Во власти террора 6 страница

Последним, 13-го декабря был арестован Сергей Осипович Ман­дельштам, уроженец г. Риги, член партии с 1917 года. Ему было 38 лет. Он рано начал трудиться на прославленном Путиловском заводе, затем четыре года провел на фронтах гражданской войны, после демобилиза­ции вернулся на свой завод. Сторонник Зиновьева, Мандельштам вско­ре после XIV съезда ВКП(б) направляется на работу в Архангельскую губернию, где губернской контрольной комиссией ВКП(б) в 1928 году исключается из партии. После неоднократных обращений в Ленин­градский обком партии, ЦК ВКП(б) в апреле 1929 года Сергея Осипо­вича восстанавливают в правах члена ВКП(б) с отметкой в партдокументах о пребывании вне партии с января 1928 по апрель 1928 года. Ему разрешают вернуться в Ленинград. Перед арестом он работал замести­телем руководителя экономического сектора «Гипромеза»^[522].

Еще по совместной работе на Путиловском заводе Мандельштама хорошо знал Н. И. Ежов. Видимо, «по знакомству», он лично допраши­вал его. Бывший чекист Р. О. Попов рассказывал об этом так: «Мне по­звонил Луллов (зам. начальника одного из отделений СПО. — А. К.), по­просил срочно зайти к нему. Я пришел. У него сидел арестованный. Луллов сказал „покарауль" и вышел. А через несколько минут вернулся, но уже вместе с Ежовым и А. Косаревым. Ежов подошел к арестованному, сел сбоку на край стола, назвал его „Сергеем" и стал вспоминать, как они вместе работали на Путиловском заводе и боролись там с меньшевиками. А потом Ежов стал убеждать Мандельштама сознаться в преступлении против Кирова, говоря: „Вы подали заявление об отказе от своих взгля­дов, но сами сохранили их, встречались, культивировали ненависть к ру­ководству партии — Сталину, Молотову, Кирову, хотя имя его не назы­вали, вербовали своих сторонников, выступали против диктатура пролетариата“».

В ходе следствия Мандельштам признал себя виновным как в при­надлежности к подпольной группе бывших оппозиционеров, так и в том, что он является членом «Ленинградского центра». Однако, несмотря на все ухищрения Ежова, отказался признать себя виновным в убийстве Кирова.

Пока на заводах и фабриках, вузах и учреждениях шли собрания, а на улицах — митинги, на Литейном 4 — в здании УНКВД по Ленин­градской области следственная бригада во главе с Я. С. Аграновым и представителем Прокуратуры СССР Л. Р. Шейниным лихорадочно за­канчивала работу по «увязке» всех материалов следственного дела.

22 декабря Наркомат Внутренних дел СССР опубликовал наконец данные «предварительного расследования», согласно которым убийст­во Кирова было совершено Николаевым в качестве члена «террористи­ческой подпольной антисоветской группы, образовавшейся из числа участ­ников бывшей зиновьевской оппозиции в Ленинграде».

На следующий день, 23-го, НКВД СССР сообщил об аресте 15 вид­ных вождей бывшей левой оппозиции. Среди них; Зиновьев, Каменев, Евдокимов, Бардин, Куклин и другие, многие из которых жили и рабо­тали в Ленинграде до появления там С. М. Кирова.

И наконец, 27 декабря публикуется «Обвинительное заключение» по делу Николаева, Котолынова и других.

