Моей сестре, Любови Мясниковой

Ты помнишь:

Дровяные сараи во дворе или просто уложенные поленницы, острый и вкусный запах свежераспиленных берёзовых стволов, опилки под ногами, щепки и клочья коры, усыпающие мокрую землю,

Вязанки дров, или просто охапки, приносимые нами и складываемые у круглой рифлёной печки в большой комнате, у высокой прямоугольной плиты на кухне

Газеты на растопку, лучины, наколотые топором прямо на железном листе у печки, оберегающем пол от выпадающих из неё угольков

И как с гудением занималось пламя, горячий воздух улетал вверх, и надо было вовремя закрыть вьюшку.

А потом можно было сидеть на низком детском диванчике перед огнём, всматриваться в его буйные переливы и как медленно краснели поленья, превращаясь в угли, и повсюду плясали маленькие синенькие огоньки.

И когда мы уже стали старше и пошли в институт, и нам провели паровое отопление, помня о недавней войне, родители сохранили одну печку, и друзья приходили к нам «со своими дровами», мы разжигали её, пили лёгкое вино и смотрели зачарованно на огонь, неторопливо переговариваясь.

Ты помнишь:

Двор с его закоулками, дровяными сараями, кладовками в подвалах, каменной помойкой с железной крышкой, поднимаемой цепью, воротами, запираемыми на ночь, подворотней с одной скудной лампочкой, крышей сарая, через которую можно было перелезть в соседний двор, выходивший на Петра Лаврова

И Витька Ершов, заставлявший нас прыгать, не раздумывая, с крыши дровяного сарая в снежный сугроб далеко внизу, так как мы играли в партизан, прыгающих с парашютами в тыл врага,

«Казаки-разбойники», со взятием в плен «разбойников» и запиранием их в подвальную кладовку, где шуршали крысы, было темно и страшно, но нельзя было кричать и плакать, и как меня приковали цепью к крышке помойки, но я сумел освободиться.

И штандр, вышибалы, пятнашки, прятки и «царь-царевич, король- королевич, сапожник, портной, кто ты такой?», и консервная банка вместо футбольного мяча, и бельевая верёвка вместо волейбольной сетки, и меня сфотографировали для «Пионерской правды» с надписью около этой бельевой верёвки «здесь будет волейбольная площадка». Что было чистой демагогией, так как никакой площадки там не было сделано, хотя через 40 лет на месте снесённых дровяных сараев была построена школа фехтования

И Коля Неустроев, которому купили велосипед, и он возил нас по двору, посадив на раму, и мы остро завидовали ему.

Ты помнишь:

Старик Перельман, пианист и преподаватель музыки, бросал нам из окна записки в спичечной коробке… Найденную нами в земле после бомбёжки хрустальную солонку… И канюченье у мамы «пустили бы погулять…», когда меня наказали за то, что я дразнил старших мальчиков и дрался с ними, а когда они меня связали и вели домой, то плевался в них, и на вопрос мамы «как же ты мог так себя вести», ответил, что я забыл слова Пушкина «Учитесь властвовать собой», что маму весьма тронуло, но всё равно три дня я находился под домашним арестом.

Ты помнишь:

У ворот во двор стояли две покосившиеся тумбы. Потом мы узнали, что раньше к ним привязывали лошадей… А на ночь ворота запирались, так же, как и подъезды, и нужно было звонить дворнику, чтобы он открыл, но через ворота можно было перелезть, и потом пройти на свою лестницу через маленький дворик. Когда я учился в институте и провожал свою подругу, и возвращался заполночь, то, перелезая через ворота, наверху ворот часто сталкивался с Колей Дьяконовым, тоже студентом Политеха… Он уходил от своей подруги, живущей в нашем дворе… И, как ни странно, из мальчишек, живущих в нашем дворе, только двое пошли по тюрьмам и сгинули, а остальные живы до сих пор и в день снятия блокады собираются в нашей старой квартире.

Ты помнишь:

Деревянный дом на горке, лесная улица в посёлке Солнечное (Оллила), скрипучие ступеньки наверх, тайная кладовая с незаметной дверью, сливающейся со стенкой, тётя Паша, которая присматривала за нами летом, когда родители работали.

Кружка парного молока и ломоть чёрного хлеба, вкусности необычайной, рано утром. И потом мы свободны на целый день.

Высоченная сосна, прямо на участке, в ветвях которой мы сколотили из досок наблюдательный штаб, и когда забирались в него, руки потом покрывались чёрными пятнами от смолы, и их с трудом удавалось оттереть водой с мылом и песком; но зато когда добирались – дух захватывало от высоты и можно было увидеть внизу залив, перелесок, мелкие домики на берегу, и вдали, за пространством блестящей воды силуэт Кронштадского собора.

По дороге вниз, к заливу, справа, за длинным забором было футбольное поле, мы часто перелезали через забор, чтобы погонять старый кирзовый кривобокий, со шнуровкой, мяч.

Поле принадлежало интернату глухонемых, и мы иногда играли вместе с ними, осваивая язык жестов…

Ты помнишь:

Мимо дома проходили пленные немцы в мышиного цвета пропотевших гимнастёрках, они предлагали искусно вырезанные из дерева и раскрашенные игрушки – ложки, фигурки, машинки. Мы выносили им хлеб, хотя тётя Паша и ворчала, и однажды, осмелев, я сказал немцу фразу, которую выучил в школе: «Der Himmel ist blau und die Sonne scheint»

Соседские ребята, местные или дачники, составляли нашу компанию, я помню Лёдика (Володю) Щёголева, Ромку (Романа) Вильдана, Рудика Болдина, Ларису Казаковскую.

Родители купили нам велосипеды «Диамант», мужской и женский, и началась новая жизнь. Мы не слезали с велосипедов, скоро образовалась целая компания, и мы гоняли везде вместе, и на пляж «Ласковый», и в дом отдыха «Взморье», и на волейбольную площадку около пляжа.

Ты помнишь:

За старшей сестрой ухаживали блестящий флотский офицер и молодой способный химик.

Однажды они пришли к нам в гости, и один из них спросил у меня – «ну, у тебя, наверное, есть что-нибудь выпить?» Мне было 14 лет, и мне так хотелось оправдать его веру в то, что я уже большой, что я полез в чулан, где мы занимались фотографией, достал бутылку из-под вина «Цинанадали», в которой был налит фиксаж для фотобумаги, и отдал офицеру. Не знаю, что они почувствовали, когда выпили по рюмке гипосульфита, потому что я на всякий случай убежал…

Ты помнишь:

Деревянный дом под горой, где жила Лариса Казаковская, и на веранде стоял стол для настольного тенниса. И когда шёл дождь, и пронзительно пахло мокрой зеленью и цветами, и бусинки воды висели на листьях и траве, мы набивались на эту веранду и играли деревянными ракетками, от которых со страшным стуком отскакивал целлулоидный шарик…

Ты помнишь… Я знаю, ты помнишь…

К рассказу «Метаморфозы Саши З.», к воспоминаниям о Бродском и Довлатове.

Маша, Саша З., его мать Татьяна Леонова *