «Взгляд». Почему это произошло?

– Я ушел за год до закрытия программы, отработав только первую половину сезона 1989–1990 года....Ушел потому, что то, что мы делали, не вызывало у меня больше ни малейшего энтузиазма. Люди у нас уже перекормлены политикой и разными дрязгами....Можно было и дальше, конечно, удерживать себя в потоке политической конъюнктуры, делать журналистскую карьеру, устраивая очередной какой-нибудь скандал. Но рано или поздно начинаешь задаваться вопросом: а будут ли то, что ты делаешь, помнить через год-два, а также во все времена и столетия? Конечно, бывают моменты, когда нужно что-то ломать. Недавно один корреспондент из «Вашингтон таймс» рассказал мне, что в Англии и США в начале шестидесятых годов тоже были такие передачи, как «Взгляд», которые проламывали устои. Они тоже просуществовали два-три года. В тот период, когда «Взгляд» начинался, мы все чувствовали себя таранным бревном....Мы испытывали ощущение удовлетворения. Потом у меня лично ощущение это пропало....Разменивать жизнь хочется на что-то более капитальное....Мне интересны всегда были история и документальное кино.

– Почему, по-вашему, произошло закрытие «Взгляда»?

– Когда передачу стерилизовали, убрали из нее все, кроме политики, она стала походить на какой-то обнаженный внутренний орган....Ей не оставалось ничего другого, как погибнуть. Я ушел за год до закрытия.

– Вы разочаровались в своем взглядовском периоде жизни?

– Нет, ни в коем случае. Это была большая школа, обретались профессиональные навыки. Возможно, я из всего этого как-то объективно вырос.

На всякий случай напомню и без того осведомленному Читателю, что из завершившего свой жизненный путь «Взгляда» «ушли» все. Использую это слово УШЛИ в кавычках, потому что за ним невольно словно бы таятся либо начальственные оргвыводы, либо амбициозные стычки соратников, либо материальная корысть... Не исключено, что и то, и другое, и третье в большей или меньшей (уверен – в меньшей) степени, что называется, имеют место быть. Но скорее всего их величины столь малы, что ими можно (нужно!) пренебречь, и прежде всего потому, что речь идет о людях безусловно талантливых, популярных, профессиональных. Возможно, и «ничто человеческое им не чуждо», но куда очевидней вырисовывается эволюция их творческого детища, достойно прошедшего отпущенный ему срок тележизни и их самих. Ведь это из взглядовского эмбриона выросли «Поле чудес», потом «Тема», потом «Час пик» Влада Листьева, «Политбюро» Александра Политковского, «Веди» Дмитрия Захарова и прямой наследник (после «Красного квадрата») «Взгляд с Александром Любимовым». Конечно, во всем этом нет чистой переклички со «Взглядом» (эти Программы и передачи не представляют собой «растащенные» по частям рубрики прародителя, хотя кое-где и прослеживаются родственные черты). Не берусь быть прорицателем, но слова Дм. Захарова о «большой школе» и «из всего этого как-то объективно вырос» мог бы сказать каждый из той команды. И не только...

Каждый по-настоящему творческий человек постоянно развивается и постигает не только профессию, но и... себя. То, что в литературе именуется творческими наклонностями, творческой индивидуальностью, – отнюдь не константное, застывшее понятие. По мере постижения жизни (и собственно творчества, разумеется!) эволюционирует и человек с его творческой природой. Хрестоматийные примеры здесь совсем не нужны, достаточно вдумчивому Читателю «заглянуть в себя» и попытаться проследить динамику своих творческих интересов и привязанностей хотя бы лет за пять.

Поэтому объединение интересов взглядовцев было вполне возможно и успешно именно на начальном периоде их творческого становления: вспомним – Любимов и Захаров до «Взгляда» работали на радио в иновещании, Листьев – в редакции пропаганды. Предвижу удивленные вздохи: как?! Не телепрофессионалы?! Случайно собравшиеся вместе?! И сразу такой успех, «Взгляд»?!.. Ну, во-первых, люди-то собрались, очевидно, талантливые. Во-вторых, телевизионная неопытность, возможно, и сработала для них положительно – мозги не зашорены известными стереотипами, неизвестно «что нельзя», а «что можно», да и молодость помогла, которой, как известно, по плечу любые преграды! В-третьих... А в-третьих, никто еще не отменял в творчестве великое значение господина Случая!.. О том, какое «лицо» приобрели эти, пожалуй, одни из самых заметных телепредставителей, мы поговорим чуть позже, а сейчас обратим внимание еще на одно свойство – жизнестойкость телепрограммы.