Суд

«Обвинительное заключение по делу Л. В. Николаева, И. И. Котолыно­ва, Н. П. Мясникова, Н. Н. Шатского, С. О. Мандельштама, Г. В. Соко­лова, И.Т. Юскина, В. В. Румянцева, В. И. Звездова, Н. С. Антонова, А. И. Толмазова, В. С. Левит, Л. И. Сосицкого, Л. О. Ханика, обвиняемых в преступлениях, предусмотренных статьями 58—8 и 58—11 Уголовного кодекса РСФСР было подписано следователем по особо важных делам Прокуратуры СССР Л. Шейниным, заместителем Генерального прокурора СССР А. Вышинским. Его утвердил Генеральный прокурор СССР И. Акулов» [523]

Впоследствии, уже после XX съезда КПСС, давая объяснения в ко­миссии по расследованию обстоятельств убийства Кирова, Лев Шей­нин сказал: «Обвинительное заключение писал лично Вышинский... Он же два-три раза ездил с Акуловым в ЦК к Сталину, и тот лично редактировал это обвинительное заключение. Я это знаю со слов Вышинского, который восторженно говорил о том, как тщательно и чисто стилистически ре­дактировал Сталин этот документ и о том, что Сталин предложил раз­дел „формула обвинения"» [524].

Проект обвинительного заключения и приложенная к нему записка Ежова и Акулова с просьбой обсудить проект были направлены в ЦК ВКП(б). На записке Сталин поставил резолюцию: «Молотову и др. чле­нам ПБ (Политбюро. — А. К.). Предлагаю собраться завтра или сегодня ночью. Лучше сегодня в 9 часов»[525].

25 декабря обвинительное заключение обсудили члены Политбюро, а через два дня оно было опубликовано.

Что бросается в глаза даже при поверхностном анализе обвинитель­ного заключения?

Тщетны попытки найти в этом документе какие-либо разъяснения по поводу причастности к убийству Кирова 103 расстрелянных «бело­гвардейцев». Хотя о них много сообщала пресса в первые дни декабря, правда, тоже не приводя никаких конкретных фактов о подготовленных или совершенных этими осужденными террористических актах.

В «Обвинительном заключении» не получила своего развития и убе­дительной аргументации и версия «Консул». Однако упоминание о ней там есть.

Вопреки имеющимся у следствия материалам, в «Обвинительном заключении» не получила никакого отражения версия убийцы-одиноч­ки. Напомню еще раз, в течение 8 дней на допросах Николаев неодно­кратно заявлял: «Я отомстил!», «совершил террористический акт в оди­ночку!». Более того, следствие располагало и вещественным доказатель­ством по этой версии: дневником Николаева, копиями его писем и жалоб в различные инстанции, а также собственноручно написанным подробным планом совершения убийства. Наконец, следствию были хорошо известны и мотивы, которыми руководствовался Николаев, со­вершая этот теракт.

Как и следовало ожидать, в «Обвинительном заключении...» главное внимание уделялось изложению версии организованного заговора. Она получила прямое отражение даже в названии самого документа — «Об­винительное заключение по делу Л. В. Николаева, И. И. Котолынова, Н. П. Мясникова, Н. Н. Шатского, С. О, Мандельштама, Г. В. Соколова, И. Т.Юскина, В. В. Румянцева, В. Л. Звездова, Н. С. Антонова, А. И. Тол­мазова, В. С. Левина, Л. И. Сосицкого, Л.О Ханика, обвиняемых в пре­ступлениях по статьям 58—8 и 58—11 Уголовного кодекса РСФСР».

По статье 58—8 привлекались лица, совершившие террористичес­кие акты против представителей советской власти или участвующие в их выполнении. По статье 58—11 — каралась всякого рода организаци­онная деятельность, а равно и участие в контрреволюционной пропа­ганде и организации.

Таким образом, привлечение по этим статьям автоматически обозна­чало обвинение в контрреволюционном заговоре, преследующем терро­ристические цели.

«Мотивами убийства Кирова, — говорилось в этом документе, — со­вершенного антисоветской подпольной троцкистско-зиновьевской груп­пой, явилось стремление этой группы отомстить Кирову за разгром быв­шей зиновьевской оппозиции, дезорганизовать советское и партийное ру­ководство страны и добиться таким путем изменения его политики».

