Письмо Геннадию Комарову, другу, поэту и издателю.

Дорогой Гек, ты просил, чтобы я написал хоть немного о своих встречах с Иосифом Бродским. Честно говоря, мне не очень хотелось это делать. Мы не были так уж особенно близки, и сейчас, когда после его смерти масса людей оказалась его близкими друзьями, мне как-то неловко записываться в их ряд.

Но ты настаивал, говоря, что даже мельчайшие свидетельства ценны для описания жизни гения, и я не смог устоять перед твоими доводами, когда мы шли ночью по Ярославскому проспекту, возвращаясь со дня рождения Димы Шнеерсона.

Заранее предупреждаю, что я могу быть не слишком точным в своих воспоминаниях, особенно в том, что касается дат. Правда, их, наверное, можно уточнить косвенными свидетельствами других знакомых.

Впервые я увидел его на свадьбе (мне кажется, что это была свадьба Радды с геологом Эдиком, но могу ошибаться). Меня пригласила на неё Инна, с которой я познакомился через поляка Леона Завадского (смотри мой опус под названием «Польский след», в котором описано моё знакомство с Леоном). Леон ухаживал за ней, называл её «русской копией Бриджит Бардо», женился, увёз в Варшаву, потом развёлся…

Я увидел молодого, очень привлекательного юношу, с хорошей улыбкой, мы немного поговорили и, надеюсь, взаимно, понравились друг другу. Инна сказала, что он пишет замечательные стихи.

Потом мне о нём рассказывала Алла Белич, бывшая тогда замужем за Михаилом Петровым. С Мишей мы в своё время учились в Политехе и входили в небольшой дружеский кружок с, так сказать, интеллектуальными запросами. Даже выпускали самиздатский журнал «Тупой угол», который после первого номера прекратил усилиями КГБ своё существование. В этом кружке кроме нас были Александр Римский Корсаков, его двоюродный брат Игорь Фаворский, моя сестра-близнец Люба, Толя Козлов, Женя Харитонов, в основном студенты физико-механического факультета Политехнического института.

С Аллой Белич мы работали вместе во ВНИИ Телевидения и дружили. Она меня познакомила с Бобышевым, с его тогдашней женой, и приносила всякий поэтический самиздат.

Зимой мы снимали дачу в Комарове, чтобы кататься на лыжах по выходным дням. Помню, что в число снимающих входили физик Женя Дамаскинский, наши с Аллой коллеги по НИИ Телевидения Игорь Иванов и Галя Павлова. Насколько я помню, с подачи Аллы мы договорились, что в будние дни на этой даче будет жить Иосиф, чтобы он мог спокойно работать. Помню, что из вещей у него там хранилась джезва для варки кофе, тогда это была модная вещь.

Впрочем, все эти детали лучше уточнить у Аллы Белич.

Однажды я был на его выступлении в Промке (доме культуры Промкооперации, теперь ДК Ленсовета). Зал был набит битком, Иосиф читал с большой внутренней силой, буквально завораживая зал. После его выступления вскочил какой-то поэт (Морев?) и прочитал стихи, кончающиеся фразой «…еврей воскрес/ и в очередь за пивом встал..»

Помню недоумённую реплику соседей «Зачем это он? … и ответ «может, чтобы снизить пафос…».

Мы с Иосифом время от времени перезванивались. Как-то раз из Парижа приехала тогдашняя жена моего двоюродного брата Миши Давиденкова, и она мечтала познакомиться с Иосифом. Тогда я с удивлением узнал, что Иосиф, видимо, приобретает международную славу! Я пригласил его на улицу Рашетова, где жил тогда с женой Татьяной, он пришёл, и мы провели очень милый вечер…

Иосиф бывал у меня в гостях на улице Чайковского, где я жил вместе с сёстрами Любой и Мариной (помню, как-то раз он зашёл с Ромасом, своим литовским приятелем), на улице Рашетова (о чём я уже писал, в частности, для встречи с француженкой), на проспекте Энгельса, куда я потом переехал вместе с женой Татьяной.