Если вспомнить хотя бы наиболее заметные из них за двадцать последних лет – «Клуб кинопутешественников», «Кинопанораму», «До и после полуночи», «Время», «Итоги», «7 дней», «12-й этаж», тот же «Взгляд», можно заметить, что по самым разным причинам все они имели (или имеют) различный «срок жизни». Он достаточно долог (или даже вечен), если говорить о программах новостийных, просветительско-документальных, где выразительные (художественные!) средства собственно телевидения (если не считать всего того, что содержат в себе включаемые в программу документальные материалы, киноленты и пр., снятые не составителями этой программы) – минимальны. Не бедны, нет, а необходимо минимальны. Главное в них – как раз эти самые «включенные материалы», дивертисменты. Задача же того, что «вокруг» (в просторечии чаще всего именуемое совершенно справедливо «обвязкой», а не, скажем, драматургией программы с яркими режиссерскими «ходами», активным действием и т.п.), – не помешать «начинке». Раз и навсегда найденная форма таких программ, как правило, непритязательна (каково содержание «обвязки», такова и форма), деликатно неназойлива и остается «на века» в виде своеобразного «трафарета с дырочками», куда вставляются нужные картинки.

При долгосрочной потребности в тематике таких картинок (новости, предвыборные дебаты, различного рода диспуты, игры и т.д.) программа может жить очень долго, лишь изредка (для разнообразия, чтобы ее создатели не возненавидели свою собственную работу) меняя эту самую «рамку». И уж наверняка меняя «команду» тех, кто все это делает, ибо творческий человек ни за какие коврижки не будет жить до пенсии в «трафарете». Но уж коли вся программа создается командой творцов, и слова «драматургия» и «режиссура» здесь – не для красного словца, и его величество Случай вкупе с талантом создателей привел к успеху, то... множество примеров свидетельствует о том, что такое творение проходит свой определенный жизненный срок, о чем можно говорить в тех же терминах, что и о жизни человека: рождение, расцвет, старение, смерть.

В периоды рождения и расцвета находя и оттачивая единственно верные, яркие, действенные решения, такая программа в итоге не только укладывает в прокрустово ложе своих создателей (кто же будет просто так, «из принципа», заменять великолепные, любимые народом черты другими, новыми, рискованными? И когда? На поиск нет времени, передача должна выходить с точной периодичностью!.. И вообще, лучше уж тогда придумывать совсем другую программу!..), но и вырабатывает СВОИ (пусть гениальные!) стереотипы и штампы. А еще время вдруг внесет свои коррективы, ускорив уже начавшееся старение, за которым, увы... И это – НОРМАЛЬНО! И уход творческих людей из доказавших свое право на зрительскую любовь программ – тоже нормально!

А говорю об этом только потому, что все это происходит для многих (молодых) творческих людей впервые и вызывает беспокойство, даже панику, страх перед неизвестностью, приступ «самоедства», неуверенности. Потому и считаю своим долгом предупредить, что все равно происходить это будет и что для творческой личности это – нормально! На том и закончим...

– И все? – слышится недоумевающий голос моего терпеливого Читателя. – Новостийные программы, политика, дискуссии, интервью... Но это же не все!.. Это же вроде бы очевидное, документальное, как в жизни, да? Это ведь не все?!..

Ну, конечно, не все. Но, поверьте, было бы бессмысленно пытаться «разложить по полочкам» ВСЕ направления, жанры, темы, драматургические конструкции и т.п. теледокументалистики, или, скажем, менее уязвимо, все то на телевидении, что использует выразительные средства документалистики. Сюда могут приплюсоваться и передачи, попадающие на телестудиях в разряд «развлекательных», «документально-художественных» и даже игровых... Те же «Непутевые заметки» с Дмитрием Крыловым или «Тихий Дом» Сергея Шолохова, где игровое начало свойственно и тому и другому. А коли вопрос был задан с желанием услышать нечто про «другое», не традиционно-очевидное (новости, репортажи, «тематические» документальные фильмы), а «как бы про документальное» телевидение, где ВСЕ сочинено, придумано, но документально (?!), то... И сразу – пример программы, где создатель ее – как раз режиссер, хотя он же и автор сценария, что, согласитесь, более чем естественно для этих двух профессий на ТВ. Это «Канал иллюзий» Валерия Комиссарова. Ему и слово:

Эта история началась год назад, когда мы искали персонажа для своей очередной программы. Почему именно бомжа? Да потому что у бомжа ничего нет, он живет в ожидании лучшего и терять-то ему особенно нечего....И, наконец, однажды, на Пятницком рынке, встретили нашего дорогого Олега Ивановича, 63 лет от роду. В авоське у него лежали три бутылки портвейна и краюха черного хлеба. Слово за слово, познакомились и предложили ему: «Ты хочешь, чтобы жизнь твоя стала краше? Проси у нас все, что твоей душе угодно. А в ответ ты нам расскажешь о своей жизни». – И ты стал «золотой рыбкой». – Да-да, именно «золотой рыбкой». «Что тебе надобно, старче?» – спросил я. «Хочу в баньку», – пожелал Олег Иванович. Пожалуйте баньку. Затем повели его стричься в «Метрополь». Какой там был скандал! Они кричали: «Да вы что, это невозможно, это пятизвездочный отель, к нам потом люди ходить не будут!» А Олег говорит: «Ну, дайте мне хоть раз в жизни побыть в сказке...» Постригли-таки. Третье желание: приодеться. Повели его в валютный магазин. Покупали все, на что он показывал пальцем. Приодели в отличный костюм. Затем поужинали. После ужина говорю: «Давай испытаем судьбу до конца – сыграем в казино». Согласился. Дали ему фишки на 500 долларов, по 25 долларов каждая. И тут происходит натуральное чудо – он ставит и выигрывает, еще ставит – и снова выигрывает. В общей сложности – две с половиной тысячи долларов!.. Ну а на следующий день его роскошный костюм превратился в половую тряпку, на опохмелку он купил бутылку водки за 500 долларов. Остальные 2000 у него забрали невесть откуда взявшиеся родственники. В общем, остался он, как та старуха, у разбитого корыта...