После публикации «Обвинительного заключения» продолжалась обработка общественного мнения. Уже 27 декабря повсеместно прошли собрания и митинги, главное требование которых — требование «не­медленного расстрела всех членов контрреволюционной террористической организации». Реакция на «Обвинительное заключение» советской ин­теллигенции тех лет ошеломила Запад, в том числе и представителей российской социал-демократии, бывшей в эмиграции. Поэты, писате­ли, артисты, инженеры, ученые — эта «новая знать» советской стра­ны, — отмечал журнал меньшевиков «Социалистический Вестник», — «состязаются друг с другом в кровожадной истерии», при этом они бы­стрее всех сориентировались «какой собственно политической реакции добивается диктатура»^[526].

В «Правде» Михаил Кольцов поместил статью «Убийцы из „Ленин­градского Центра"», клеймя позором предательство «жалких подонков бывшей зиновьевской оппозиции», призывая к повышению классовой бдительности, беспощадной борьбе с изменниками и предателями. Он требовал скорейшего расстрела всех причастных к теракту против Ки­рова. Через пять лет Кольцов сам взойдет на эшафот. Вот уж тюистине прав был Тютчев: «Нам не дано предугадать, как слово наше отзовется...»

Публикация «Обвинительного заключения», одобрение его широ­кой общественностью, ее требования — немедленного расстрела всех участников подпольной, контрреволюционной, антисоветской группы, состоящей из сторонников троцкистско-зиновьевской оппозиции, за­вершили подготовку к судебному процессу над 14 обвиняемыми.

Сам процесс, по мнению тех, кто его готовил, должен был прой­ти быстро. Ведь согласно постановлению, принятому еще 1 декабря 1934 года Президиумом Верховного Совета СССР за подписью Кали­нина и Енукидзе, предписывалось: «...вести дело обвиняемых в подго­товке или свершении террористических актов ускоренным порядком; су­дебным органам — не задерживать исполнения приговоров о высшей мере наказания из-за ходатайств преступников данной категории о помилова­нии... Органам Наркомвнудела — приводить приговоры о высшей мере на­казания в отношении преступников вышеуказанных категорий немедлен­но по вынесении судебных приговоров» ^[527].

Текст постановления написан рукой Кагановича. Однако, несо­мненно, Сталин принимал участие в его составлении. Некоторые пуб­лицисты и историки утверждают, что оно вообще было написано Ста­линым еще до 1 декабря, так как, мол, у него в этот день было мало времени. И на этом основании заявляют о причастности Сталина к тра­гедии в Смольном, о которой он якобы знал заранее, а потому и заранее готовился к массовым репрессиям. Но аргумент о «нехватке времени», по-моему, не выдерживает критики. Времени для написания постанов­ления у отъезжающих в Ленинград членов Политбюро (в том числе и Сталина) было более чем достаточно. Об убийстве Кирова Чудов сооб­щил Сталину почти сразу же после 17.00. Последний немедленно со­брал высшее руководство страны. В Ленинград Сталин и его спутни­ки выехали через 6—7 часов. Так что время для подготовки документа было. Более того, при внимательном чтении постановления создается впечатление: его авторами владело одно чувство — ярость. Отсюда — юридические его неточности. Типа: «судебным органам не задерживать исполнение приговоров», хотя общеизвестно, что судебные органы этим никогда не занимались, они лишь выносили приговоры. Поэтому, ду­маю, не случайно через несколько дней появляется другое постановле­ние — «О расследовании и рассмотрении дел о террористических актах против работников Советской власти и внесении изменений в действую­щие уголовно-процессуальные кодексы». Приведу его полностью:

«1. Следствие по этим делам заканчивается в срок не более деся­ти дней.

2. Обвинительное заключение вручать обвиняемым за одни сутки до рассмотрения дела в суде.

3. Дело слушать без участия сторон.

4. Кассационного обжалования приговоров, как и подачи ходатайств о помиловании, не допускать.

5. Приговор к высшей мере наказания приводить в исполнение по вы­несении приговора» ^[528].

