Политические игры вождей 3 страница

За единство партии.

За единство Ленинградской организации» ^[184].

Несомненно, «новая оппозиция», так же как и «цекисты», понимала единство догматически, категорически выступала против инакомыслия.

В тот же день, поздно вечером 4 января, срочно проводится заседа­ние Северо-Западного бюро ЦК ВКП(б). Ознакомившись с резолю­цией пленума, Севзапбюро предложило воздержаться от публикации резолюции на один день — до приезда членов Политбюро. О решении Севзапбюро ЦК были поставлены в известность все редакции газет.

В решении Севзапбюро ЦК записано особое мнение Зиновьева: пунк­ты 5 и 6 сообщить только в райкомы, а в печати огласить первые четыре пункта. Кстати, сам Зиновьев не присутствовал на заседании Севзап­бюро ЦК, но высказал свое мнение по телефону, что зафиксировано в протоколе[185]. Однако резолюция оказалась навсегда похороненной в архиве. Ее содержание весьма оперативно было доведено до Сталина.

И утром 5 января ЦК ВКП(б) принял постановление по поводу ре­золюции расширенного пленума Ленинградского губкома от 4 января 26 года. Его содержание телефонограммой за подписью Сталина сооб­щено в Ленинград. В ней говорилось:

«1. Губком поступил неправильно, не согласившись с предложением Сек­ретариата ЦК об отложении... заседания губкома хотя бы на один день.

2. Пункт 3 решения губкома о „недопустимости нападок на ленинградскую делегацию, ввиду прекращения дискуссии“, нарушает постановление Пленума ЦК от 1/1—26 г., исключающее: „личные выпады против представителей меньшинства” на съезде, но, несомненно, предполагающее необходимость критики поведения меньшинства на съезде и выявление ошибок ленинградской делегации...

3.... [партийные] коллективы не обязаны присоединяться к проектам резолюции губкома о решениях съезда, а имеют право выносить любую ре­золюцию по своему усмотрению.

4. Ленинградские газеты должны печатать резолюции партийных коллективов о решениях съезда, независимо от их содержания, однако, по­скольку они не содержат элементов неподчинения решениям партсъезда.

5. Вопрос о нарушениях внутрипартийной демократии, а, значит, и о репрессиях, применяемых к сторонникам решений съезда отдельными чле­нами и организациями ленинградской организации, должен быть обсужден особо, с участием наличных в настоящее время в Ленинграде членов и кан­дидатов Ц.К.

6. Сообразно с этим предложением Л. К. изменить пункты 2 и 3 своего постановления, а пункт 5 исключить вовсе» ^[186].

6 января Северо-Западное бюро ЦК ВКП(б) приняло к руководству постановление ЦК от 5 января 1926 года и предложило секретарям Ленгубкома в срочном порядке разослать это постановление всем участни­кам расширенного пленума, во все райкомы и укомы^[187].

Вот такие есть любопытные документы. Они также публикуются впервые. Автором постановления ЦК, по-видимому, является Сталин. Категоричность Центра несомненна. Камуфляж демократизма налицо. Нетерпимость к другому мнению чаще всего, как свидетельствует исто­рический опыт, ведет к трагедии как общества в целом, так и отдельных личностей. А сделали ли мы из этого выводы, вынесли какие-либо уро­ки? Пожалуй что нет.

Обливая помоями наше историческое прошлое, всячески охаивая его, сознательно либо забывая, либо извращая историю внутрипартийных от­ношений, многие наши современники по своей амбициозности, жажде власти, огульному отрицанию или ироническому отношению к Центру ма­ло чем отличаются от участников внутрипартийной борьбы 20-х годов. И, как учит нас опыт истории, пользу обществу, народу это вряд ли принесет.