Как-то раз, когда он был там у нас в гостях, я предложил небольшое развлечение – надо было написать пять строчек из разных песен или стихов. Потом давался ответ - это те слова, которые вы сказали 1) при встрече; 2) при первом свидании; 3) в брачную ночь; 4) наутро после брачной ночи; 5) через 5 лет. Иногда получались довольно забавные совпадения…

Но Иосиф не искал простых решений, может быть, кроме пятой строчки, когда видно, ему надоело придумывать что-то оригинальное. Вот его текст, оригинал которого сохранился у меня:

1) And death shall have no destination…

2) A grief ago…

3) И из грязи постанывает (?) торжественно…

4) Ja bosy some spac… (по-польски…)

5) Союз нерушимый республик свободных…

Ещё до моей женитьбы на Татьяне Самойловой, вспоминаю, как мы гуляли с ним ночью в районе улицы Чайковского. Я тогда расстался после трёх лет совместного проживания с одной девушкой, и Иосиф подозревал, что я из-за этого мучаюсь. Мы долго ходили по улицам. Он говорил, что прекрасно понимает моё состояние, что он сам страдает из-за отношений с Мариной Б, которая то ли любит его, то ли Бобышева, и он находится в очень сложном положении из-за этого «месье», как он выражался. Так как я нисколько не тяготился своим разрывом, а считал его спасительным для себя, то кончилось тем, что в основном я утешал его…

Кажется, это было после его возвращения из ссылки, куда я ему переслал полученный из Варшавы от Инны штопор в виде ключа с надписью “In vino veritas” (может быть, через Толю Наймана?). Кстати, таких штопоров-ключей было два (один Инна прислала для меня, и он хранится у меня до сих пор).

Ещё в памяти моей существует ночная прогулка по шоссе в Комарове, где я спрашивал у него, что же самое главное он вынес из ссылки. И запомнившийся мне ответ: «главное в человеке – это его умение противостоять внешнему давлению».

У него был какой-то интерес к нашим спортивным увлечениям, к нашим походам за город в выходные дни, когда мы с палатками ездили на озёра. Кроме того, он хотел где-нибудь достать велосипед, чтобы ездить на нём и избавиться таким способом от мучавшего его тогда геморроя. Он говорил мне, что хотел бы познакомиться с моим другом Аликом Римским-Корсаковым, что, впрочем, для меня было не удивительно, так как Алик был очень интересным и умным человек, к тому же хорошо знавшим английский язык (каким он остаётся и сейчас, ставший к этому времени известным учёным в области атомной физики). Встреча, кажется, не состоялась, но книгу от Алика «Pale Fair» Набокова я Иосифу передал. (К сожалению, она осталась у него дома, когда он скоропалительно вынужден был уехать, а зайти после отъезда к его родителям и взять её я постеснялся).

В его доме, в знаменитых «полтора комнатах», я бывал несколько раз. Однажды я встретил у него Лёню Черткова, «язычника», отсидевшего за антисоветские разговоры (за «язык»), 10 лет. Лёня тогда был женат на Тане Никольской.

В другой раз в гости к нему приехал Гарик Суперфин, который рассказывал об аресте Борисова и Файнберга… К моему удивлению, на вопрос Гарика об его отношении к «демократическому движению», Иосиф ответил коротко и нецензурно «Я е@ал демократическое движение!». Не знаю, то ли он не хотел быть вовлечённым в нелегальные связи, будучи и так под прицелом за свои «пессимистические» стихи, то ли считал, что его дело – это поэзия, а всё остальное - вторично.

Помню, что как-то раз у него дома он прочёл мне недавно написанное стихотворение «…В брюхе Дугласа ночью скитался меж туч/ и на звезды глядел, /и в кармане моем заблудившийся ключ /все звенел не у дел, /и по сетке скакал надо мной виноград, / акробат от тоски; /был далек от меня мой родной Ленинград, / и все ближе — пески…» Честно говоря, я был поражён удивительной мелодикой стихотворения… Но не знал, что сказать, и как отнесётся Иосиф к моим оценкам, и пробормотал только, что в слове «мегалополис» ударение должно стоять не на первом О, а на втором. Иосиф ответил, что теперь он это знает, а тогда ещё не знал.

Уезжала в Варшаву Инна Завадская, мы с Иосифом пришли на Варшавский вокзал проводить её. Стояло непривычно тёплое ленинградское лето, мы пошли посидеть на скамейке, выпить на дорожку. У меня с собой была бутылочка слегка разбавленного спирта (кажется, «ГДР», так мы называли технический гидратированный спирт, бывший на вкус несколько хуже медицинского ректификата). Иосиф отхлебнул, скривился, и сказал Инне – «не пей, девушкам это не годится». Правда, Инна не послушалась…

Уезжая в вынужденную эмиграцию, Иосиф дал мне, как, впрочем и многим другим друзьям, копию своего письма Брежневу – для распространения.

