Студопедия

Главная страница Случайная страница

КАТЕГОРИИ:

АвтомобилиАстрономияБиологияГеографияДом и садДругие языкиДругоеИнформатикаИсторияКультураЛитератураЛогикаМатематикаМедицинаМеталлургияМеханикаОбразованиеОхрана трудаПедагогикаПолитикаПравоПсихологияРелигияРиторикаСоциологияСпортСтроительствоТехнологияТуризмФизикаФилософияФинансыХимияЧерчениеЭкологияЭкономикаЭлектроника






Во власти террора 3 страница






Судя по документам, Николаев морально был полностью готов к совершению террористического акта уже в начале ноября. Это подтверж­дается записями в его дневнике. Так, 9 ноября он пишет: «Если на 15/Х и на 5/XI я не смог сделать этого... то теперь готов — иду под расстрел, пустяки — только сказать легко».

Из этой записи очевидно, что Николаев морально, духовно не го­тов был совершить теракт ни 15 октября (день задержания Николаева у дома Кирова), ни 5 ноября (на торжественном заседании, посвя­щенном 17-й годовщине Великой Октябрьской социалистической ре­волюции)...

14 ноября новая запись: «Сегодня (как и 5/XI) опоздал, не вышло. Уж больно здорово его окружали — как мал.[енького] вел.[и]. На вокз.[але] с Кр.[асной] стр.[елы]... Я сознаю наск.[олъко] серьезное положн.[ие]. Я знаю, что если только взмахну, то мне дадут по шапке. Ведь 15/Х только за попытку встретиться Меня увезли в Дом Слез" (Управление НКВД. — А. К.), а сейчас за удар получу 10 000 [ударов] и больше воз можно.

Удар должен быть нанесен без мал.[ейшего] промаха... 14/XI» [478].

Эта запись в дневнике была сделана в тот день, когда Николаев хотел первоначально совершить террористический акт. С этой целью он встречал на Московском вокзале поезд «Красная стрела», на котором Киров возвращался из Москвы с заседания Политбюро. ЦК ВКП(б), состоявшегося 13 ноября. Однако совершить убийство ему помешала охрана. Впоследствии на допросе Николаев показал: Кирова окружало слишком много людей, и я боялся попасть в кого-либо другого.

Тем не менее 21 ноября он вновь пишет Кирову. И снова умоляет «разобраться в его деле по справедливости», жалуется — «я уже восьмой месяц без работы, у меня голодают дети».

До трагедии в Смольном оставалось десять дней. Как расценить это новое послание Николаева?

Полагаю, он бросался из одной крайности в другую. Стрелять страшно — в ноябре Николаев не сомневался, что это означает для него — расстрел. Приведенные записи из дневника являются ярким подтверждением этого. В связи с этим он предпринимает новую отча­янную попытку достучаться до высокого начальства. Недаром в народе говорят — «надежда умирает последней». Вполне возможно, что, на­правляя это письмо Кирову, Николаев надеялся на благоприятный исход своего дела. Но прорваться сквозь бюрократический заслон он не смог.

Между тем его не оставляет и мысль об отмщении за все, что с ним случилось. Поэтому одновременно с посланием к Кирову о помощи Николаев продолжает подготовку к теракту.

При аресте у Николаева изъят план убийства. Сначала я сомневалась в его существовании, считала его очередной «липой» НКВД. При этом исходила из того, что если следствие упорно доказывает версию загово­ра, да еще со «строжайшей конспирацией», то вряд ли на бумаге разра­батывается и сохраняется подробный план покушения, да еще вручает­ся непосредственно исполнителю теракта. Но факт остается фактом: такой план существовал. Почерковедческая экспертиза установила – выполнен рукой Николаева.