Другая странная особенность расширенного пленума Ленгубкома 4 января — история с секретариатом. Совершенно неожиданно даже для ряда членов бюро губкома этот вопрос не был включен в повестку дня. Более того, он интенсивно обсуждался за несколько часов до начала пле­нума как на заседании секретариата, так и на бюро губкома. И был вклю­чен предварительно в повестку дня пленума. И вдруг исчез. Почему?

Мне представляется, потому, что на бюро Ленгубкома речь шла об избрании только одного секретаря. «Просить Центральный Комитет утвердить секретариат в составе Бадаева, Шверника, Куклина». Таким образом, вместо Евдокимова предлагался Бадаев.

Однако за 20 минут до начала пленума из ЦК в Ленинградский губком поступила телефонограмма о секретариате ЛК, приведенная нами выше. Она была зачитана в самые первые минуты работы пленума. Боль­ше в стенограмме пленума о секретариате и об этой телефонограмме нет ни слова. И это, конечно, не случайно. Ее содержание было неожидан­ным для членов губкома. Ведь предлагалось переизбрать уже двух секре­тарей губкома. Если к возможности переизбрания Евдокимова ленин­градцы были морально подготовлены, то предложение вывести Куклина вызвало своеобразный шок.

Состав секретариата Ленгубкома стал предметом обсуждения 5 ян­варя на специальном бюро. На нем присутствовали все видные оппо­зиционеры организации: Евдокимов, Куклин, Минин, Наумов, Сафаров, Саркис. Были также Томский, Молотов, Петровский, Киров, Анд­реев. Как сказано в документе: «слушали сообщение комиссии Политбюро ЦК ВКП(б) о секретариате ЛK.

Постановили:

а) Состав секретариата Ленинградского Комитета определить 3 че­ловека.

б) Ввести в состав секретариата ЛК Кирова, Комарова, Бадаева („за“— 4 чел,).

в) Оставить прежнее решение бюро ЛК от 4/1—26 г. — просить ЦК утвердить секретариат в составе Бадаева, Шверника, Куклина (за — 13, против — 4, воздержался 1).

Ввиду разногласия комиссии Политбюро ЦК с бюро ЛК по вопросу о секретариате передать вопрос на разрешение ЦК ВКП(б)» [188].

Трудно далось это решение. Бюро заседало всю ночь. Противостоя­ние продолжалось. Теперь уже ЦК настаивал на изменении всего сек­ретариата губкома, избранного всего три недели назад. В то же время нельзя не отметить и непоследовательность бюро губкома. Оно уже не просило ЦК утвердить свое решение, а передало вопрос о секретариате «на решение ЦК ВКП(б)».

Что это — наивность? Вряд ли. Скорее всего, боязнь нарушить сло­жившуюся годами партийную субординацию, боязнь стать нарушите­лями партдисциплины.

Конечно, скрытая дискуссия по составу секретариата прослежива­ется и на заседании бюро губкома 7 января. Бюро проходило во второй половине дня. А утром Политбюро ЦК утвердило секретариат Ленгуб­кома в составе: Комаров, Киров, Бадаев.

Реакция на это членов бюро Ленгубкома отразилась в их постанов­лении: «а) Принять к сведению и руководству постановление ЦК ВКП(б) от 7/1—26 г. о секретариате ЛК. б) Довести постановление ЦК ВКП(б) до сведения пленума Ленгубкома» [189].

Никаких споров. «Принять к сведению», «Довести до пленума» — это фактически уже глухая защита.

Пленум губкома открылся 8 января 1926 года. Реакция его участни­ков на постановление ЦК ВКП(б) и бюро губкома от 7 января 1926 года была неоднозначной.

Обратимся к стенограмме. Слово берет Ф. Г. Наливайко (парторга­низатор «Красного Треугольника»): «Пленум ЛК всячески считает своим долгом заявить ЦК, что введение т. Комарова в Секретариат против воли, неоднократно выраженной Ленинградской организацией... не будет содей­ствовать внутреннему ее сплочению, в силу чего Пленум ЛК просит ЦК пересмотреть свое решение о тов. Комарове» ^[190].

