Я венгерский еврей

Парадоксально, но человек, с детства мнивший себя Богом, к религии относился как к исторической несуразице.

Ни родители, ни жизненный опыт не сблизили Джорджа Сороса с иудаизмом. Даже еврейский холокост, столь болезненно напомнивший ему о религиозных корнях, не оказал на его религиозные чувства сколько-нибудь длительного воздействия. Скрываясь от нацистов1944 гду он приобрел вкус к приключениям и навыки исскуства выжывания, но не чувство общности с евреями. Если он и вынес уроки из холокоста, одним из них был тот, что меньшинства (а евреи в Европе были меньшинством) должны получить в будущем должную защиту, и лучшим средством для этого будет создание плюралистических обществ, в которых обеспечены права меньшинств.

«Я уехал в Англию в 1947 году, а в 1956 в США. Но я так и не стал американцем. Мои корни остались в Венгрии, и мое еврейское происхождение не чувствеэтнической солидарности, которая заставила бы меня поддерживать Израиль. Наоборот, я горжусь тем, что был представителем меньшинства, аутсайдером, способным понять чужую точку зрения. Только способность критически мыслить и поднниматься над частными соображениями уберегала меня от опасностей и унижений, которыми я в свое время подвергался лишь потому, что был венгерским евреем».

Иудаизм был для него обузой. Он не давал никаких преимуществ, одни лишь «опасности и унижения», которые выпадали ему только за то, что он родился венгерским евреем. Неудивительно, что после войны он все дальше отходил от своей конфессии. Ни одна из его тероий не находила первоисточников в иудаизме.

Его старый приятель и партнер, Байрон Вин, заметил: «Джордж никогда не считал себя только евреем. Он никогда не скрывал что он еврей. Он не отрекался от своего народа, но он не хотел и того, чтобы национальность определяла основные черты его неповторимой личности. Когда он рос, национальность определяла многое, почти все.Она означала и то, что он должен скрываться и убегать. Ему приходилось прятаться. Когда он приехал в США, национальность прикрепляла его к некой касте, а Джордж хотел быть свободным, оставаться вне всяких каст. Он хотел, что бы его принимали таким, каков он есть, за его ум и личные достижения… Он не хотел связываться с сугубо еврейскими проблемами, но с другой стороны не хотел и перестать быть евреем. Он считал, что все знают о его родословной, но и не носил ее как рекламный щит для любопытствующих».

В начале октября 1992 года Сорос пригласил израильского бизнесмена по имени Бенни Ланда поужинать у себя дома в Нью-Йорке. Тот вечер запомниться обоим на всю жизнь

В 1977 году Ланда основал инновационную фирму «Индиго» в израильском городке Регобот, неподалеку от Тель-Авива. Она быстро стала мировым лидером по производству высококачественного оборудования для цветной печати. В июне Ланда заказал «Ферст Бостон», американскому инвестиционно-банковскому холдингу, составление стратегического плана развития фирмы «Индиго». Банк посоветовал начать с закрытой подписки на акции, а через несколько лет выпустить их в открытую продажу. Когда банк заканчивал составление меморандума, обращенного к предполагаемым участникам закрытой подписки, о намерениях компании узнал Сорос. Он навел справки и предложил «Индиго» отложить составление меморандума. Сорос заявил, что если сочтет проект интересным, он инвестирует всю необходимую сумму, то есть 50 млн. долларов.

— Для нас это оказалось приятной неожиданностью, ведь мы собирались привлечь, как минимум, пять-шесть инвесторов, — вспоминает Ланда, сидя в своем 4-этажном офисе в Рогоботе в августе 1994 года. Условия еще надлежало оговорить, но Сорос сказал Ланда, что он лично заинтересован в этом деле и хочет встретиться с предпринимателем до того, как они все согласуют. Сорос пригласил его на домашний ужин в Нью-Иорк.

Итак, Сорос и Ланда встретились. К ним присоединились еще двое — П. С. Чэттерджи, помощник Сороса, и Роберт Кенрадс, управляющий «Ферст Бостон бэнк». Удивительнее всего были вопросы, обсуждавшиеся за столом. Собираясь на деловой ужин, четыре бизнесмена, как правило, говорят в основном, если не исключительно, о своих делах. Но Чэттерджи и Конраде почти весь вечер молчали. Позднее Ланда объяснил, что оба финансиста, слушая бесконечные разговоры его и Сороса о совершенно посторонних вопросах, были слишком ошарашены.

Ланда так детально вспоминает подробности того вечера, словно он ужинал с Соросом вчера, а не два года назад. Ужин начался в 19.30 и продлился четыре часа. Усадив гостей за изысканные блюда, Сорос попросил Ланда рассказать о себе и своей фирме. Это заняло минут 20— 30. Потом Ланда спросил Сороса, может ли он задать инвестору личный вопрос.