Он представляет собой записи, сделанные на двух листах. Имеет за­головок «План». Точной даты на нем нет, но есть пометка «XI-1934 г.». На первом листе в левой части написано: «Учет внешних и внутренних обст.[оятелъст]в». К ним Николаев относил: отсутствие против него подозрений; энергичные действия, создание условий для теракта. Глав­ным в успехе акции он считал смелость. По его мнению, следовало пой­ти и на хитрость: незаметно спрятать оружие, возможно даже для это­го забинтовать левую руку или нести в ней пакет (портфель), но пра­вая рука — всегда должна быть свободная. Другой тезис плана гласит: «Внутр.[енние] переж.[ивания] и сила воли (оконч.[ательное] реш.[ение])».

Огромное внимание в плане уделяется разработке Николаевым воз­можного места совершения предстоящего преступления. Предоставим слово документу:

«1 от Х до Х треб.[уется] пробеж.[ать] 200 м.

Войти раньше К.[ирова]

Серия вопросов

1. Это д. 28

2. Спрос К.[ирова], п[исьмах], Н.[иколаева]

3. Ах... с Кронвер[кского]

4. Зачем

5. При входе К.[ирова] пойти навстречу приготов.[иться] 1. в уп[ор] или 2. сзади...

Дать 1, 2, 3... [выстрела] (при заблаговремен.[ной] подгот.[овке] кол.[ичество] б.[олъше])

II. Через 2—4 секунды послед.[ний] сзади К.[ирова]

III. 1. на уч. Ск.[ороходова]

2. М. Г. [Максима Горького]

3. у Д. Б. [Деревенской Бедноты]

При соотв.[етствующем] стеч.[ении] обст.[оятельств] после же 1-го в.[ыстрела] сделать набег на м.[ашину]

а) разб.[ить] стекло и пал.[ить]

б) отк.[рыть] дверцу...

IV. В См-м.[Смольном]

При перв.[ой] встрече

(овлад.[еть] дух.[ом] и решл.[ительно])» [479].

Эта часть плана нуждается в расшифровке. Николаев определил не­сколько мест возможного совершения террористического акта против Кирова. Условно их можно назвать так: 1. Дом 26/28 на улице Красных Зорь, где жил Киров. 2.3 точки по маршруту правительственной трассы. 3. Смольный.

В первом случае от места «X» (то есть там, где будет Николаев) до места «X» (где будет Киров) требуется пробежать 200 шагов, войти рань­ше Кирова в парадную дома, задать ему серию вопросов, спросить его о письмах Николаева или спросить о Кронверкском проспекте.

Во втором случае акцию можно совершить в 3-х пунктах: 1. На пере­сечении ул. Красных Зорь с улицей Скороходова; 2. Или на пересече­нии ул. Красных Зорь с проспектом Горького; 3. Или на участке ул. Деревенской бедноты.

Место акции против Кирова в Смольном не конкретизировано. План предусматривал и способы совершения убийства: при входе Кирова в парадную стрелять в упор или сзади, сделать 1, 2, 3 выстрела, но заблаговременно подготовиться и к большему числу.

На намеченных пунктах правительственной трассы при соответ­ствующем стечении обстоятельств после первого выстрела «сделать набег на машину» и охранников, разбить стекло, открыть дверцу и палить.

В Смольном при первой же встрече овладеть духом и действовать решительно.

Следует заметить, что, хотя полной фамилии человека, которого Николаев собирается убить, он не называет, это несомненно Киров. Об этом свидетельствует адрес, где живет его предполагаемая жертва, рас­шифровка улиц на правительственной трассе и, наконец, упоминание Смольного.

Интересно отметить, что в «Плане» в конспективной форме изло­жены заметки Николаева, созвучные его рассуждениям, имеющимся в письмах, жалобах, дневнике. А именно:

«Мой тернист.[ый] путь (Автобиографический] расск.[аз]) Последн.[ие] Событ.[ия] (завещ.[ания], письмо на имя ЦК) Отсутств.[ие] перспектив 8 м-цев б/раб.[оты];

Надежда юнош.[ей] питает...

0 (ноль) внимания на заявл.[ения]

Против — вспыльч.[ивость], радост.[ь] и жал.[ость]

Момент и раск.[аяние]

Исторические] акты...

Мы и они...

Все остальное...

на уме» [480].