Конечно, я читал практически всё, что он печатал – сначала, естественно, за границей. Это были синие ардисовские сборники, нелегально привозимые друзьями и знакомыми. Многое я получал от Лидии Корнеевны Чуковской, которая в своё время вместе с Фридой Вигдоровой положил немало сил и нервов ради его освобождения.

Потом, с началом перестройки, начали и у нас выходить первые книги, из которых хочу отметить «Иосиф Бродский размером подлинника», изданный в 1991 году и «Собрание сочинений в 7 тт. (1994—1998)». (В обоих случаях ты, мой дорогой друг, был их редактором и составителем, и подарил мне эти экземпляры, которые я любовно храню).

Время о времени я наезжал в Москву, где встречался с Анатолием Найманом, своим добрым знакомым ещё с тех, «баснословных» юношеских лет, когда все мы вращались в одном окололитературном, околоартистическом, околоспортивном кругу – моя сестра –близнец Люба Мясникова (Романкова), Толя Найман, Сергей Довлатов, Ася Пекуровская. Андрей Черкасов, Лариса Хорошайлова, Рудик Нуреев, Сергей Вольф, Валера Попов, Юра Блажин, Витя Бакаютов, Рома Каплан, Миша Барышников, Елена Евтеева, Алик Рац, Юра Лившиц, Глеб Горбовский, Лёша Хвостенко, Валя Венско-Панова, Лёва Поляков, и ещё десятки других – молодых, красивых, остроумных, ещё не знающих своей дальнейшей судьбы…

Я мог бы много написать о них и о том времени, но сегодня – Иосиф.

Толя рассказывал мне о нём, об их встречах, показывал фотографии. И постепенно во мне возникало желание увидеть его, вспомнить нашу юность. Но дело в том, что долгое время, даже бывая в Америке, я стеснялся напоминать ему о себе. Нобелевский лауреат, знаменитый поэт, я представлял себе, сколько людей, особенно из России, ищут встречи с ним! Мне было проще с Рудольфом Нуреевым, который сам искал встречи со мной и моей сестрой, то же с Мишей Барышниковым, или Романом Капланом…

Поэтому я попросил Толю прозондировать Иосифа на этот предмет – может (хочет) ли он со мной увидеться, когда я буду в Штатах.

Получив положительный ответ, будучи в Нью-Йорке, я созвонился и приехал к нему, чтобы провести с ним примерно час-полтора по дороге в аэропорт. Привёз меня на машине мой приятель, эмигрант Володя Выркин, мой старый знакомый по Коктебелю и Питеру. Зная, что его интересы далеки от поэзии, я спросил, не предпочитает ли он подождать меня в машине с книжечкой, но он сказал, что если его знакомая девушка узнает, что он был в гостях у Бродского, она отнесётся к нему с большей симпатией (он выразился грубее и определённее).

На первом этаже нас встретила Мария с маленькой дочкой на руках. После дежурного обмена любезностями мы поднялись наверх, на третий этаж, где был его кабинет. Помню, первое, что меня удивило, это пишущая машинка, смотревшаяся в век компьютеров некоторым анахронизмом.

Иосиф спросил, курю ли я до сих пор, но так как я давно бросил это занятие, то он стрельнул сигарету у Володи, оторвал фильтр, и с видимым наслаждением закурил.

В ответ на вопросы Иосифа я немного рассказал о себе, об участии в диссидентском движении, об обыске и дальнейших неприятностях, о начале перестройки и моей депутатской деятельности на ниве поддержки культуры…

Я сказал Иосифу, что меня поражает объём его знаний и глубина философии, вся космогоническая насыщенность и направленность его поэзии…

Он спросил о впечатлениях от Америки и её культуры Я ответил, что не вижу здесь проблем с живописью, так как начитавшись историй о работах не признаваемых при жизни импрессионистов, которые потом начинают стоить миллионы, многие покупают картины молодых художников, рассматривая это, как своеобразный «инвестмент». Что почти во всех американских домах, где я бывал, висят подлинники. Что с музыкой тоже всё в порядке, так как ходить на концерты симфонической музыки в вечерних костюмах, демонстрируя хороший вкус весьма престижно… А вот с поэзией плохо. На ней не заработаешь, и негде покрасоваться.