Голосуется предложение Наливайко не вводить в состав секретариа­та Н. П. Комарова.

«За» предложение — 90, «против» — 20 (выделено мной. — А. К.).

Между тем результаты голосования породили немало мифов, в том числе и об избрании Кирова. Среди них был и такой: якобы 8 января Кирова вообще не выбрали в состав секретариата губкома, а избрание его состоялось только 12 января на пленуме губкома. В доказательство этого приводились следующие аргументы: в связи с избранием Кирова бакинцы приняли свое письмо-поздравление ленинградским коммуни­стам только 12 января, а состав секретариата Ленгубкома был опубли­кован в «ЛП» еще позднее — 14 января.

Но все дело в том, что 12 января пленума Ленгубкома вообще не было. В протоколах нумерация пленумов соблюдена. И следующий по порядковому номеру после 8 января пленум состоялся 19 января. Более того, уже 8 и 9 января в адрес ряда партийных организаций ушли теле­фонограммы за подписью Кирова.

Чем же объяснить мифы? Рискну высказать предположения.

Нельзя исключить сознательной дезинформации, которую распростра­няли сторонники «новой оппозиции». На роль партийного лидера претен­довали и другие. Среди них называют Н. П. Комарова и И. М. Москвина, но документальных подтверждений тому пока не найдено.

Возникает вопрос: а как сам Сергей Миронович Киров относился к своему новому назначению?

В связи с этим огромный интерес представляют письма С. М. Киро­ва, адресованные жене — М. Л. Маркус-Кировой, Г. К. Орджоникид­зе и И. В. Сталину. В письмах, особенно к жене, не рассчитанных на широкую аудиторию, Сергей Миронович Киров писал искренне, не ис­кал осмотрительных, точно взвешенных слов. Эти письма отражают его отношение и к тому, что происходило на съезде, и к его назначению на работу в Ленинград. Передо мной — два письма Кирова к жене. Они не датированы. По-видимому, первое было написано 24—25 декабря 1925 года (в нем есть фраза: «через неделю или меньше съезд закончит работу»). В письме говорится:

«... Из газет ты узнаешь, что на съезде у нас идет отчаянная драка, такая, какой никогда не было. Читай аккуратно „Правду “ и будешь в курсе дела. В связи с этой дракой здесь стоит вопрос о посылке меня на постоянную работу в Ленинград. Сегодня об этом говорили очень и очень определенно. Я, конечно, категорически отказываюсь. Серго также про­тив моей посылки туда. Не знаю, чем это кончится…» ^[191]

Второе письмо скорее всего было написано Кировым в самом нача­ле января 1926 года, предположительно 4 января.

В этом письме Сергей Миронович сообщал:

«... Произошло то, что намечалось несколько раз ^[192], т. е. меня из Баку берут и переводят в Ленинград, где теперь происходит невероятная склока. Что было на съезде, ты знаешь из газет. Во время съезда нас с Серго посы­лали туда с докладами, обстановка невозможная. Отсюда ты должна меня понять, что как мне трудно ехать. Я делал все к тому, чтобы отделаться, но ничего не получилось. Удержусь ли там или нет, не знаю...» [193]

Эти письма свидетельствуют, что, во-первых, Киров не только не хотел ехать на работу в Ленинград, но даже сопротивлялся, а во-вторых, что у него были сомнения — справится ли он со своими обязанностями на этом новом для себя, но крайне важном для партии участке работы.

Из всего характера этой переписки можно сделать вывод: С. М. Ки­ров в Ленинград ехать не хотел, более того, насколько это было возмож­но в рамках партийной дисциплины, возражал. В этом его поддерживал Г. К. Орджоникидзе. И было принято в определенной степени компромиссное решение: Киров едет в Ленинград на несколько месяцев — для борьбы с фракционной деятельностью «новой» оппозиции.