Таким образом, как видно из документов, мысль о свершении тер­рористического акта, возникшая у Николаева еще в августе 1934 года, в ноябре оформилась уже в четко разработанный план.

В письме, озаглавленном «Мой ответ перед партией и отечеством» он писал: «Как солдат революции, мне никакая смерть не страшна. Яна все теперь готов, а предупредить этого никто не в силах. Я веду подго­товление подобно А. Желябову... И готов быть на это ради человечества, оставляя на добрых людей, — мать, жену и малолетних детей... Привет царю индустрии и войны Сталину...»

На всех допросах 1—6 декабря Николаев продолжал утверждать: «Я совершил индивидуальный террористический акт», «действовал один», «совершил убийство в одиночку».

Допрашивал ли Сталин Николаева? Да. Это произошло 2 декабря 1934 года в Смольном. На допросе присутствовали: Ворошилов, Жда­нов, Молотов, Ягода, Чудов, Кодацкий, Медведь, Ежов.

В нашей и зарубежной исторической литературе воспроизводится такая схема. На вопрос Сталина: «Зачем ты это сделал?» Николаев якобы закричал, показывая в сторону Запорожца: «Это они меня за­ставили. Это они». Вот как описывает эту сцену А. Антонов-Овсе­енко:

«Сталин спросил:

Вы убили Кирова?

Да, я... — ответил Николаев и упал на колени.

Зачем вы это сделали?

Николаев указал на стоящих за креслом Сталина начальников в форме НКВД:

Это они меня заставили! Четыре месяца обучали стрельбе. Они сказали мне, что...»

Сцена весьма красочная, но в ней нет одного — правды! Установлено абсолютно точно, что Запорожца в это время вообще не было в Ленин­граде, а не только в Смольном. Не присутствовал на допросе и прокурор Ленинграда Пальгов, ибо с 19 ноября 1934 года он находился в отпуске, а исполнял обязанности прокурора его заместитель Лапин. Пальгов при­ехал в Ленинград перед объединенным пленумом обкома и горкома ВКП(б) 11—12 декабря 1934 года[481]. Поэтому утверждения бывшего партследователя КПК при ЦК КПСС Ольги Григорьевны Шатуновской о том, что старые большевики Опарин и Дмитриев могли якобы со слов М. С. Чудова и Пальгова рассказать ей о ходе допроса Николаева Стали­ным в Смольном, на наш взгляд, являются недостоверными.

Куда более достоверные сведения о допросе Николаева сообщил Феликсу Чуеву В. М. Молотов: «...говорили с убийцей Кирова Нико­лаевым.

Замухрышестого вида, исключен из партии. Сказал, что убил созна­тельно, на идеологической основе (выделено мной. — А. К.). Зиновьевец. Думаю, что женщины там ни при чем. Сталин в Смольном допрашивал Николаева.

Что из себя представлял Николаев?

Обыкновенный человек. Служащий. Невысокий. Тощенький... Я ду­маю, он чем-то был, видимо, обозлен, исключен из партии, обиженный такой. И его использовали зиновьевцы. Вероятно, не настоящий зиновьевец и не настоящий троцкист.

Осужден был не один Николаев, а целый список, — говорю я.

Дело в том, что не за покушение они были осуждены, а за то, что участвовали в зиновьевской организации. А прямого документа, насколько я помню, что это было по решению зиновьевской группы, не было.

Поэтому он как бы отдельно выступал, но по своему прошлому он был зиновьевец» [482].

Что несомненно соответствует действительности из высказываний Молотова, это описание внешнего вида Николаева, его психологиче­ского состояния и вывод Вячеслава Михайловича о мотивации убий­ства — невысокий, тощенький, обиженный, обозленный, убил созна­тельно, по идеологическим мотивам. По всей вероятности, Николаев что-то говорил о своем исключении из партии, и это засело в памяти Молотова. Интересна фраза Молотова: «не настоящий зиновьевец, не на­стоящий троцкист», — по-видимому, это сложилось из того общего «бреда», что кричал Николаев. Он действительно не имел никакого от­ношения ни к одной оппозиции, и никакого документа, вынесенного оппозицией по поводу убийства Кирова, не было.