Напомню, что исповедь Олега Ивановича состоялась, и «драматургия» в передаче – тоже. Впрочем, зря я взял в кавычки это слово – драматургия. Все было сделано по всем правилам телевизионного... искусства: сочинены острые обстоятельства, «спровоцирована» (а здесь кавычки для того, чтобы не спутать с бытовым значением слова «провокация») завязка (конфликт, требующий разрешения, событие, толкнувшее «клубок» развивающегося действия) и в итоге – развязка. Развязка сюжета, но не судьбы героя. Потому что с ним была еще одна передача, где Олега Ивановича... свозили в Париж, подключили к «провокации» милую парижанку – родственницу Лили Брик, вместе посидели в ресторане на Елисейских полях... Для чего? Чтобы услышать от героя искренне восторженное признание: «Если был в жизни хоть один счастливый день, значит, жизнь прожита не зря»?.. Или для того, чтобы Комиссаров, который по-прежнему «в ответе за тех, кого приручил», признался: «Я понял, например, что человек счастлив настолько, насколько он себя ощущает счастливым – будь он бомж, президент или шанхайская проститутка». Хорошо, если все это зритель поймет. А если – нет? Хотя вроде и герой реальный, и история вроде документальная, пусть и спровоцированная!.. – Что о зрителе задумались – это прекрасно. Еще бы привыкнуть всегда о нем думать, автоматически – совсем было бы хорошо, хотя жизнь (творческая, конечно) может стать невыносимой. Это ведь как лакмусовая бумажка – все сразу «продаст», все «за» и «против» вскроет. Меньше всего сомнений в зрительском восприятии таит в себе объективно донесенный факт, «очищенный» от всего – комментариев (в том числе и интонационных оценок, еле заметных улыбок – если его доносит до зрителя журналист, ведущий; особых съемочных «штучек» – ракурсов, специфического освещения и т.п., что может быть расценено как «отношение к излагаемому факту» и т.д.), аналогий, сопоставлений, нередко ничем не обоснованных, обобщений, гиперболизации и метафоричности... в общем всего того, что в той или иной степени соприкасается с понятием «художественные выразительные средства». Во всех остальных (а их – большинство) случаях вспоминайте совсем по другому поводу сказанное Осипом Мандельштамом: «Искажение поэтического произведения в восприятии читателя – совершенно необходимое социальное явление, бороться с ним трудно и бесполезно». Вот так вот: «Трудно и бесполезно». А учитывать надо. Особенно в той области творческой деятельности, которая именуется документальным телевидением. Впрочем, в той его части, где закономерно присутствуют и комментарии, и «свой взгляд», и оценки, и «сочиненная драматургия», и переходящие границу художественного, игрового телевидения выразительные средства режиссуры, возможно, и начинается та сфера этой деятельности, которая именуется телепублицистикой?

– А почему столько «чернухи» на документальном экране? – не утихает мой собеседник. – Никакого луча надежды?!

– Ну, первопричиной здесь все-таки является не экран, а жизнь. Хотя, так сказать, «пропорции чернухи и света» явно нарушены. Но о профессиональных «побудителях» этого явления мы уже как-то говорили: «чернуха» автоматически несет в себе конфликт и зародыш драматургии, что, опять-таки автоматически, притягивает к экрану зрителя. (Есть действие, конфликт – есть пища для зрительского внимания, есть за чем следить? Да и «низменные потребности» – не исключение.) Здесь и непрофессионалом (сценаристом, режиссером, даже оператором) быть не так уж опасно – главное найти «что надо»! И получается, что у «чернухи» дорога на экран и проще и доступней, чем для теледокументалистики аналитической, для «тематического» телевидения (ох, не принимает душа этого термина). Но что же делать? Укоротить гласность? Но это тупик. Но не меньшим тупиком является и «чернуха», ставшая, кажется, даже своеобразной модой, особенно когда на документальном экране берутся препарировать нашу историю, которая состояла все-таки не только из черных пятен. Равно как и день сегодняшний. Не без некоторого опасения глядя на прогрессивного молодого Читателя, который может усмотреть в моих словах приметы махрового консерватизма, завершу все-таки свой тезис цитатой из письма в газету: «Главное, что убивает в сегодняшних передачах, – это полная и окончательная победа безответственности. И чем дальше, тем больше укрепляется впечатление, что каждый дорвавшийся сегодня до эфира может позволить себе любые слова, ничуть не задумываясь о последствиях и не ведая первой журналистской заповеди: «Подумай, прежде чем что-то сказать – ты кому-то можешь сделать больно». В общем – «не навреди»...