За полмесяца интенсивной разъяснительной работы члены ЦК вы­ступили на 80 партийных собраниях, из них на 10 — Киров. Собрания проходили почти ежедневно.

На заводах и фабриках, в военных и вузовских коллективах оп­позиционеры несли поражение за поражением. Кстати, там, где они имели сильное влияние — «Путиловский завод», «Красный треуголь­ник», завод имени Егорова, в качестве основных докладчиков выступали — М. П. Томский, Г. И. Петровский, В. М. Молотов, К. Е. Воро­шилов, В. В. Шмидт.

10 января 1926 года Киров писал Орджоникидзе: «...Как и следовало ожидать, встретили нас здесь не особенно гостеприимно. Особенно потому, что мы сразу же пошли по большим заводам... По числу членов партии у нас сейчас определенное большинство. Коллективы выносят постановле­ния о переизбрании райкомов, а кой-где требуют переизбрать губком» [194].

Через шесть дней в письме к жене он сообщал: «...Живу в гостинице вместе с членами ЦК, которых здесь достаточно много. Каждый день на собраниях. Ну и собрания здесь! Есть ячейки — 1500—2000 чел. Это одна ячейка. Сплошь, конечно, рабочие и работницы... Положение здесь отча­янное, такого я не видел никогда» ^[195].

В тот же день — 16 января Киров написал письма Орджоникидзе (в Закавказье) и Сталину. Последнее, правда, пока не найдено, но кос­венным доказательством его существования является следующий факт. 17 января Сталин телеграфирует Орджоникидзе — в Тифлис, Микоя­ну — в Ростов, Антипову — в Свердловск, Чубарю — в Харьков: «... От­четная съездовская кампания в Ленинграде приходит к концу. Все сколько-нибудь крупные предприятия уже высказались против оппозиции. Остается Путилов, который на днях отмежуется от оппозиции…»^[196]

Эти телеграммы полностью соотносятся с содержанием найденного письма Кирова — Орджоникидзе: «Дело обстоит так: Выборгский р-н, Петроградский, Володарский — сплошь снами. Осталось несколько ма­леньких заводов. М-Нарвский в большинстве с нами. Путилов — пока нет. Здесь все придется брать с боя!» [197]

20 января 1926 года состоялось партийное собрание на заводе «Крас­ный путиловец». После доклада Михаила Павловича Томского и факти­чески содоклада Григория Еремеевича Евдокимова коммунисты-путиловцы высказались за одобрение решений съезда, в поддержку полити­ческой линии ЦК ВКП(б).

Рабочий день Кирова был загружен до предела. «Не обижайся, — пи­сал он жене, — что пишу мало, очень занят, работаю, ни минуты нет свободной... Работа очень сложная и ответственная. Занят так, что да­же на улице не был ни разу, только в машине».

Завершающим этапом этой кампании явилась XXIII чрезвычайная губернская партийная конференция, состоявшаяся 10—12 февраля 1926 года. В ее работе приняли участие член Политбюро ЦК ВКП(б) Н. И. Бухарин и кандидат в члены Политбюро ЦК Ф. Э. Дзержинский, выступившие с основными докладами: Бухарин об итогах XIV съезда партии, Дзержинский о перспективах развития промышленности. Ки­ров лишь произнес небольшую речь, весьма яркую по форме.

В связи с этой конференцией большой интерес представляет письмо Кирова к Орджоникидзе от 13 февраля 1926 года: «... Вчера закончили конференцию и тем самым кончили и первоначальные работы против оп­позиции. Сегодня был пленум губкома, избрали секретарем, бюро и пр.... Плохо и очень плохо, что развертывается новая драка на почве невероят­ного местничества... Большим успехом здесь пользовался на конференциях Бухарин и очень маленький успех мой...» [198]

На пленуме губкома Киров был избран первым секретарем Ленгубкома ВКП(б).