Между тем имеются свидетельства, что привезенный из тюрьмы в Смольный Николаев впал в реактивное состояние нервического шока, никого не узнавал, с ним началась истерика, и он закричал: ото­мстил», «Простите», «Что я наделал!». Более того, после возвращения из Смольного Николаеву оказывалась медицинская помощь врачами- невропатологами.

Никаких официальных записей допроса Николаева в Смольном не велось. Но сохранился рапорт сотрудника НКВД, охранявшего Нико­лаева в камере. Это Кацафа. В своем объяснении он писал: «Охрана Ни­колаева нам была поручена сразу оке, как его допросил Сталин в присут­ствии Молотова, Ворошилова, Ежова, Косарева и руководства НКВД во главе с Ягодой. Передавая мне Николаева в Смольном, заместитель на­чальника оперода НКВД Гулысо сказал, что этот подлец Николаев в очень грубой форме разговаривал со Сталиным, что отказался отвечать на его вопросы. На вопросы Ворошилова Николаев отвечал охотно, но на вопрос, почему он стрелял в Кирова, ответил, что ему не давали работы, что семье и ему не давали путевок на курорт, несмотря на то, что семья его и сам он больные люди, и т. п.» [483].

После того как Николаев в камере окончательно пришел в себя, он сказал Кацафе: «Сталин обещал мне жизнь, какая чепуха, кто noверит диктатору. Он обещает мне жизнь, если я выдам соучастников. Нет у меня соучастников» [484].

Следует сказать: до тех пор пока во главе Ленинградского управле­ния НКВД стоял Ф. Д. Медведь, на допросах Николаева всегда присут­ствовали руководители отделов этого управления, Николаев твердо сто­ял на своем: совершил убийство Кирова один.

3 декабря старое руководство Ленинградского управления НКВД провело последний допрос Николаева.

Вечером 3 декабря руководство Ленинградского УНКВД было от­странено от дознания. Имеется документ, последний из подписанных Ф. Д. Медведем в должности начальника Ленинградского управления НКВД, — письмо, адресованное Н. С. Ошерову и Т. С. Назаренко. На нем проставлены дата и время: 3 декабря, 16 часов 15 минут. В письме говорится: «Ставим в известность, что по предложению НКВД СССР о личности убийцы Николаева Леонида Васильевича никаких сведений какого-либо характера никому не давать, в том числе учреждениям и коррес­пондентам, особенно корреспондентам иностранных газет». Документ имеет гриф «строго секретно». Отпечатано четыре экземпляра, найдено три. Первый экземпляр не содержит никаких пометок. На втором (а возможно, на третьем) экземпляре чьей-то рукой карандашом впи­саны еще две фамилии адресатов: П. И. Струппе и Н. Ф. Свешников. Кто вписал их, установить не удалось. Важно другое — это не рука Ф. Д. Медведя. Неизвестно и время посылки экземпляра с карандаш­ными пометками.

Загадочен подбор адресатов: Наум Самуилович Ошеров, несомнен­но, хорошо знал Николаева, ведь это он брал его в РКИ. Николаева могли знать Н. Ф. Свешников и П. И. Струппе. Напомню: Н. Ф. Свеш­ников — секретарь Кирова, заведующий особым сектором обкома. Петр Иванович Струппе с августа 1929 по июнь 1930 года был секрета­рем Выборгского райкома ВКП(б). Пока не ясно, почему документ был адресован также ответственному работнику Ленсовета Титу Степанови­чу Назаренко.