– А что если?..

– А что если мы закончим наш «коридорный» разговор? Потому что возникнет еще столько вопросов, что останется только «выдать секрет» и сказать: конечно же, беседы о теледокументалистике далеко не исчерпали себя, да и вряд ли это вообще возможно. Мы еще вспомним о ней, когда займемся драматургией и даже драматургическим практикумом, «посочиняем» сценарии сами и почитаем их в «приложении». А сейчас – закончим, использовав для «финальной точки» маленький, что называется, «со значением», фрагмент из оруэлловского «1984», осмыслить который (как, впрочем, и все остальное в наших беседах) предоставлю вам, уважаемый Читатель и Собеседник:

...Уинстон затребовал старые выпуски «Таймс»; ему нужны были газетные статьи и сообщения, которые по той или иной причине требовалось изменить, или, выражаясь официальным языком, уточнить. Например, из сообщения «Таймс» от 17 марта явствовало, что накануне в своей речи Старший Брат предсказал затишье на южно-индийском фронте и скорое наступление войск Евразии в Северной Африке. На самом же деле евразийцы начали наступление в Южной Индии, а в Северной Африке никаких действий не предпринимали. Надо было переписать этот абзац так, чтобы он предсказал действительный ход событий... Когда же подобные поправки к данному номеру будут собраны и сверены, номер напечатают заново, старые экземпляры уничтожат и вместо них подошьют исправленные...

Так обычно начинался рабочий день скромного труженика оруэлловского Министерства Правды государства Океания.

Незапланированный постскриптум

Как жаль, что нельзя записать эти наши беседы сразу, за один присест – в секунду, в минуту или хотя бы за час. И сразу отпечатать нужным тиражом и тут же раздать всем желающим, тем, кто хочет профессионально поселиться в манящем своими экранными огоньками теледоме. Как жаль, что эта секунда или минута тянется длиной в месяцы, а то и годы, а за это время столько всего происходит вокруг и внутри тебя (и уж, конечно, в нашем доме – ТЕЛЕВИДЕНИИ), что так и хочется сесть и переписать все заново. Но нет на это сил... и, признаюсь, мужества, чтобы начать все с чистого листа.

Но уж если оказалось так, что в эту минуту неведомыми путями из столицы нашей Белокаменной занесло на мой рабочий стол ценный документ, который пока еще (говорят) – только проект будущего официального документа, место которому именно в этой части «Азбуки телевидения», то пройти мимо я не имею права. Тем более что мы давно уже вторглись в ту область телевизионного вещания, которым властно заправляет ТЕЛЕЖУРНАЛИСТИКА. Это – «Кодекс профессиональной этики российского журналиста», одобренный Конгрессом журналистов России еще в середине 1994 года. (Надеюсь, не требует особых доказательств, что следовать ему должны не только те, в чьей трудовой книжке написано – «Тележурналист», но и все телеколлеги, совместными усилиями создающие «документальный телепродукт».) Я спешу донести его содержание до моего Собеседника отнюдь не из-за возможного официального статуса этого документа, а в связи с его содержанием, на поверхности и в глубине которого – суть, правила и специфика наших профессий.

КОДЕКС ПРОФЕССИОНАЛЬНОЙ ЭТИКИ РОССИЙСКОГО ЖУРНАЛИСТА

1. Журналист всегда обязан действовать, исходя из принципов профессиональной этики, зафиксированных в настоящем Кодексе, принятие, одобрение и соблюдение которого является непременным условием для его членства в Союзе журналистов России.

2. Журналист соблюдает законы своей страны, но в том, что касается выполнения профессионального долга, он признает юрисдикцию только своих коллег, отвергая любые попытки давления и вмешательства со стороны правительства или кого бы то ни было.

3. Журналист распространяет и комментирует только ту информацию, в достоверности которой он убежден и источник которой ему хорошо известен. Он прилагает все силы к тому, чтобы избежать нанесения ущерба кому бы то ни было ее неполнотой или неточностью, намеренным сокрытием общественно значимой информации или распространением заведомо ложных сведений.

Журналист обязан четко проводить в своих сообщениях различие между фактами, о которых рассказывают, и тем, что составляет мнения, версии или предположения, в то же время в своей профессиональной деятельности он не обязан быть нейтральным.

При выполнении своих профессиональных обязанностей журналист не прибегает к незаконным и недостойным способам получения информации. Журналист признает и уважает право физических и юридических лиц не предоставлять информацию и не отвечать на задаваемые им вопросы – за исключением случаев, когда обязанность предоставлять информацию оговорена Законом.