Согласившись, Иосиф рассказал, что для «внедрения поэзии в народные массы» у него есть свой план. А именно, надо сделать так, чтобы в каждой гостинице, в номерах, кроме библии и Корана, лежала антология американской поэзии. И что он такую антологию составил, нашёл спонсора, и первые 5 тысяч экземпляров уже отпечатаны (я не знаю дальнейшую судьбу этого проекта, сохранился ли он после смерти Бродского…).

Моя же идея, которую я ему предложил, была иная. Зная воздействие на тинэйджеров идолов кинематографа, было бы неплохо организовать, чтобы, например, Шварценеггер, пред тем как пристрелить сотню – другую негодяев из скорострельной винтовки М-16, прочитал бы какое-нибудь стихотворение. А красавица Шэрон Стоун, когда к ней пришёл бы с просьбой о любви очередной ухажёр, заявила бы, что не отдастся ему, пока он не прочитает наизусть трёх стихотворений.

Мы немного посмеялись, потом заговорили об аналогичной ситуации в России. Предложение Иосифа заключалось в том, чтобы печатать в какой-нибудь газете, например, в «Вечернем Ленинграде», отрывки из Марселя Пруста, с продолжением в каждом номере, для приучения народа к «высокому искусству»…

Я спросил у Иосифа, чем вызван его такой «имперский наезд» на украинцев, Недавно я прочитал его стихи, посвящённые независимости Украины, где были такие строчки

«…Пусть теперь в мазанке хором гансы

С ляхами ставят вас на четыре кости, поганцы.

Как в петлю лезть, так сообща, сук выбирая в чаще,

А курицу из борща грызть в одиночку слаще…

……………………………………………….

От кого, от кого, но ждать от Иосифа поддержки имперским замашкам России было для меня немного странно, особенно в концовке, с «плевком» в адрес Шевченко. Бродский заулыбался. Сказал что-то вроде того, что, бывает, накатит, и сам не рад, но уже не остановиться. Мол, так же было, когда написал стихи Кушнеру с пресловутой «всадницей матраса»…

Немного поговорили ещё об общих знакомых, о Мише Барышникове, с которым я виделся в этот приезд. Пора было уезжать. Я попросил Иосифа надписать мне книжку, которую предусмотрительно взял с собой. Это была Урания, ардисовское издание. Сейчас она лежит передо мной. Надпись - «Дорогому моему Лёхе с безграничной нежностью. Иосиф Бродский. 18-е янв. 1994 года. New York”.

Это слишком лестная для меня надпись. Мне кажется, у него было предчувствие возможной близкой смерти, и он торопился сказать добрые слова…

Он умер через два года и 10 дней, 28 января 1996 года.

Вот, дорогой Гек, что я смог добыть из своей скудной памяти. По крайней мере, сейчас. Потому что, кто знает, что ещё всплывёт – от случайных ассоциаций, встреч с общими знакомыми, или просто в долгие петербургские ночи.

Примечание. Геннадия Фёдоровича Комарова близкие друзья называют «Геком», меня – «Лёхой»

Стёклышко в мозаику.

3 сентября 2011 года Сергею Довлатову исполнилось бы 70 лет. В Питере прошла конференция, посвящённая этому событию, участвовали хорошо знавшие его люди – Андрей Арьев, Лиля Скульская, Александр Генис и другие.

Когда-то Гек Комаров сказал мне, что даже малые свидетельства о жизни людей такого масштаба, драгоценны.

И я решил присовокупить свои несколько строчек в «океан сказаний», добавить, так сказать, стёклышко в мозаику довлатовского портрета. Или положить камушек на надгробие…

Я встретил его впервые в доме Черкасовых. Мои родители были в дружеских отношениях с ними, может быть, не в очень близких, но иногда они приходили к нам, иногда мы бывали у них.

Мы пришли в их дом с моей сестрой-близнецом, Любой, редкостной красавицей. Я не могу с ней сравниться, и это подтверждает следующая история. Я встречался почти месяц с одной студенткой и, наконец, пригласил её к нам домой. Дверь открыла Люба. «А это моя-сестра-близнец» – представил я её. «Какая красивая, никогда бы не подумала», - сказала студентка.

Теперь вы понимаете, почему Сергей Довлатов, который в тот вечер был в гостях у своего друга Андрея Черкасова, «положил глаз» на Любу, как тогда выражались, и пригласил её придти на следующий день на «открытый ринг», где он должен был выступать.

Сестра сходила, но Сергея, к несчастью, нокаутировали, и как-то роман затих, не успев начаться.