3 марта 1926 года «Ленинградская правда» напечатала постановле­ние ЦК ВКП(б) об утверждении Кирова в этой должности.

Ну а как реагировал на это Киров? Изменилось ли его настроение по сравнению с началом года?

Обнаруженные документы позволяют проследить, как постепенно менялось его мнение на возможность работать в Ленинграде.

В письме к жене, написанном, по всей вероятности, в конце января 1926 года (оно без даты), Сергей Миронович отмечает временный ха­рактер своей работы в Ленинграде: обстоятельства «складываются так, что здесь, видимо, застряну месяцев на шесть. Ты знаешь, что я очень не хотел сюда ехать, послан вопреки моим желаниям. Говорили, что месяца на 3, теперь выходит, что едва ли удастся. В середине февраля созываем здесь губернскую конференцию. Это подытожит всю теперешнюю рабо­ту нашу...»

По-видимому, в это же время к Сталину обращался Г. К. Орджони­кидзе в отношении отзыва С. М. Кирова обратно в Закавказье, ибо име­ется телеграмма Сталина на имя Серго от 1 февраля 1926 года. Она гла­сит: «О Кирове поговорим по приезде его на пленум ЦК в марте...»

Однако уже в конце февраля Киров писал секретарю Бакинского горкома — своему приятелю — Леону Мирзояну: «... Здесь работа, брат, интересная; одно говорит о работе: сто с лишним тысяч партийных душ — кое-что значит. Прибавь к этому полтора (почти) миллиона населения и ты будешь иметь размах работы... Но наряду со всем этим нет того пере­плета, что в Баку. Здесь все яснее, меньше сложной дипломатии...» ^[199]

К этому времени Киров, несомненно, ближе узнал Ленинград, его людей, установил контакты со многими партийными, хозяйственными, комсомольскими руководителями. И все же он не оставлял надежды вернуться в Закавказье. Доказательством этому его письмо Орджони­кидзе от 17 марта 1926 года: «... Я, брат, провалялся неделю из-за гриппа. Дурацкая болезнь, температура доходила до 40, 6. Еще и сейчас не очухался как следует... Неделю назад был в Москве один день. Сталина застал в постели, у него тоже грипп... Сталин говорил о Баку... спрашивал кого туда послать. Я говорю С [талину], что пока никого, по окончании догово­ра нашего вопрос разрешится сам собой. Он посмеивается, говорит и Серго надо обязательно взять... (выделено мной. — А. К.)

Много говорили о нашем хозяйстве, о финансах. Очень много открыва­ет интересного, а лучше сказать печального. По словам Сосо, дело опреде­ленно выправляется и несомненно, по его мнению, выправится» ².

Окончательный вопрос о постоянной работе Кирова в Ленинграде, по всей видимости, был решен в конце марта — начале апреля 1926 го­да. Пожалуй, здесь сыграл свою роль приезд в Ленинград Сталина. 12 апреля он выступил с докладом на пленуме Ленгубкома об итогах работы апрельского пленума ЦК ВКП(б), а 13 — на партактиве говорил «О хозяйственном положении Советского Союза и политике партии».

Приезд Сталина, его выступления, встреча с партийным активом несомненно имели своей целью и укрепление авторитета Кирова. Не­случайно именно в эти дни ведется оживленная переписка Кирова с женой о ее переезде из Баку. В конце апреля она приезжает в Ленин­град. Поселились они на улице Красных Зорь, в доме 26/28.

Последние бои оппозиции

В июле 1926 года на объединенном Пленуме ЦК и ЦКК ВКП(б) Ки­ров избирается кандидатом в члены Политбюро ЦК ВКП(б).