С точки зрения юридических норм этот документ был более грамот­ным, а с точки зрения моральных принципов более жестоким. Это сразу же заметил великий физиолог академик И. П. Павлов: «...никакой защи­ты, никакой кассации осужденным. Убийцу царя, освободившего крестьян (Александра II. — А. К.) и сделавшего немало хорошего, судили 50 лет то­му назад судом с защитой и кассацией» ^[529].

Первыми, испытавшими на себе всю тяжесть этого постановления, были участники так называемого «Ленинградского центра».

Однако как ни старались следователи самых высоких рангов, в де­сятидневный срок они уложиться не смогли. В связи с этим они обра­тились с просьбой продлить следствие еще на 10 дней и получили на это разрешение.

19 декабря 1934 года следователь по важнейшим делам при проку­ратуре Союза ССР Шейнин допрашивал Ивана Ивановича Котолынова.

Котолынов: «Показания, данные ранее, подтверждаю. Я видел Нико­лаева в последний раз летом 1932 или 1933 года, встретив его в райкомовской столовой. При этой встрече с Николаевым не вел никаких полити­ческих разговоров... С Николаевым у меня не было вражды и у него нет причин меня оговаривать...» Протокол допроса подписали: Котолынов (Записано верно), следователь Шейнин, прокурор Союза ССР Акулов и зам. прокурора Союза ССР Вышинский (см. приложение к книге).

После ознакомления с обвинительным заключением 27 декабря 1934 года Котолынов пишет заявление в Военную коллегию Верховно­го Суда СССР: «...я должен сообщить следующее:

1. О существовании контрреволюционной террористической подполь­ной группы из числа участников бывшей зиновьевской группы мне ничего не было известно и к такой группе я лично не принадлежал. Я принадлежал к нелегальной группе бывшей зиновьевской оппозиции.

2. Во время следствия и сейчас я утверждаю, что ни политических настроений, ни политических взглядов Николаева я совершенно не знал, также я не знал, принадлежал ли он за последнее время к группе бывшей зиновьевской оппозиции...

Что касается показаний Николаева обо мне — есть просто ложь, кле­вета или бред сумасшедшего» [530].

Закрытое судебное заседание Военной коллегии Верховного Суда СССР по делу Николаева и других происходило в Ленинграде. Началось оно 28 декабря в 14 часов 20 минут и продолжалось до 6 часов 40 минут 29 декабря. Председательствовал на суде В. В. Ульрих, членами Воен­ной коллегии выступили И. Матулевич и А. Горячев, секретарем колле­гии являлся Батнер. В процессе суда было допущено значительное процессуальное нарушение — главный обвиняемый Л. В. Николаев допра­шивался в отсутствии остальных обвиняемых.

Автор книги располагает частично ксерокопиями судебных заседа­ний и допросов на суде отдельных обвиняемых. Они публикуются в приложении. Однако некоторые допросы, в том числе перекрестные, по-моему, заслуживают того, чтобы их привести и здесь:

«Николаев: Ты обещал билет мне доставать по своей линии. Ты сказал „я пойду, достану...” (имеется в виду билет на актив в Таврический дво­рец. — А. К.)

Соколов: Да, я это сказал, что пойду достану билет, потому что на­деялся достать билеты в Облисполкоме.

Председатель: Вы знали, что Николаев имеет террористические на­строения?

Соколов: Знал...

Председатель: Подсудимый Котолынов, признаете себя виновным в предъявленных обвинениях?

Котолынов: Нет, не по всем пунктам...

Председатель: Вы принадлежали к контрреволюционной организации в Ленинграде?..

Котолынов: Дело в том, что XV съезд ВКП(б) принял решение о рос­пуске фракций и группировок, в противном случае это будет считаться контрреволюционной организацией. Говорилось о роспуске зиновьевской фракции, но она распущена не была и продолжала существовать, влача жалкое существование, т. к. люди между собой встречались, обменива­лись информацией, велись разговоры...