Вечером 3 декабря по распоряжению наркома НКВД СССР Генриха Ягоды временно исполняющим обязанности начальника Ленинградско­го управления НКВД был назначен Я. С. Агранов. 4 декабря об этом из­вестили центральные газеты[485]. Через несколько дней на эту должность был назначен Л. Заковский. Тогда же были отстранены от ведения след­ствия и ленинградские чекисты Ф. Т. Фомин, А. С. Горин-Лундин, П. И. Лобов, А. А. Масевич и др. В тот же день состоялось объединенное бюро обкома и горкома ВКП(б). В принятом им решении указывалось, что бюро всецело одобряет приказ НКВД СССР о смещении с должнос­ти Медведя, Фомина и ряда ответственных работников Ленинградского управления НКВД и предании их суду за халатное отношение к своим обязанностям по охране государственной безопасности в Ленинграде. Этим же решением Медведь и Фомин выводились из состава бюро обко­ма и горкома. Одновременно было предложено вывести Медведя из со­става президиума Облисполкома и Ленсовета. Бюро обратилось в ЦК ВКП(б) и к наркому внутренних дел Ягоде с просьбой срочно принять меры по проверке и укреплению аппарата уполномоченных НКВД Ле­нинграда. Оно предложило всем организациям и каждому члену партии «максимально усилить свою бдительность и оказать всемерную поддержку и помощь новому руководству Управления НКВД по Ленинградской области в борьбе со всякого рода вылазками классовых врагов»[486].

Что же произошло в период между 2 и 3 декабря? Почему столь по­спешно были смещены ленинградские чекисты? И есть ли здесь связь со следственным делом Николаева? Безусловно, события тех дней свя­заны в единое целое. Отрицать это, по меньшей мере, бессмысленно. Но не менее опасен и упрощенный подход к ним.

Примером может служить опубликованная 1 декабря 1990 года в ле­нинградской газете «Смена» статья историка Евы Пашкевич «Отпечат­ки пальцев Сталина никогда не будут найдены». Замечу, что автор дли­тельное время преподавала историю КПСС и должна бы знать цену фактам. Кстати, ни в одном фонде архивов, где хранятся самые различ­ные документы о Кирове, Е, Пашкевич не работала. Но предоставим ей слово: «Третья история изложена в стенограмме Д. Лазуркиной, а также известна из другого источника [487]. На ноябрьские праздники 1934 года в под­выпившей компании сотрудников Ленинградского УНКВД шел разговор о том, что Кирову осталось недолго жить. Жена одного из них попыталась было сообщить об этом П. Струппе, но не была к нему допущена и оказа­лась в психушке. После убийства Кирова она все-таки пробилась в Смоль­ный к самому Сталину. Он ласково принял ее, но потом она исчезла...»

Действительно, имеются воспоминания Доры Абрамовны Лазурки­ной, 1884 года рождения, члена партии с 1902 года, наговоренные ею на магнитофон незадолго до кончины в 1971 году. Эти воспоминания содержат много неточностей. Так, Дора Абрамовна утверждала, что присутствовала при разборе апелляции Николаева в Смольнинском РК ВКП(б). Ей изменила память. Все лица, присутствовавшие там, обозна­чены в соответствующих документах. Фамилии Лазуркиной в них нет и быть не йогло. До января 1934 года она действительно являлась членом президиума Ленинградской областной контрольной комиссии ВКП(б), но затем была переведена на работу ответственным инструктором культпропотдела горкома ВКП(б)[488].

Нельзя отрицать и того, что Лазуркина много слышала об убийстве Кирова, поскольку одновременно она была членом парткома партколлектива обкома и горкома ВКП(б), принимала участие в подготовке ряда дел коммунистов — работников Смольного, прямо или косвенно связанных с убийством Кирова. Все они (Шитик, Владимиров и др.) были исключены из парщи в начале января 1935 года. Большинство из них тогда же было арестовано. Их вина заключалась лишь в том, что 1 декабря 1934 года, зная Николаева лично, они разговаривали с ним. Шитик, как уже говорилось, отказала Николаеву в билете на партактив. Владимиров сообщил ему, что доклад будет делать сам Киров. Стено­граммы, протоколы партбюро и собраний Смольного свидетельствуют, что Дора Абрамовна играла на них роль одного из главных «обвините­лей», называя Шитик «троцкисткой», распространителем «контррево­люционных слухов об убийстве Кирова»[489].