Журналист рассматривает как тяжкие профессиональные преступления злонамеренное искажение фактов, клевету, получение при любых обстоятельствах платы за распространение ложной или сокрытие истинной информации; журналист вообще не должен принимать, ни прямо, ни косвенно, никаких вознаграждений или гонораров от третьих лиц за публикации материалов и мнений любого характера.

Убедившись в том, что он опубликовал ложный или искаженный материал, журналист обязан исправить свою ошибку, используя те же полиграфические и (или) аудиовизуальные средства, которые были применены при публикации материала. При необходимости он должен принести извинения через свой орган печати.

Журналист отвечает собственным именем и репутацией за достоверность всякого сообщения и справедливость всякого суждения, распространенных за его подписью, под его псевдонимом или анонимно, но с его ведома и согласия. Никто не вправе запретить ему снять свою подпись под сообщением или суждением, которое было хотя бы частично искажено против его воли.

4. Журналист сохраняет профессиональную тайну в отношении источника информации, полученной конфиденциальным путем. Никто не может принудить его к раскрытию этого источника. Право на анонимность может быть нарушено лишь в исключительных случаях, когда имеется подозрение, что источник сознательно исказил истину, а также когда упоминание имени источника представляет собой единственный способ избежать тяжкого и неминуемого ущерба для людей.

Журналист обязан уважать просьбу интервьюируемых им лиц не разглашать официально их высказывания.

5. Журналист полностью осознает опасность ограничений, преследования и насилия, которые могут быть спровоцированы его деятельностью. Выполняя свои профессиональные обязанности, он противодействует экстремизму и ограничению гражданских прав по любым признакам, включая признаки пола, расы, языка, религии, политических или иных взглядов, равно как социального и национального происхождения.

Журналист уважает честь и достоинство людей, которые становятся объектами его профессионального внимания. Он воздерживается от любых пренебрежительных намеков или комментариев в отношении расы, национальности, цвета кожи, религии, социального происхождения или пола, а также в отношении физического недостатка или болезни человека. Он воздерживается от публикации таких сведений, за исключением случаев, когда эти обстоятельства напрямую связаны с содержанием публикующегося сообщения. Журналист обязан безусловно избегать употребления оскорбительных выражений, могущих нанести вред моральному и физическому здоровью людей.

Журналист придерживается принципа, что любой человек является невиновным до тех пор, пока судом не будет доказано обратное. В своих сообщениях он воздерживается называть по именам родственников и друзей тех людей, которые были обвинены или осуждены за совершенные ими преступления – за исключением тех случаев, когда это необходимо для объективного изложения вопроса. Он также воздерживается называть по имени жертву преступления и публиковать материалы, ведущие к установлению личности этой жертвы. С особой строгостью данные нормы исполняются, когда журналистское сообщение может затронуть интересы несовершеннолетних.

Только защита интересов общества может оправдать журналистское расследование, предполагающее вмешательство в частную жизнь человека. Такие ограничения вмешательства неукоснительно выполняются, если речь идет о людях, помещенных в медицинские и подобные учреждения.

6. Журналист полагает свой профессиональный статус несовместимым с занятием должностей в органах государственного управления, законодательной или судебной власти, а также в руководящих органах политических партий и других организаций политической направленности.

Журналист сознает, что его профессиональная деятельность прекращается в тот момент, когда он берет в руки оружие.

7. Журналист считает недостойным использовать свою репутацию, свой авторитет, а также свои профессиональные права и возможности для распространения информации рекламного или коммерческого характера, особенно, если о таком характере не свидетельствует явно и однозначно сама форма такого сообщения. Само сочетание журналистской и рекламной деятельности считается этически недопустимым.

Журналист не должен использовать в личных интересах или интересах близких ему людей конфиденциальную информацию, которой может обладать в силу своей профессии.

8. Журналист уважает и отстаивает профессиональные права своих коллег, соблюдает законы честной конкуренции. Журналист избегает ситуаций, когда он мог бы нанести ущерб личным или профессиональным интересам своего коллеги, соглашаясь выполнять его обязанности на условиях заведомо менее благоприятных в социальном, материальном или моральном плане.

Журналист уважает и заставляет уважать авторские права, вытекающие из любой творческой деятельности. Плагиат недопустим. Используя каким-либо образом работу своего коллеги, журналист ссылается на имя автора.

9. Журналист отказывается от задания, если выполнение его связано с нарушением одного из упомянутых выше принципов.

10. Журналист пользуется и отстаивает свое право пользоваться всеми предусмотренными гражданским и уголовным законодательством гарантиями защиты в судебном и ином порядке от насилия или угрозы насилием, оскорблений, морального ущерба, диффамации.

Кодекс одобрен Конгрессом журналистов России

23 июня 1994 года

Москва

«Я добьюсь того, что задумал, не насилием, а полной перестройкой вашего общества, так чтобы не я и не сила оружия, а сама ситуация, будучи однажды создана, понуждала вас к поступкам, все более согласующимся с моим замыслом. Ваша жизнь станет всемирным театром, но ваша роль, однажды навязанная вам, станет постепенно, как это всегда у вас бывает, вашей второй натурой, а потом вы уже не будете знать ничего, кроме своих новых ролей, и только один я буду зрителем, понимающим происходящее. Всего лишь зрителем, потому что вам не выбраться из ловушки; постройте ее собственными руками, а там уже мое активное участие в вашей переделке будет закончено» (Станислав Лем. Дознание. «Из пересказов о пилоте Пирксе», 1968).