Председатель: Вы помните очную ставку между вами и Николаевым по поводу разговора о совершении террористического акта над Кировым. Вы сегодня в каком настроении: будете подтверждать или отрицать.

Котолынов: Это зависит не от моего настроения. Мои показания обу­словлены не настроением, а тем, что было и чего не было. То, что было я могу сказать; чего не было— я категорически буду отрицать по-прежнему.

Председатель: Вы же подтвердили 6-ть вариантов Ваших показаний, что руководители московской и ленинградской организаций системати­чески проводили мысли, которые создавали террористические настроения у ваших единомышленников, и Николаев говорит, что в результате разго­вора с Вами у него тоже появились террористические настроения.

Котолынов: Это неправда, что в результате разговоров со мной, по­тому что я не виделся с ним с 1924 года, если не считать мимолетную встречу летом 1932 года или 1933 г. в столовой.

Председатель: Подсудимый Николаев, что Вы скажете в отношении слов Котолынова о том, что он с Вами не виделся в последнее время и не имел разговоров террористического характера. Как было на самом деле.

Николаев: Котолынов меня возможно не узнает и забыл с 1924 года, в то время как я был связан с Антоновым до последних дней. Мои с ним встречи в 1934 г. опять возобновили. Знаю Котолынова с 1923 г. Из бесед с Шатским я узнал, что вокруг Котолынова группируются старые комсомольцы-оппозиционеры, и когда Шатский сделал мне предложение всту­пить в организацию, поговорить с группой Котолынова, то я прежде всего обратился к Котолынову, затем вел разговоры с отдельными товарищами.

Котолынов являлся, безусловно, нашим руководителем, руководителем нашей группы. О террористических настроениях против руководителей партии, Советской власти, в частности, против Сталина—мы с ним при встрече в сентябре-октябре говорили.

Котолынов: Позвольте мне сказать.

Председатель: Пожалуйста.

Котолынов: Как и всякое ложное показание имеет внутренние проти­воречия, так и показания Николаева. Он говорит, что лично виделся со мной и заявляет, что Котолынов не мог не знать через других товарищей. Нужно сказать прямо, с 1923 по 1933 виделся ты с Котолыновым? Ответь прямо и четко?

Председатель: Вы говорите суду и не обращайтесь к Николаеву».

Документы судебного заседания столь обширны, что нет никакой возможности привести их целиком даже в приложении. Но не могу не ознакомить читателя хотя бы с небольшими отрывками из последних выступлений подсудимых перед оглашением приговора:

«Юскин: Я не могу сказать, что знал о террористическом акте… За все время пребывания в партии не участвовал ни в каких оппозициях, не был ни в каких оппозиционных группах... Прошу великодушно судей дать мне возможность на самых тяжелых участках работы в концлагерях по капельке отдать свою жизнь, чтобы хотя этим загладить свою вину перед партией, перед моим классом.

Соколов: Яне знал, что Николаев персонально должен убить Кирова... Учитывая тяжесть преступления, я просил бы суд дать мне возможность всеми силами, всей жизнью, трудом, работой смыть это пятно и вымо­лить прощение у партии и Советского правительства...

Толмазов: Я членом центра не был, об убийстве Кирова и вообще о террористических актах разговора не было. Террористическая деятель­ность прошла мимо меня...

Шатский: Никакой связи с террористической группой я не имел и о подготовке теракта над Кировым не знал...

Ханик: Я категорически отрицаю, что знал Николаева, я не контрре­волюционер, те подлец, а сын рабочего класса.

Румянцев: К террористической группе не принадлежал, о ее сущест­вовании не знал.

Мандельштам: Категорически отвергаю свое участие в террористи­ческих действиях,

Звездов: Мысль о теракте не приходила в голову.

Левин: Я сам Николаева вижу в первый раз, до этого дня с ним не встречался.