Прежде чем привести воспоминания самой Д. А. Лазуркиной, от­носящиеся к 1971 году, читателю будет небезынтересно узнать, что го­ворила, как действовала Дора Абрамовна в те трагические дни в Смольном. Это позволит более критически отнестись ко всему, ска­занному ею.

28 января 1935 года непосредственно «тов. Лазуркиной» зам. на­чальника СПО УГБ Ленинграда Стромин направляет следующий доку­мент: «СПО УГБ НКВД по Л. О. были получены сведения о том, что в Управлении Ниточного треста в связи с убийством т. Кирова распростра­няются провокационные слухи и сплетни.

Произведенным расследованием установлено, что первоисточником слухов является сотрудница Смольного — Шитик Евгения Герасимовна.

Шитик Евгения еще до опубликования в газетах фамилии убийцы рас­сказала проживающим вместе с ней в квартире, что тов. Кирова убил Николаев, что следствие задерживается из-за того, что убийца сильно избит — у него выкручены руки из ключиц и лежит при смерти (выделено мной — А. К.).

Проживающие с Шитик в одной квартире — гр. Юрьева-Куляшева и Шитик Ольга Герасимовна—сотрудница кооператива „Кр. Звезда“ в свою очередь передали полученные ими сведения своим знакомым и сослуживцам, чем способствовали появлению в городе провокационных слухов, связанных с убийством тов. Кирова.

Гр. Шитик, Ольга, сотрудница кооператива „Кр. Звезда” [490] привлека­ется нами к ответственности».

К этой справке был приложен протокол допроса Юрьевой-Кулешовой, произведенный следователем. Она показала: «На следующий день после убийства тов. Кирова она (Ольга Шитик. — А. К.) рассказала мне, что „убийство совершено в Смольном. Убийца Николаев сам пытал­ся покончить с собой, с каковой целью произвел в себя выстрел, пуля про­шла по лицу и засела в потолке. Сразу оке после произведенного выстрела в себя, Николаев был схвачен находившимися там монтерами и связан проволокой Этими же словами я на базе и делалась с некоторыми со­трудниками».

На вопрос следователя, что известно о связях Евгении Шитик с Ни­колаевым, Юрьева-Кулешова ответила: «Со слов Ольги Шитик мне из­вестно, что ее сестра Евгения знакома с Николаевым, что перед убийст­вом т. Кирова — Николаев заходил к ней в служебный кабинет. Далее го­ворила, что Николаев тоже работает в Смольном. Мне известно, что Ольга и Евгения Шитик являются членами ВКП(б). Муж Ольги – Михаил Борисович Падво (директор театра Мюзик-Хола) тоже член ВКП(б). Со­стоял ли кто либо из них в оппозиций, мне неизвестно.

Записано с моих слов верно и мной прочитано. Юреева-Кулешова».

Предоставим слою и самой Д. А. Лазуркиной, которая, выступая 1 февраля 1935 года на заседании парткома ленинградского обкома и горкома ВКП(б), говорила: «...После событий 1 декабря каждый из нас, в особенности парткомы, занялись изучением своего состава и стали ис­кать нет ли лиц, которые принимали участие в оппозиции и тов. Шитик, как парторганизатор, должна рыла также пересмотреть у себя свой состав группы. Когда ее спросили почему она этого не сделала, она ответила, что от Альберга (член парткома. — А. К.) получила поздно предложение, в трамвае, т. е. встала на формальную точку зрения. Неза­висимо от того, где она получила такое указание, она сама, как член пар­тии, должна была взять на просмотр свой состав. Это формальное отно­шение, а не большевистское заявление.