И все-таки забудьте на миг о пилоте Пирксе из рассказов парадоксального Лема и попробуйте определить – представителю какой телевизионной профессии может принадлежать этот монолог?

Маленькая подсказка: это даже не столько профессия, сколько род недуга!..

Правильно, этот монолог по праву принадлежит современному тележурналисту. И хотя давным-давно известно, что огромная «территория телевидения», именуемая телевидением документальным (а точнее – неигровым), включает в себя «телепродукцию» самых разных видов, жанров и форм – от короткой юмористической зарисовки до масштабного (художественного?) документального фильма – хозяином этой «территории» безоговорочно признается ТЕЛЕЖУРНАЛИСТИКА.

Телевизионная журналистика – объект, пожалуй, самого пристального внимания, любви и ненависти, веры и неверия, восторгов и... споров. Еще Гегель предупреждал, что между двумя крайними точками зрения лежит не истина, а проблема. О тележурналистике (чьи «границы на телевизионной территории» к тому же весьма неопределенные и размытые) точек зрения такое множество, что даже тот, кто пишет на этой ниве, не в силах подсчитать... не число, нет – порядок чисел проблем, которые, по Гегелю, «лежат между ними».

Не так давно журналистское сообщество сделало попытку наконец-то договориться о правилах игры. Ибо кризис отношений недавних соратников по борьбе с тоталитарным прошлым в последнее время зашел слишком далеко, разведя крупнейшие демократические СМИ по разные стороны финансово-олигархических баррикад. «Чтоб не пропасть поодиночке», собрались на консилиум.

Как и следовало ожидать, у каждого оказался свой диагноз и свои методы лечения. Кто-то сразу предложил поделить media на тех, кто питается из бюджета, «всхлипывая при этом об этических нормах», и тех, кто работает на тираж, рейтинг, а в результате – на прибыль.

Выступавшие, по преимуществу главные редакторы, в числе болевых точек назвали, собственно говоря, три вещи: продажность СМИ и, как следствие этого, падение доверия к ним, недозволенные приемы, больше приличествующие желтой прессе (появились даже новые журналистские специальности – «сторож выгребной ямы», «киллер»), и узость «московской тусовки», которая находится в поле зрения СМИ.

Большой знаток телевидения и всего, что вокруг него, блестящий некогда руководитель РТР Олег Попцов в качестве одной из определяющих проблем телевидения (да и всех СМИ) считал извечной проблему «художник и власть», только в его реплике («Общая газета», №35, 1997 г.) место художника заняли СМИ:

СМИ живут по законам мироощущения вне власти, власть, напротив, живет по законам мироощущения внутри себя. Власть считает, что надо писать только о том, о чем ей кажется надо писать и говорить; модель жизни СМИ совершенно иная – говорить надо обо всем. Выигрывает тот, кто скажет первым и подробнее. В этом непреходящая суть органического противоречия между первым и вторым.

Тележурналистика оказалась в этот яркий и заманчивый для нее период гласности и одним из первых участников той «группы риска», на которой отрабатывались, оттачивались (и процесс этот, увы, продолжается!) «механизмы рыночной экономики переходного периода». И дается это ей, может быть, тяжелее многих: слишком велики соблазны, слишком неприятны, а то и страшны по своим последствиям промахи (еще страшнее – удачи!), слишком сильна инерция прошлого, слишком противоречивы и закрыты «информационные поля»...

Мы вступили в мир, где деньги стали эквивалентом (мерой) не только вещей, но и человеческих страстей, талантов, идей... И даже, что особенно антиромантично, залогом внутренней свободы. Нам, вчерашним, как убежденным, так и стихийным, социалистам, все еще в новинку, что деньги – это кровь того организма, которым является человеческое сообщество. Но у нас она еще не очень качественная. Впрочем, это уже проблема экономического выздоровления нашего российского сообщества.

Другое дело – выздоровление психологическое. Здесь все (или почти все) упирается в наследственную болезнь социализма – в иммунодефицит индивидуальной морали и персональной ответственности.

Суровые рыночные отношения способна очеловечить только личная нравственность, не одолженная ни у предков, ни у государства. (Почему-то вспомнилась строчка Алексея Толстого: «Ходить бывает склизко по камушкам иным, итак, о том, что близко, мы лучше умолчим».)