Он по-прежнему продолжал работу по укреплению партийной дис­циплины, организованности и единства коммунистов Ленинградской губернии. Дело в том, что не желая смириться со своим поражением, Зиновьев и его сторонники блокировались с Троцким, Шляпнико­вым, Лашевичем и другими группировками. Основой их объединения послужило неверие в ту генеральную линию на построение социализ­ма в одной стране, которую проводил ЦК ВКП(б). Следует подчерк­нуть: это вовсе не означало их отказ от его построения. Просто они связывали успехи социализма с мировой революцией. А пока требова­ли ускорить темпы индустриализации за счет усиленного налогообло­жения крестьянства. Проблемы, поднимаемые троцкистско-зиновьевским блоком, обсуждались на Пленумах ЦК и ЦКК ВКП(б) в 1926 и 1927 годах.

Осенью 1926 года лидеры блока выступили с изложением своих взглядов на собраниях таких крупных организаций коммунистов, как Металлический завод, «Большевик» и др. На «Красном Путиловце» речь произнес Зиновьев, ему отвечал Киров. Рабочие-коммунисты рез­ко осудили оппозицию: «Не мешайте работать», «Больше к нам не при­езжай!» — кричали они.

«Провал оппозиции в Ленинграде, — говорил Киров, — был последним аккордом».

Необходимо отметить, что наряду с разоблачением действий оппози­ционеров на собраниях, ЦК ВКП(б), в том числе и Киров, принимали и другие меры для борьбы с оппозицией. Среди них: перемещение оппо­зиционеров на работу в отдаленные регионы страны, отстранение их от руководящей партийной деятельности, изоляция от средств массовой информации и, наконец, исключение из партии. Из Ленинграда выехали в другие регионы такие деятели оппозиции, как Сафаров, Куклин, Ми­нин, Наумов. Лидерам оппозиции Зиновьеву, Евдокимову, Каменеву разрешалось приезжать в город только по личным делам. Например, на­вестить родственников. Несомненно, подобные меры не способствовали сплочению рядов партии.

Можно ли считать эти меры репрессивными? Наверное, можно, тем более, что сам термин «репрессии» широко употреблялся с середины 20-х годов. Причем большинство коммунистов стояло на позициях их оправдания. Выше я уже писала об этом. Поэтому, на мой взгляд, не­правомерно возлагать ответственность за «репрессии» на XV съезде на Сталина или на Кирова; как это делает неоднократно упоминавшийся мною Н. А. Ефимов; «На... XV съезде ВКП(б) был устроен настоящий суд без права защиты над „троцкистской оппозицией в которую скопом за­числили всех недовольных методами сталинского руководства... Киров разделял полностью требование Сталина к оппозиции: „Или полная капи­туляция, или вон из партии”»^[200].

К сожалению, дело было в то время не в «методах сталинского ру­ководства», а гораздо серьезней — в общем настрое почти всех членов бол ьшевистской партии, в том числе и тех, кого принято называть «ле­нинской гвардией», — как оппозиционеров, так и вставших на сторону Сталина, и более того — в психологической атмосфере, царившей в обществе. Сталин только умело воспользовался этим общим настроением взаимной нетерпимости в целях укрепления своей личной власти. Большинство же коммунистов в те дни, в том числе и Киров, безусловно верили в демократические устои, на которых, как им казалось, твердо держится партия, искренне и честно видели в программе, предложенной XV съездом, единственно правильный путь к социализму. И именно поэтому они столь решительно и бескомпромиссно выступали против оппозиции. Так, М. П. Томский, тоже блестящий оратор, выступая в Ленинграде в ноябре 1927 года на первой областной партийной конференции, говорил: «Оппозиция очень широко распространяет слухи о репрессиях, об ожидаемых тюрьмах, о Соловках и т. д. Мы на это ска­жем нервным людям: «Если вы и теперь не успокоитесь, когда мы вас вы­вели из партии, то теперь мы говорим: нишкните, мы просто вежливо попросим вас присесть. Ибо вам стоять неудобно. Если вы попытаетесь выйти теперь на фабрики и заводы, то мы скажем „присядьте, пожалуйс­та“ (бурные аплодисменты), ибо, товарищи, в обстановке диктатуры пролетариата может быть и две, и три, и четыре партии, но только при одном условии: одна партия будет у власти, а остальные в тюрьме (аплодисменты). Кто этого не понимает, тот ни черта не понимает в дикта­туре пролетариата, тот ничего не понимает, что такое большевистская партия» [201]. Замечу, что на XV съезде Киров тоже требовал: «Все, что пу­тается под ногами, что колеблется и сомневается, должно быть оставлено в исторической пропасти, а нам с вами дорога только вперед и только к победам! (Бурные продолжительные аплодисменты)» ^[202].