Но с той поры мы часто встречались в разных компаниях. В то время в городе было несколько кругов, которые то и дело пересекались - то на студенческих вечерах в разных институтах, то в мастерских «левых» художников, то на домашних поэтических чтениях, то просто на выпивках в чьих- нибудь квартирах, или на пляже в популярном тогда Солнечном…

В Политехнике учились Игорь Ефимов и Игорь Виноградский, красавец Радик Тихомиров, друг поэтов Михаил Петров, Александр Римский-Корсаков, Ольга Арцимович, ставшая впоследствии женой Булата Окуджавы. В «техноложке» – Толя Найман и Евгений Рейн, диссиденты Ронкин и Хахаев, в Геологическом – целая плеяда поэтов от Александра Городницкого до Елены Кумпан, художник Яша Виньковецкий.

В Универе – Андрей Арьев, Яков Гордин, Ася Пекуровская, Сергей Довлатов и другие. В ЛЭТИ – Валерий Попов и Слава Самсонов…

Часто мои пути пересекались с Иосифом Бродским, с Юрой Блажиным по кличке «Человек-улыбка», с Витей Бакаютовым, с Женей Паном по прозвищу «Отто-Скорцени», с Юрой Резановым, с тренером по баскетболу Юрой Лифшицем по кличке «Лифчик», с Юрой Гендлером, с гребцом Жорой Воскресенским, писателем Штакельбергом, Эдиком Копеляном, Серёжей Вольфом, «Сэнди» Кондратовым, красавицей Жанной Бончковской, Глебом Горбовским, Наташей Стеблин-Каменской, Лёшей Хвостенко, Валерием Агафоновым, Ромой Капланом, Таней Никольской…

Это всё были молодые, красивые, талантливые люди, высоко ценящие хорошую шутку, отдающие дань «алкогольному нон-конформизму», как выразился кто-то на вручении премии имени Довлатова в пушкинском музее…

Поэтому почти каждые выходные в том или ином составе мы собирались в разных местах – выпивали, разговаривали о жизни и литературе (а так же о живописи, музыке и политике…), случались и танцы.

В «салоне» Вали Пановой-Венско я встречал Адольфа Урбана, Володю Альфонсова, Сэнди Кондратова, у Тани Никольской – Романа Тименчика и Саню Лаврова, у Наташи Стеблин Каменской - Юру Берёзкина, Никиту Ставиского, Славу Василькова…

Довлатов одно время ухаживал за девушкой Мариной из нашего института (Политеха), но случилась незадача – Юра Колипаров, мой приятель по спортивной команде, весьма невысокого роста, но изрядный «вешатель лапши на уши» (как теперь выражаются) отбил Марину у Сергея.

Сергей был, конечно, физически гораздо крепче Юры, но литератор взял в нём верх над кулачным бойцом, и он всего лишь разразился эпиграмматическим четверостишием, из которого я запомнил только две последние строчки:

«… в дыру ушёл вонючим паром

какашка эта – Колипаров…»

Я видел Сергея то у «звезды полусвета» Ларисы Хорошайловой, то в общих компаниях с Асей Пекуровской и её окружением, иногда он приезжал к нам в посёлок Горскую, где мы собирались выпить, потанцевать, погонять мячик по пляжу.

Все мы соревновались в остроумии, и Сережа был прекрасным рассказчиком…Помню, как он показывал нам три степени армянского акцента…

Я думаю, что вот это пёстрое, задорное, весёлое, творческое и немного хулиганское общество было тем точильным кругом, на котором оттачивались его остроумие, его талант, его стиль общения…

Его тогдашняя подруга Ася была красива, авантюрна и остра на язык. Иногда это меня немного шокировало. Раз мы с ней ехали в троллейбусе, и какой-то не очень трезвый человек начал приставать к Асе. Посмотрев на него. Ася высокомерно произнесла «И это чудовище ещё разговаривает?». Я думал, что придётся драться, но парень просто был убит наповал, покраснел и вышел из троллейбуса на первой же остановке.

Потом Сергей вдруг исчез из круга нашего общения. Прошёл слух, что его взяли за фарцовку, но на самом деле он ушёл в армию. Пока его не было, Ася подружилась с Аликом Р.К., и всячески добивалась его внимания. В частности, Алик много курил, и бросал окурки в банку с водой, что было не весьма аппетитно на женский взгляд. Поэтому Ася с подругой принесли ему на день рождения украденную с Площади Искусств урну!