«...Личная нравственность журналиста...» Неправда ли, этот «стержень» профессии (и не только, полагаю, тележурналиста, но и ВСЕГО телевидения, если его со всеми своими тысячами телекомпаний, студий и разных производственно-творческих групп посчитать единым ЛИЦОМ) настолько важен, что доказательств никаких не требует. А то, что не требует доказательств, – это аксиома. Позволю себе «застолбить» еще одну аксиому: современное общество в сильнейшей степени зависит от качества журналистики. Журналист своим профессиональным поиском, выигрышной подачей информации и объективным комментарием оказывает обществу важнейшую услугу, именно он является посредником и интерпретатором происходящего в политике, науке, экономике, образовании, медицине, бизнесе.

С другой стороны, тележурналистика (будем, забавы ради, считать это тоже аксиомой, которая, вопреки определению, не раз, увы, была доказана) – это «чудовище обло, огромно, озорно, стозевно и лайя», пожирающее всех подряд и прежде всего – своих родителей! Именно телевизионная журналистика самого разного рода, вида, формы и содержания, возглавляемая своим передовым отрядом – новостями, за последнее десятилетие сотворила невозможное – создала свою «телевизионную реальность жизни», невероятным образом почти подменив собою жизнь подлинную.

Мы не живем – мы смотрим сплошное интересное кино. За десять лет у нас сформировалось особое, сугубо зрительское отношение к жизни. Наше восприятие событий социально аморфно, нас волнует не сущность, а динамика, сюжет. Мы уже не народ-труженик и даже не народ-страдалец. Мы – народ-зритель. Да еще и не простой зритель, а привередливый, чем сильно этому самому телевидению досаждаем. Ну совсем как у Михаила Зощенко в его «Истории болезни» (если под персонажем, именуемым понятным в те времена словом «лекпом», понимать именно его, родное, со светящимся экраном), помните:

... Вдруг снова приходит лекпом.

– Я, – говорит, – первый раз вижу такого привередливого больного. И то ему, нахалу, не нравится, и это ему нехорошо... Нет, – говорит, – я больше люблю, когда к нам больные поступают в бессознательном состоянии. По крайней мере тогда им все по вкусу, всем они довольны и не вступают с нами в научные пререкания.

Не побоявшись «привередливости» моего доброго собеседника, продолжим нашу беседу о гигантском (и реальной жизнью никак «жестко» не ограниченном) явлении под названием ТЕЛЕЖУРНАЛИСТИКА, главным «полем» деятельности которой является, конечно, информация. (Кстати, понятие «информационное поле» – термин вполне официальный.)

...«Ты видел – только что по ящику сказали?!» – такое неожиданное словосочетание услышал я поутру в переполненном вагоне метро и подумал, что следующую нашу беседу мы назовем совсем просто: ИНФОРМАЦИОННОЕ ТЕЛЕ... нет, еще проще: НОВОСТИ на ТВ.

Но сначала немного истории...

В начале XXI века событие уже не считается событием, если оно не продублировано многократно на экранах телевизоров. Именно там, в миллионах «телеящиках», история превращается в величественное зрелище, недоступное даже его великому предшественнику – кино. Хотя начиналась «экранная информация» именно с него.

Уже в 1896 году – втором году жизни кино – братья Люмьер разослали по многим странам операторов с заданием снять интересные кинокадры. Вот и фиксировали хроникеры на пленке военные парады, торжественные выходы царственных особ, пожары, стихийные бедствия и траурные кортежи. Информационная хроника 1900–1910 гг. вырабатывала первые канонические формы – короткометражный фильм и киножурнал (не они ли «дедушки» сегодняшних выпусков ТВ новостей?). Советская «Кинонеделя», которая выходила с весны 1918 по лето 1919 года, мало чем отличалась от «Патэ-журнала» («Патэ» и «Гомон» – это французские кинофирмы, которые главным образом и поставляли на киноэкраны дореволюционной России хронику) – те же парады и похороны, разве что содержание пояснительных надписей стало прокоммунистическим. Так, во всяком случае, извещает нас энциклопедический словарь 1986 года «Кино».

Однако привлечение к работе над кинохроникой тех лет Г.М. Болтянского, В.Г. Гардина, М.Е. Кольцова, Л.В. Кулешова и конечно же Дзиги Вертова изменило представление о том, как можно «подать» публике новость. Период с 1918 по 1922 год первый «киноглаз» страны называл периодом «ДХК» – «Даешь хорошую кинохронику». За ним последовала эпоха «Киноправды»: летом 1922 года группа единомышленников Вертова – «киноков» – начала выпускать еженедельные номера «Кино-Правды». Поначалу номера эти мало чем отличались от традиционной сводки текущих событий, пестрых, праздноликих. Журнал сообщал о торжественном открытии электростанции в городе Кашире, курортном сезоне на Кавказской Ривьере, мотовелопробеге Москва – Вышний Волочек – Москва.

«...С меньшей или большей торопливостью новости дня мелькали, как стеклышки в мозаике детского калейдоскопа. И дальше давно знакомого журналистской хронике информационного калейдоскопа новостей не уходили...» (Л. Рошаль. Дзига Вертов, 1982).