В период борьбы с оппозицией проявилось великолепное ораторское искусство Кирова. Все, кто знал его, отмечали: он всегда выступ пал «без бумажки», высоко ценил шутку, умел удачно вставить в свою речь народную поговорку. Конечно, свои речи и доклады он тщательно готовил заранее. Киров часто повторял: главное — найти стержень выступления, ясно представить, какую цель преследуешь, что хочешь сказать. При подготовке к докладу или речи, он собирал большой фактический материал, составлял только ему одному понятный план. В архивах Ленинграда и Москвы хранятся планы многих кировских выступлений.

Бывая на заводах, фабриках, стройках, Киров разговаривал с рабо­чими, техниками, инженерами. Он умел слушать их, завязывать с ними отношения, принимать их советы и замечания. Этому же он учил и дру­гих руководителей Ленинграда.

Киров беспощадно критиковал тех бюрократов, которые дальше своего кресла ничего не видели, не знали местных условий, но с удо­вольствием давали «указания и советы». Он резко осуждал комчванство, зазнайство, высокомерие иных руководителей. Лучшим противоя­дием против этого Сергей Миронович считал критику и самокритику. «Преступником будет каждый из нас, — говорил Киров, — кто по тем или иным соображениям станет рассуждать, что вот, мол, неудобно го­ворить, я лучше помолчу, не буду критиковать. Надо по-честному, по-большевистски, прямо, глядя в товарищеские коммунистические очи, ска­зать: „Ты, милый человек» запоролся, запутался... Я сделаю все, чтобы тебя исправить... Но если ты не исправишься, то тебе придется посто­рониться”» [203].

Подчеркну еще раз: Киров, безусловно, глубоко верил тогда и в пра­вильность курса, намеченного партией, и в творческие силы народа, не видел, да пожалуй и не мог видеть подводных камней, которые встре­тятся на пути. Эта вера была источником неиссякаемой энергии и оп­тимизма, располагавших к Кирову людей и позволивших ему оставить яркий след в истории Ленинграда и области.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

ВО ГЛАВЕ ЛЕНИНГРАДА

ГЛАВА 1

«НАШ МИРОНЫЧ»

Трудовые будни

«Настоящим взлетом в политической карьере Кирова, — пишет Н. А. Ефимов, — стал ленинградский период его жизни (1929—1934)»^[204]. Ес­ли исключить «небольшую» неувязку со сроками (на самом деле Киров работал в Ленинграде без малого девять лет — с 1926 по 1934 год), Ефимов, безусловно, прав: это действительно был взлет в политической карьере Кирова, фундаментом которой являлось не столько его участие в борьбе с различного рода оппозицией, сколько успехи в экономичес­кой жизни города и области.

Киров знал каждое крупное предприятие, всех руководителей круп­ных заводов, фабрик, учреждений, многих ученых, рабочих, писателей. Здесь, в Ленинграде, все ему было дорого. Все силы души и сердца вкла­дывал он в организацию производства блюмингов, турбин, станков — карусельных, расточных, продольных. Осваивались первые отечествен­ные автоматические телефонные станции, мощные масляные выклю­чатели, налаживалось производство синтетического каучука, алюми­ния, появляются первые советские линотипы, фотоаппараты.