— Конечно, — ответил Сорос, полагая, что речь пойдет о его инвестициях.

— Ну, вот что. Меня не слишком интересует ваша экономическая и политическая философия, о которой я немало читал. — Ланда не помнит, чтобы Сорос поморщился, услышав это. Он пытался смягчить тон своих слов. — Меня интересует вот что. Что вы думаете о своем еврейском происхождении? Когда сотрудничаешь с израильской фирмой, это имеет немалое значение.

Ланда знал о безразличии Сороса к иудаизму, но он знал и то, что великий инвестор был евреем, вдобавок пережившим голокост. В мозгу Ланда никак не вязались спасение Сороса во время голокоста и его равнодушие к еврейским проблемам. Отсюда и вопрос.

Сорос, казалось, удивился, но ничуть не смутился.

— Для меня мое происхождение не означает ничего особенного. Интерес к вашей фирме объясняется вовсе не тем, что она находится в Израиле. Просто она представляется мне весьма перспективной. В течение следующих трех с половиной часов Сорос говорил о своей родословной, детских впечатлениях и особенно о том, как скрывался от нацистов во время второй мировой войны. «Это одно из ярчайших событий в моей жизни. Я прятался, как прячутся мальчишки, играющие в казаков-разбойников. Это была захватывающая игра!» Они говорили и о еврейском национализме и еврейском самоуничижении. Иногда ужин переходил в академическую дискуссию, неизменно дружелюбную, хотя все время касавшуюся, по словам Ланда, «щекотливых и глубоко интимных вопросов».

Ланда старался понять, что заставило инвестора отречься от своих еврейских корней. Слушая воспоминания Сороса о пережитом, Ланда нашел приемлемое объяснение. Он заметил, что Сорос постоянно изображает свои приключения во время второй мировой войны как захватывающую игру. Но ведь ему пришлось испытать невообразимый ужас только потому, что он родился евреем. Он понял, что происхождение должно было стать для Сороса тяжкой обузой. За ужином Сорос обмолвился, что только в начале 80-х перестал испытывать неловкость, признаваясь публично в своем еврейском происхождении. Раньше он просто избегал этого вопроса. Сорос считает, что успех в бизнесе прибавил ему уверенности и он теперь не стесняется говорить о своей национальности.

Коснулись и темы национализма. Ланда заявил, что национализм содержит и созидательные, творческие потенции, а сионизм проявил себя исключительно положительной силой и вообще является стоящим делом. Он сказал Соросу, что хотел бы как-то приблизить его к сионизму.

Сорос слишком натерпелся от нацистов, чтобы высоко оценивать любой национализм. «Он порождает только зло и разрушения, шовинизм и войны. Я против любого национализма. Если бы можно бцло отделить позитивные стороны национализма от негативных и возместить нанесенный им политический и социальный ущерб, я признал бы вашу правоту. Но так не бывает».

В это самое время Сорос подвергался свирепым нападкам националистических режимов в Восточной Европе. «Занятно, они пытаются связать меня с сионистским заговором, с сионистскими мудрецами. Как странно!» Еще бы! Ведь Сорос почти не связывал себя с еврейским этносом!

Когда часы показали 23.30, Сорос и Ланда были эмоционально опустошены своей бессдой. На прощание Ланда обернулся к Соросу:

— Я считаю одной из своих обязанностей вернуть вам, наконец, такое же чувство общности с Израилем, какое присуще остальным вашим политическим воззрениям. Вернуть вас еврейской общине.

— Заманчиво, — туманно ответствовал Сорос. Уже в лифте Чэттерджи обернулся к Ланда и заявил: «Я просто потрясен. Никогда не видел ничего подобного! Я почти ничего не знал о Джордже». Ланда был удивлен не меньше. Вечер оказался глубоким эмоциональным переживанием и для Ланда, и для Сороса.

Через несколько месяцев, в январе 1993 года, Ланда встретился с Соросом в нью-йоркском офисе инвестора, чтобы пожать друг другу руки и подписать контракт. Сорос наверняка не забыл тот октябрьский вечер и, должно быть, чувствовал, что может показаться нежелающим сотрудничать с израильской фирмой только потому, что это как-то выпятило бы его еврейское происхождение. Он желал рассеять такое впечатление у Ланда.

Пожимая ему руку, Сорос сказал: «Знаете, я рад, что ваша компания находится именно в Израиле». Ланда расценил его слова как признание, что эта сделка представляет для Сороса не только коммерческий интерес. Ланда воспользовался случаем пригласить Сороса в Израиль, и Сорос согласился.