Алик рассказывал, что однажды он провожал Асю домой, как вдруг в темноте отделилась от забора гигантская мрачная мужская фигура, и скорбным голосом произнесла: «Ты хочешь свести меня с ума?»

Алик подумал, что спрашивают его, и несколько растерянно ответил «Нет, ни в коем случае».

Но вопрос относился к Асе, и это был Серёжа Довлатов.

После разрыва с Асей Сергей встречался с разными девушками с разной степенью успеха. Возможно, в его воображении оставался фенотип Аси, потому что когда он как-то приехал к нам в Горскую с Леной, сильно нетрезвый Миша Дьяконов поднял голову со стола, вгляделся и внятно сказал – «Ну, Серёга!! Девятую Асю к нам приводит!»

Отъезд Сергея в Вену был обставлен всякими слухами, которые доходили от общих знакомых. То его сняло ГБ с самолёта, и он не долетел до Вены, то он где-то по дороге запил…

Письма его «из-за бугра» распространялись в копиях, как самиздат, и наш круг был, как правило, в курсе новостей. Помню, что в одном из писем он рассказывал о стоимости аренды квартиры в Нью-Йорке, причём стоимость перекладывал в количество бутылок водки и дублёнок, которые можно было бы купить на эти деньги…

Так получилось, что когда я был послан на стажировку в Штаты, то позвонил ему, будучи в Нью-Йорке, но Нора Сергеевна сказала, что он ушёл (в гости? на чьи-то похороны? Не помню точно.) Я уехал в Вашингтон, собираясь встретиться с ним на обратном пути.

В Вашингтоне я узнал, что он умер.

Примечания к воспоминаниям об Иосифе Бродском, Сергее Довлатове, к рассказу «Метаморфозы СашиЗ»:

Известный писатель и издатель Игорь Ефимов живёт в Америке.

Популярный сатирик, сценарист, мастер спорта по альпинизму Игорь Виноградский скончался в 2009 году.

Красавец и спортсмен Радомир Тихомиров, стал.главным инженером НИИгидроприбор, потом ушёл в околонаучный бизнес. Покинул нас в 2007.

Михаил Петров, д. ф-м наук, известный физик, дважды лауреат Гос премии за работы по физике плазмы,

Александр Римский-Корсаков, крупный учёный, д.ф-м наук, долгое время возглавлял Радиевый ин-т академии наук.

Анатолий Найман, поэт, писатель, переводчик, живёт в Москве.

Евгений Рейн, поэт, живёт в Москве.

Александр Городницкий учёный, академик РАЕН, известный бард, поэт, прозаик.

Елена Кумпан, поэтесса.

Яков Виньковецкий, геолог, художник, эмигрировал в США (1938-1984)

Андрей Арьев, писатель, критик, соредактор журнала «Звезда»

Яков Гордин, историк, писатель, соредактор журнала «Звезда»

Ася Пекуровская, живёт в Германии, автор ряда литературоведческих книг и книги воспоминаний «Когда случилось петь С.Д. и мне»

Валерий Попов, популярный писатель, глава Союза писателей Петербурга.

Юрий Гендлер отсидел, эмигрировал, долгое время возглавлял русскую службу «Радио Свободы», умер в прошлом, 2010 году.

Сергей Вольф, известный писатель и поэт, (1935-2005)

Александр («Сэнди») Кондратов, писатель, учёный, журналист, автор более 50 научно-популярных книг (1937-1993)

Глеб Горбовский, поэт.

Алексей Хвостенко («Хвост»), поэт, художник музыкант, последние годы жизни жил в Париже (1940- 2004).

Валерий Агафонов, известный исполнитель романсов. Ушёл из жизни в 1984 году

Роман Каплан, в настоящее время распорядитель ресторана «Русский самовар» в Нью-Йорке.

Татьяна Никольская, литературовед.

Адольф Урбан (1937-1989) и Владимир Альфонсов(1921- 2011) - известные петербургские критики

Роман Тименчик – филолог и литературовед, профессор Еврейского университета Иерусалимского университета, один из крупнейших специалистов по поэзии «Серебряного века», в частности, по Анне Ахматовой.

Александр Лавров, литературовед, специалист по русскому модернизму, академик РАН (2008), доктор филологических наук.

Юрий Берёзкин, д-р ист. наук, археолог, этнограф, крупный специалист по южно-американской культуре. Ярослав Васильков, д-р филолог. наук, индолог, исследователь «Махабхараты»