Мясников: Никакой связи с контрреволюционной, террористической группой не имел, ни о каких подготовках терактов над Сталиным и Ки­ровым ничего не слышал и не знал, виновным себя не признаю.

Котолынов: С полной ответственностью в последний раз заявляю, что я виноват в контрреволюционной зиновьевщине. Я морально отвечаю за тот выстрел, который был сделан Николаевым, но в организации этого убийства я участия не принимал. Вот этого человека —Юскина — я пер­вый раз вижу; этого человека Соколова — первый раз вижу. Я действи­тельно знал Антонова, действительно знал Звездова, с которыми встре­чался по Институту, но я никогда от них не слышал об убийстве Кирова. Поэтому я их прошу — в последний раз сказать — правду ^[531] ....Я пришел в комсомол в 141/2 лет, в партию — 151/2 лет. Мы привыкли работать с утра до вечера, не считаясь со здоровьем, ни с силами. У нас самое высо­кое, самое дорогое была — партия. Партия была все. У нас была беззавет­ная любовь к вождям... С тех пор, как мне стали говорить о Николаеве и т. д., я просто не верил... Я об этом говорил Миронову и Дмитриеву. В течение последних дней мне все на следствии заявляли: ты лжешь, все нити ведут к тебе и ты задерживаешь следствие. Я рассказал все, разо­ружился до конца. Десять дней я находился в таком напряженном состо­янии, что смерть —это для меня не самое страшное. Что я хочу ска­зать. — Я стою буквально на коленях перед судом и клянусь, что ни от Антонова, ни от Звездова, ни от Николаева ничего не слышал о террорис­тическом акте. Я в своем слове даже ничего не говорил в свою защиту. Я говорил, что требую суровой кары, несмотря на то, что жизнь моя сло­жилась очень исковерканно».

После выступления Котолынова суд удалился на совещание для вы­несения приговора. В 6 часов 40 минут 29 декабря суд возвратился с со­вещания и огласил приговор.

Несмотря на отсутствие вещественных доказательств, полностью отрицание своей вины по всем пунктам предъявленного следствием об­винения, все 13 человек, а также Николаев (полностью признавший свою виновность и давший показания, несомненно, ложные, против всех других) были приговорены Военной Коллегией Верховного Суда СССР к расстрелу с конфискацией всего лично принадлежащего им имущества.

Впрочем, вряд ли был вообще возможен другой приговор. Уже после XX съезда КПСС, в 60-е годы, давая объяснения в комиссии по рассле­дованию обстоятельств убийства Кирова, три, причем весьма ответст­венных и несомненно знающих участника этого процесса, Горячев, Матулевич и Батнер, рассказывали: Сталин вызвал Ульриха и Вышин­ского в Москву для согласования приговора и организации процесса. Ульриху было приказано с процессом управиться за два дня, а всех об­виняемых приговорить к расстрелу. Приговор был отпечатан на пишу­щей машинке в Москве, и привез его с собой в Ленинград Вышинский.

Но, вероятно, на заседании выездной сессии Военной коллегии Верховного Суда СССР в Ленинграде у Ульриха возникали какие-то сомнения как в целесообразности продолжения суда, так и в мере на­казания подсудимым, предусмотренной привезенным из Москвы при­говором. Есть сведения, что Ульрих дважды звонил Сталину, но по­следний потребовал продолжить процесс и всех обвиняемых — рас­стрелять.

Эти утверждения Горячева, Матулевича и Батнера заслуживают до­верия. Они подтверждаются свидетельством перед той же комиссией Г.А. Аристовой-Литкенс. Сожительница Ульриха, она присутствовала на всех заседаниях судебного процесса и несомненно владела обшир­ной закулисной информацией.