Все, что имеется в деле т. Шитик рисует ее, как большевика, как члена партии, который вместо того, чтобы вести большевистскую борь­бу, сама покровительствовала своим оппозиционерам, не выявляла, не бо­ролась, не давала сведений парторганизации о том, что у нее в родстве имеется такой оппозиционер. Кроме того, товарищи, вы знаете, как мы боролись со всякими слухами, со всякими сплетнями в связи с убийством тов. Кирова, а тов. Шитик являлась распространителем таких сплетен. Она явилась к своей сестре и рассказала о том, что Кирова убил Николаев, о том, что он стрелял в себя, о том, что Николаев про силу нее билет на актив. По сведениям, которые имеются у меня, т. Шитик рассказала своей сестре... что его связали чуть ли не ремнями, избили его и на этом основании следствие затягивается. Это Шитик все отрицает... Таким образом рассадником контрреволюционных слухов была Евгения Шитик... такому члену партии не место в рядах коммунистической партии» [491].

И 1 февраля 1935 года Е. Шитик исключили из партии. Ее арестова­ли в 1935 году, Д. А. Лазуркину — в 1937 году. Еще до XX съезда партии Дора Абрамовна появилась в Ленинграде. На партийном учете она со­стояла в музее С. М. Кирова, который с 1938 года находился в особняке Кшесинской. Попутно замечу, что впоследствии он был закрыт по лич­ному указанию Н. С. Хрущева, заявившего, что «развели тут в Ленин­граде культ личности Кирова». Автор данной книги работала тогда в му­зее Кирова. Д. А. Лазуркина любила выступать перед нами — молодыми сотрудниками: рассказывала о своих встречах с Лениным, о том, как распространяли «Искру», но никогда не говорила об обстоятельствах убийства С. М. Кирова, хотя Сталин был уже мертв, а Берия — расстрелян.

Вернемся к более поздним воспоминаниям Д. А. Лазуркиной. Тогда ей было 87 лет.

«Когда Кирова убили, — говорила она, — прибежал ко мне секретарь Струппе — Иовлев... стал плакать: „Я совершил преступление”, - гово­рит. И рассказал вот что. Месяц назад к нему пришла женщина и требо­вала обязательно встречи со Струппе... Он сказал, что Струппе нет. Он уехал в область... И тогда она сказала вот что... „позавчера, в воскресе­нье, наше НКВД было в Детском Селе, там собрались руководящие работ­ники НКВД... Они напились, и было слышно, что они говорили об убийстве Кирова"... И вот Кирова убили пришел ко мне Иовлев на другой день со слезами, убитый тем, что не рассказал сразу, месяц назад, когда была у него эта женщина. Я сказала: „Знаешь что, идем сейчас же, приехала ко­миссия по расследованию убийства Кирова, приехал Ежов. Пойдем к не­му..." Пришли. Он выслушал, сказал: „Я должен пойти к Сталину”».

Д. А. Лазуркина перепутала. Леонид Львович Ильев (а не Иовлев), 1904 года рождения, уроженец г. Борисова Тамбовской губернии, член партии с 1921 года — работал в аппарате Ленинградского горкома ВКП(б) с 1932 года и был не секретарем Струппе, а непосредственным начальником Д. А. Лазуркиной — заместителем заведующего культпропотделом. Секретарем же П. И. Струппе с 1931 по апрель 1937 года был Иван Павлович Ильин, член партии с 1918 года[492].

«Женщина» — тоже лицо вполне реальное, но на самом деле все было, мягко говоря, несколько иначе. Женщину разыскали 3 декабря. Сталин действительно беседовал с ней. Это была Мария Николаевна Волкова, родившаяся в селе Ильинское, Череповецкого района, Воло­годской губернии в семье лесничего. Она окончила четыре класса цер­ковноприходской школы. Хотела учиться в гимназии, но произошла революция. Она вышла замуж, родила дочь. В середине 20-х годов сго­рел дом отца со всем имуществом, и некогда зажиточная семья осталась без средств к существованию. В начале 30-х годов Волкова появилась в Ленинграде. Надо было куда-то устраиваться работать. И подалась она в няньки к секретарю Струппе И. П. Ильину, у которого было двое ма­лолетних сыновей. По совместительству нянька являлась секретным сотрудником Ленинградского ОГПУ. Причем стала она им по доброй воле и оставалась в этом качестве до самой своей смерти, которая на­стигла ее в психиатрической больнице на Пряжке в начале 70-х годов.