Встреча с Бенни Ланда ознаменовала более глубокие изменения в личности Джорджа Сороса. В начале 90-х его друзья и сотрудники отметили перемены в его отношении к религии и пробудившийся интерес к своему прошлому. Он просил у знакомых, и том числе Даниэля Дорона, соответствующие книги, включая Талмуд. «Он стал интересоваться еврейской культурой. Он как-то внезапно осознал, что не появился из пустоты», — говорит Дорон. Перемены проявлялись по-разному. На церемонии открытия фонда Сороса в Бухаресте он вышел к собравшейся толпе и воскликнул: «Я Джордж Сорос, и я венгерский еврей!» Сандра Пралонг стояла рядом. Она вспоминает, как пораженная толпа разом умолкла. Румыны не привыкли к признаниям в том, что некто гордится своим еврейским происхождением.

Невероятная метаморфоза, особенно для человека, до 50 лет не желавшего слыть евреем и считавшего свою национальность обузой. Однако теперь, в начале 90-х годов, казалось, все переменилось.

Что вызвало второе рождение Сороса? Первая и главная причина: нападки на него и его еврейское происхождение со стороны правых националистов в Восточной Европе. Во-вторых, отпали все проблемы в США. Он добился небывалого успеха в мире бизнеса и, следовательно, стал неуязвим для нападок. Он мог больше не опасаться, что происхождение сможет повредить ему.

Наконец, страдания, испытанные от увиденного в Восточной Европе, особенно во время войны в Боснии, напомнили Соросу о том, сколько его еврейских собратьев погибло в начале XX века. После того, как он оплатил восстановление водо- и газопровода в Сараево, один журналист спросил, с какой стати еврей Сорос помогает мусульманской стране. Сорос ответил (и это одно из редких упоминаний о своем происхождении): «Многое проясняется, когда переживешь одну резню и увидишь новую. Меня особенно тревожит угроза нового холокоста в бывшей Югославии».

Однако наиболее заметно его потепление к иудаизму отразил визит в Израиль в январе 1994 года (кстати, первый официальный визит в эту страну). Многие годы его сотрудники-евреи тщетно пытались заставить Сороса уделять больше внимания еврейскому государству. Их раздражало его безразличие к иудаизму и то, что он словно стыдился своего происхождения. Но они понимали, что как бы убедительны ни были их доводы, сам Сорос должен пережить глубокие изменения, чтобы нанести подобный визит.

Он всегда говорил, что держится подальше от Израиля из-за его отношения к арабам. Другой причиной был его взгляд на израильскую экономику как на социалистическую, слишком негибкую и неблагосклонную к инвесторам. Всецело посвящая свои усилия «открытию» закрытых обществ в Восточной Европе, а позднее и в бывшем СССР, Сорос мало интересовался «плацдармом» в демократическом Израиле. Он не считал, что Израиль нужно «открывать».

Это не мешало некоторым обхаживать Сороса с целью завлечь его в Израиль.

Осенью 1993 года, когда Израиль объявил о начале секретных переговоров с Организацией освобождения Палестины и намерении добиться мирного соглашения с палестинцами, профессор экономики Гур Офер счел момент подходящим, чтобы написать Соросу и напомнить ему о намерении посетить Израиль.

«Вы помните о нашем разговоре и Вашем отказе приехать в Израиль? — писал Офер. — Однако за последние годы Израиль пережил очень глубокие экономические реформы. А теперь мы готовы заключить мирный договор с арабами. Пора пересмотреть отношение к Израилю». Офер так и не дождался ответа на письмо. Косвенно Сорос ответил, заявив, что посетит Израиль в январе 1994 года. Он решил сделать это не только в силу пробудившегося интереса к еврейскому государству, но и для того, чтобы показать миру, что ничуть не смущен выпадами правых националистов в Восточной Европе. Его обвиняли в сотрудничестве с израильской разведкой, и Сорос стремился показать, что подобные нападки его не остановят.

Хотя израильтяне были рады приезду фигуры мировой величины, многие относились к Соросу с опаской. В их предубеждениях повинен был не столько сам Сорос, сколько международный финансист по имени Роберт Максвелл. Несколько лет назад израильтяне радушно встречали Максвелла, который, подобно Соросу, вернулся к своим еврейским корням только на закате жизни. А потом израильтяне, к своему величайшему неудовольствию, узнали, что Максвелл был сомнительной личностью, а то и мошенником. Поэтому многие опасались, что Сорос, с его миллиардами и загадочными финансовыми махинациями, окажется вторым Максвеллом.

Хотя большинство израильтян никогда не слышало о Джордже Соросе, видные чиновники знали о нем.хорошо и устроили инвестору королевский прием. Они хотели, чтобы у Сороса сложились хорошие впечатления об Израиле, ведь его доброе слово в финансовом мире могло привлечь в страну новые зарубежные инвестиции. Уже то, что он нанес в Израиль деловой визит, израильская пропаганда использует для подтверждения того, " что экономика страны развивается в правильном направлении.