По ее словам, после первого признания Николаева на суде: «я дей­ствовал в одиночку», Ульрих действительно хотел возвратить дело на до­следование и звонил Сталину, но тот сказал: «Какие там еще доследова­ния. Никаких доследований. Кончайте... процесс». Вторично Ульрих раз­говаривал со Сталиным перед вынесением подсудимым смертного приговора, напоминая об обещании Сталина Николаеву 2 декабря (со­хранить жизнь в обмен на выдачу соучастников). Фраза Сталина звуча­ла категорично: «...всем должна быть одна мера — расстрел»[532].

Вокруг этого судебного процесса вообще ходит немало легенд. При этом чаще всего ссылаются на фамилию Гусева. Так кто же он? Сотруд­ник центрального аппарата НКВД, он персонально нес охрану Нико­лаева на суде. Уже после XX съезда КПСС он рассказывал членам ко­миссии по расследованию обстоятельств убийства Кирова о том, что Николаев после своих вторичных показаний кричал: «Что я сделал! Что я сделал! Никакого центра не было! Теперь они меня подлецом назовут. Все пропало». А когда был оглашен приговор, он воскликнул: «Обманули!». И стукнулся головой о барьер. «Это жестоко. Неужели так?», «Не мо­жет быть... Обманули!» Далее Гусев утверждал, что Николаев был уве­рен: ему определят срок в 3—4 года^[533].

Если исходить из того, что рассказ Гусева достоверен, а скорее всего так оно и было, то цена ложного оговора Николаевым невинных лю­дей — его жизнь и небольшой срок тюремного заключения.

Итак, все 14 человек были приговорены к расстрелу. Теперь мы зна­ем, когда и как приводился в исполнение этот приговор.

В спецдонесении от 29.12.34 года в Москву Агранов указывал: «Поч­ти все обвиняемые выслушали приговор подавленно, но спокойно». Присут­ствовавший при расстреле осужденных чекист Кацафа показал: «Вна­чале были расстреляны Николаев, Шатский, Румянцев и другие; Котолы­нов остался последним. С ним стали беседовать Агранов и Вышинский. Они ему сказали: „Вас сейчас расстреляют, скажите все-таки правду, кто и как организовал убийство Кирова. На это Котолынов ответил: „Весь это процесс — чепуха. Людей расстреляли. Сейчас расстреляют и меня. Но вее мы, за исключением Николаева, ни в чем не повинны...”» ^[534].

Все четырнадцать человек были расстреляны через час после выне­сения приговора утром 29 декабря. Командовавший расстрелом комен­дант Ленинградского управления НКВД некто Матвеев потом расска­зывал сослуживцам: «...Я поднял Николаева за штаны и заплакал — так мне было жалко Кирова».

Спустя 56 лет, 30 ноября 1990 года состоялся пленум Верховного суда СССР. Он рассмотрел протест и. о. Генерального прокурора СССР по делу Л. В. Николаева, И. И. Котолынова, Н. Н. Шатского, В. В. Румян­цева, С. О. Мандельштама, Н. П. Мясникова, В. С. Левина, Л. И. Сосиц- кого, Г. В. Соколова, И, Г. Юскина, В. Л. Звездова, Н. С. Антонова, Л. О. Ханика, А. Л. Толмазова. Приговор выездной сессии Военной кол­легии Верховного суда СССР, вынесенный 29 декабря 1934 года, был признан незаконным и отменен. Уголовное дело в отношении 13 ленин­градцев, расстрелянных по этому приговору, было прекращено за отсут­ствием в их деяниях состава преступления.

Справедливость по отношению к ним спустя пятьдесят шесть лет восторжествовала.

Приговор в отношении Л. В. Николаева по статье 58 п. 8 УК РСФСР оставлен без изменений^[535].

И все-таки необходимо ответить еще на один вопрос, стоящий в эпицентре всех дискуссий, которые развернулись вокруг убийства С. М. Кирова. Стоял ли Сталин за спиной Николаева? Направлял ли он руку НКВД? И вообще — какие отношения были между Кировым и Сталиным?

ГЛАВА 3