«У матери, — вспоминала ее младшая дочь, — всегда был тяжелый характер, высокомерный, подозрительный. Она, конечно же, была начи­танней своих односельчан. И память у нее была отличная. Ей бы не в кол­хозе работать, а какую ни есть кожаную куртку, хоть небольшого, да начальника». Такую власть Волковой давала должность сексота. И она старалась вовсю[493].

М. Н. Волкова была сожительницей сотрудника НКВД. В доме от­дыха НКВД она могла быть и в этом качестве, и по должности сексота. Руководящие работники НКВД в том доме отдыха не бывали. Но тем не менее Мария Николаевна действительно рассказала Ильину, секре­тарю Струппе, о якобы существующем среди сотрудников НКВД заго­воре с целью убийства Кирова. Что же предпринял Ильин? И тут выри­совывается несколько иная картина, чем та, которую рассказывала Ла­зуркина, а вслед за ней Е. Пашкевич и другие публицисты. Дело в том, что Ильин сразу же сообщил об этом в НКВД.

Когда в 1937 году Ильина исключали из партии, этот факт фигури­ровал в одном из выступлений в защиту Ильина: «...Ильин в 1934 году предотвратил теракт на т. Кирова и т. Рубенов (уполномоченный Ко­митета партконтроля ЦК ВКП(б) по Ленинграду и области. — А. К.) сказал, что это обстоятельство надо учесть. Ильин использовал свой долг гражданина, ему стало известно, что готовится теракт и он сообщил об этом в НКВД» [494].

Не сомневаюсь, что этот факт тщательно проверялся в НКВД. И его просто проигнорировали. Почему? Ответ на этот вопрос могут дать документы работника Ленинградского УНКВД Георгия Алексее­вича Петрова, осужденного Военной коллегией Верховного суда СССР в Москве 23 января 1935 года по статье 193, п. 17. Он обвинялся «в неприятии мер и своевременном выявлении и пресечении деятельности в Ленинграде контрреволюционной террористической зиновьевской груп­пы — в том теле убийцы тов. Кирова — злодея Л. Николаева, хотя они имели все необходимые для этого возможности». Кстати, Г. А. Петров — единственный из 12 ленинградских чекистов, проходивших по этому процессу, полностью реабилитирован 20 октября 1966 года. 32 года до­казывал он свою невиновность и алогичность, абсурдность доноса Волковой.

Слово за документом. «...Во второй половине 1934 года, — писал Г. А. Петров, — уполномоченный III отделения НКВД по Ленинградской области (я в то время работал оперуполномоченным 2-го отдаления Осо­бого Отдела) Григорий Ильич Драпкин передал мне письмо, написанное малограмотным почерком за подписью Волковой, которая сообщала, что в Ленинграде существует контрреволюционная организация „Зеленая лам­па" в количестве 700 чел.».

Проработкой всех сообщенных Волковой данных поручено было заниматься Г. А. Петрову и его группе; Он вызвал Волкову. «...Я спро­сил, — продолжает Петров, — откуда она узнала численность и ее на­звание — она ничего ответить не могла. При.последующих встречах Волкова также давала неправдоподобные материалы: то она, будучи в гостях у одного знакомого ей путиловского рабочего на квартире, обна­ружила корзину с человеческим мясом, то у других своих знакомых обна­ружила машинку для печатания червонцев, то ее втолкнули в легковую машину и увезли под Ленинград в пригородное местечко Лигово, где она в подвале обнаружила ящик со снарядами и в доказательство развернула платок и вынула из него гильзу старого образца, которую держат на столе для карандашей. Со слов Волковой, на квартире в Лигово прожи­вал руководитель „Зеленой лампы", бывший царский генерал Карлинский... Ни один из этих материалов после тщательной проверки под­твержден не был».


Поделиться с друзьями:

mylektsii.su - Мои Лекции - 2015-2024 год. (0.014 сек.)Все материалы представленные на сайте исключительно с целью ознакомления читателями и не преследуют коммерческих целей или нарушение авторских прав Пожаловаться на материал