Но ведь еще тот же Вертов говорил: «Зафиксированное на пленку мгновение жизни почти всегда таит в себе огромную, сравнимую с внутриатомной, энергию, надо учиться высвобождать ее». И он ее высвобождал. Быт и пафос стал на равных, на основе взаимной поддержки, существовать в творчестве режиссера. На первый план выходит не просто набор новостей дня, а правда конкретного момента в их наборе. Один выпуск от другого стал отличаться не порядковым номером, проставленным в начале журнала, а смыслом, открывшимся в итоге. То, что ему удалось («Кино-Правда» делается из отснятого материала, как дом из кирпичей. Но из кирпичей можно сложить и печь, и Кремлевскую стену». – Л. Рошаль. «Дзига Вертов», 1982), становится ясно при сравнении «Кино-Правды» с другим детищем Вертова – «Госкинокалендарем». Этот журнал был хроникой-молнией; факты сброшюровывались в номер, как листки календаря: в такой-то день – такое-то событие, в следующий – следующее.

«Госкинокалендарь», справедливо дорожа фактом, им и ограничивался, предлагая «только посмотреть». «Кино-Правда» предложила подумать. Но зачем заставлять зрителя напрягаться, зачем ему ДУМАТЬ? И потому взамен двух вертовских журналов в 1925 году возник «Совкиножурнал» (он сыграл важную роль в распространении зримой массовой информации, «в приобщении широкого зрителя к могучему потоку фактов»). Заседания, торжественные собрания, вереницы делегатов – все, что фиксировал тогда скучный глаз «СКЖ». С начала же тридцатых годов оперативный репортаж занял на экране основное место (он удовлетворял зрителя по существу и по форме; факты говорили сами за себя, не требуя сложных «монтажных» композиций).

Но все это – в кино. Первые же телевизионные информационные программы появились практически одновременно в Западном и Восточном полушариях. В начале 1939 года американская телестанция компании Эн-би-си, установив антенну на шпиле 102-этажного небоскреба, продемонстрировала открытие Всемирной ярмарки в Нью-Йорке. Эта трансляция явилась первой информационной программой американского телевидения. В июле того же 1939 года на опытном Ленинградском телецентре начала выходить еженедельная «фотогазета». Фотографии, сопровождаемые закадровым текстом, рассказывали о важнейших событиях прошедшей недели. 9 марта 1941 года в эфире появился ежемесячный журнал «По Ленинграду»; его часовая программа состояла из передовой фотогазеты и выступлений (успело выйти 4 номера; последний – 15 июня 1941 года). В Москве в Телевизионном центре на Шаболовке информационные сообщения стали появляться летом 1940 года, их читал в кадре диктор радио (по существу это было повторение радиовыпусков «Последних известий». («Тележурналистика», 1994.)

В 1943 году телевизионная станция в г. Скенектеди (США) стала демонстрировать ежедневную газету. А 15 августа 1951 года 31-летний радиооператор Дуглас Эдвардс уселся во вращающееся кресло, чтобы открыть первую общенациональную сводку новостей Си-би-эс: это была 15-минутная смесь сообщений информационных агентств с кинохроникой (Я. Голядкин. ТВ-информация в США).

Лишь пять лет спустя, в ноябре 1956 года, на Центральной Студии Телевидения (Москва) была образована редакция «Последних известий». Три человека, которые входили в ее состав, первоначально занимались лишь повторением в дикторском чтении радиовыпусков «Последних известий». Выпуски шли не каждый день – в неопределенное время в конце вещательного дня. В 50-е годы отечественное телевидение увлекалось репортажем; то была либо некомментированная трансляция (митинга, торжественного собрания...), либо спортивный репортаж, комментируемый из-за кадра. Так, 1 мая 1956 года зрители впервые смогли увидеть на экранчиках своих «КВНов» репортаж о параде и демонстрации на Красной площади: они поглощали «факт в форме самого факта» (как сообщает все тот же, изданный МГУ в 1994 году, учебник с коротким названием «Тележурналистика»).

В конце 1957 года возникающее на ЦСТ кинопроизводство позволило включать в выпуск телевизионных «Последних известий» по 2–4 киносюжета, снятых кинооператорами студии, и несколько сюжетов, «вырезанных» из кинохроники. Оперативность такой информации оставляла желать много лучшего. Однако в июле 1957 года стали происходить долгожданные перемены. «Последние известия» стали передавать два раза в день – в 19 часов и в конце программы (второй выпуск «Последних известий» повторялся на другой день в 14–16 часов с некоторыми добавлениями). Одиннадцать съемочных групп ежедневно выезжают на съемку! (Продолжительность сюжета – от 2 до 4–5 минут.) Естественное поначалу подражание кинохронике сначала привело к отказу от «дикторского» чтения информации в кадре, что сократило, ограничило тематику новостийных выпусков. Все более осознаваемая природа телевизионного общения с аудиторией требовала максимального насыщения информационных выпусков «живыми сюжетами». (Правда, по техническим, технологическим и многим другим причинам ответить на эти требования удалось далеко не сразу, и потому появилась сначала своеобразная «пятиминутка радионовостей» в дикторском чтении, которая открывала «Программу теледня».)