Поэтому Соросу устроили встречу со многими ответственными лицами, от премьер-министра Ицхака Рабина до управляющего Банка Израиля Якоба Франкеля, с которым Сорос некогда работал. Рабин сказал Соросу, что Изра-• иль постепенно приватизирует некоторые субсидируемые государством фирмы и приглашает инвесторов к участию в этом процессе. Сорос ранее осуществил два небольших проекта в Израиле и теперь посетил свои творения. Одним из них был «Геотек», занимавшийся сотовой радиосвязью и беспроволочными коммуникациями; вторым — упомянутая выше «Индиго». Во второй фирме Сорос лично владел 17% акций, стоивших в 1993 году 70 млн. долларов — и вдвое больше на следующий год.

Однажды вечером в честь Сороса устроили ужин в гостинице «Аккадия» в Герцилии, к северу от Тель-Авива, на берегу Средиземного моря. Слушателями было примерно 250 ведущих финансистов страны. Соросу пришлось выступать публично. Перед ужином он спросил Бенни Ланда, о чем ему следует говорить. Ланда ответил, что слушатели оценили бы не только рассказ о деловой стороне его жизни, но и о его впечатлениях как еврея о сегодняшнем Израиле:

«Скажите им то, что сказали мне тогда за ужином». Сорос согласился.

Сорос говорил в течение 20 минут. Обычно способный оратор, на этот раз, выступая экспромтом, он часто запинался. По словам Ланда, Сорос «стал ужасно неуклюжим, заикался, бормотал и перескакивал с одного на другое.» Возможно, Сорос впервые в жизни выступал публично, пытаясь доверительно рассказать о своем еврейском происхождении. Если бы он гордился им нею жизнь, его речь не была бы такой сбивчивой. Однако, пытаясь честно рассказать о том, как долго он скрывал свое еврейство, Сорос не мог не ощущать, что каждый из слушателей всю жизнь гордился своим происхождением, а многие из них, наверное, потеряли родных и близких во время холокоста. Он понимал, что вряд ли убедит их или вызовет понимание, рассказывая о еврейском самоуничижении.

За 20 минут Сорос повторил многое из сказанного Бенни Ланда полтора года назад. Он говорил о том, как щекотало ему нервы, когда в детстве друзья называли его неевреем; как он не мог примириться с тем, что он еврей; как все эти годы он хранил молчание об Израиле, считая, что если он негативно относится к еврейскому государству, лучше не говорить о нем вовсе. Теперь он говорит о том, с каким удовольствием он посетил Израиль, благодаря начавшемуся отходу от шовинизма и предпринятым усилиям по достижению мира с арабскими соседями. Он говорит о философии своей благотворительности, указывая, что Израиль остается страной-нахлебником, но так, по его мнению, продолжаться не может. Израиль — подходящее место для инвесторов, а не благотворителей. Он не собирается заниматься здесь благотворительностью: он уже осуществил два инвестиционных проекта и планирует новые.

Реакция на визит Сороса не была однозначно позитивной. Многие просто не знали, как к нему относиться, а выслушав его речь в «Аккадии», пришли в смятение. Бенни Ланда вспоминает: «В тот вечер все слушатели испытали настоящий шок. Его уклончивость очень сильно разочаро­вала. Многие израильтяне были возмущены этим выступлением, очень возмущены. Хотя все пони­мали, что он говорит от всей души и ему это делать очень нелегко, многие недоумевали, зачем Джордж поднимает столько шума. Они говорят: вот мы были в концлагерях, наши семьи погибли, но мы не стали антисемитами. Разве мы отреклись от Израиля? Отреклись от иудаизма? В чем дело? Как нам понимать его отчуждение от Израиля?»

Да, Сорос обманул большие надежды. Многие ожидали или хотя бы надеялись, что он удивит всех и объявит о своих планах инвестировать в Израиль миллиард долларов. Но он «всего лишь» убедил их в том, что он — порядочный и серьезный финансист. Хотя израильтян обеспокоила его холодность к сионизму, они с радостью обнаружили, что Сорос человек скромный и непритязательный, ничуть не напоминающий напыщенного афериста Максвелла. После визита таких сравнений уже никто не делал.

Теперь Сорос считал себя своего рода экспертом по израильским делам. Вскоре после поездки он выступил в прямом эфире с Ларри Кингом на Си-Эн-Эн 11 января 1994 года. Бывший посол США в ООН Джин Киркпатрик, также участвовавшая в телепрограмме, выразила сомнения в том, что Израиль и Сирия смогут подписать мирный договор в обозримом будущем. Сорос не согласился, отметив, что он только что вернулся из Израиля. «Я был просто поражен. Там действительно происходят глубокие изменения. И я думаю, необратимые. Я полагаю, что там установится мир и покой».