Интенсивно шла реконструкция действующих заводов и фабрик. В Ленинграде она имела свои особенности. Если по стране в целом большая часть инвестиций направлялась на новое строительство, то в городе на Неве на модернизацию и расширение промышленных пред­приятий, построенных еще в XIX веке. Шло переоборудование таких гигантов, как «Красный Путиловец», Ижорский завод, машинострои­тельный имени Карла Маркса, Невский им. Ленина, Металлический, Балтийский и другие. По первому слову тех лет были отстроены мяс­ной, молочный, пищевой комбинаты. Возводился Хибиногорск, круп­нейший горнодобывающий центр на Кольском полуострове. Основную рабочую силу при освоении Кольского полуострова составляли, наряду со спецпереселенцами (раскулаченными крестьянами), и заключен­ные. Интересовался ли Киров условиями их быта и труда? Несомненно. Имеется телеграмма Кирова, адресованная руководству треста «Апа­тит» 17 мая 1931 года с грифом «срочно» и «секретно». Она гласит: «4 июня бюро областкома будет заслушан доклад ЦКК-РКИ о результа­тах обследования треста „Апатит“. Вышлите основные моменты состо­яния работы и перспективы треста с таким расчетом, чтобы были полу­чены нами не позднее 31 мая. В частности, необходимо, чтобы были осве­щены следующие моменты: а) Ход работ по выполнению промфинплана; б) строительство обогатительной фабрики и все вопросы, связанные с обогащением апатитов; в) перспективы экспорта апатитов; г) вопросы организации управления разработками (структура, хозрасчет и т. д.); г) состояние и перспективы механизации и использование рабочей силы; д) кадры рабочей силы и техперсонала; е) использование труда раскулачен­ных переселенцев» [205].

Бывая в Хибинах, Киров встречался как с заключенными, так и с раз­личного рода переселенцами. Есть воспоминания, которые описывают беседы и встречи Сергея Мироновича. Киров считал, что производи­тельность труда заключенных, переселенцев во многом определяется ма­териальными и моральными поощрениями. Поэтому уделял большое внимание вопросам наведения элементарного порядка в коммунально­-бытовом и медицинском обслуживании заключенных и переселенцев, установления контроля за их питанием и снабжением. По его настоянию были введены «Почетные трудовые книги», куда заносились фамилии отличившихся в труде осужденных, выдавались им грамоты с предостав­лением определенных льгот. С 1931 года широкое распространение по­лучила система зачетов рабочих дней в срок отбытого наказания. Однако ею могли воспользоваться только уголовные заключенные. Лица, осуж­денные по пресловутой «58», политической статье, не подлежали систе­ме зачетов.

Тем не менее производительность труда на объектах, где работали заключенные, росла. Хибиногорский горнопромышленный район к на­чалу второй пятилетки обеспечивал на 90% всю фосфатно-туковую про­мышленность СССР. Уже в 1934 году экспорт апатитного сырья в Ев­ропу оценивался в 19, 7 млн. рублей.

Отношения между гражданским руководством вновь строящихся на Кольском полуострове предприятий и управлением НКВД скла­дывались непросто. И тогда, в случаях конфликтов, и те, и другое искали арбитра. В Ленинграде в такой роли чаще всего выступал Киров.

В Ленинградском партийном архиве хранится немало документов, повествующих об этом. Приведем лишь одно впервые публикуемое сви­детельство сложных отношений тех лет.

«10 июля 1934 г.

Совершенно секретно.

Секретарю обкома Кирову

Согласно постановлению Президиума ЦИК СССР от 17/II-1933 г. дети высланных кулаков, как находящиеся в местах ссылки, так и вне ее, до­стигшие совершеннолетия восстанавливаются в избирательных правах районными исполкомами по месту жительства при условии, если они занимаются общественно-полезным трудом и добросовестно работают.