От переводчика 5 страница

Последнее представляет собой тем более реальную опасность, что под «идеями» эпохи мы привыкли понимать — и понимать в первую очередь — мысли и идеалы, которые господствовали над массами или над имевшими наибольшее историческое значение людьми рассматриваемой эпохи и тем самым были значимы в ка­честве компонентов ее культурного своеобразия. К этому присое­диняется еще следующее: прежде всего то, что между «идеей» в смысле практической или теоретической направленности и «иде­ей» в смысле конструированного нами в качестве понятийного вспомогательного средства идеального типа эпохи существует определенная связь. Идеальный тип определенного общественного состояния, сконструированный посредством абстрагирования ряда характерных социальных явлений эпохи, может — и это действи­тельно часто случается — представляться современникам практи­ческим идеалом, к которому надлежит стремиться, или, во всяком случае, максимой, регулирующей определенные социальные связи. Так обстоит дело с «идеей» «обеспечения продовольствием» и с ря­дом канонических теорий, в частности с теорией Фомы Аквинского, в их отношении к используемому теперь идеально-типическому по­нятию «городское хозяйство» средних веков, о котором шла речь выше. И прежде всего это относится к пресловутому «основному понятию» политической экономии, к понятию хозяйственной «цен­ности». От схоластики вплоть до Марксовой теории представление о чем-то «объективно» значимом, т. е. долженствующим быть, сли­вается с абстракцией, в основу которой положены элементы эмпи­рического процесса ценообразования. Эта идея, согласно которой «ценность» материальных благ должна регулироваться принципа­ми «естественного права», сыграла огромную роль в развитии куль­туры, отнюдь не только в средние века, и сохраняет свое значение и поныне. Она интенсивно влияла и на эмпирическое ценообразо­вание. Однако что понимают под таким теоретическим понятием и что может быть таким образом действительно понято, доступно ясному, однозначному постижению только с помощью строгих, что означает идеально-типических, понятий; об этом следовало бы за­думаться тем, кто иронизирует над «робинзонадами» абстрактной теории, и воздержаться от насмешек, хотя бы до той поры, когда они смогут предложить нечто лучшее, т. е. более очевидное.

Каузальное отношение между исторически констатируемой, гос­подствующей над умами идеей и теми компонентами исторической реальности, из которых может быть абстрагирован соответствующий данной идее идеальный тип, может, конечно, принимать самые раз­личные формы. Важно только в принципе помнить, что они со­вершенно различны по своей природе. Однако к этому присоеди­няется следующее: сами подобные «идеи», господствующие над людьми определенной эпохи, т. е. диффузно в них действующие, можно, если речь идет о каких-либо сложных мысленных образо­ваниях, постигнуть со всей понятийной строгостью только в виде идеального типа, так как эмпирически они живут в умах неопреде­ленного и все время меняющегося количества индивидов и обретают в них разнообразнейшие оттенки по форме и содержанию, ясности и смыслу. Так, компоненты духовной жизни отдельных индивидов, например в определенную эпоху средневековья, которые можно рассматривать как «христианскую веру» этих индивидов, состави­ли бы, конечно, если бы мы могли их полностью воспроизвести, хаос бесконечно дифференцированных и весьма противоречивых связей мыслей и чувств, несмотря на то, что средневековая церковь сумела достичь высокой степени единства веры и нравов. Однако когда встает вопрос, что же в этом хаосе было подлинным «христи­анством» средних веков, которым мы вынуждены постоянно оперировать как неким твердо установленным понятием, в чем же сос­тоит то подлинно «христианское», которое мы обнаруживаем в средневековых институтах, то оказывается, что и здесь мы в каж­дом отдельном случае пользуемся созданным нами чисто мыслен­ным образованием. Оно являет собой сочетание догматов веры, норм церковного права и нравственности, правил образа жизни и бесчисленных отдельных связей, объединенных нами в «идею»-синтез, достичь которой без применения идеально-типических по­нятий мы вообще бы не могли.

Логическая структура систем понятий, в которых мы выражаем подобные «идеи», и их отношение к тому, что нам непосредствен­но дано в эмпирической реальности, конечно, очень отличаются друг от друга. Сравнительно просто обстоит дело, если речь идет о тех случаях, когда над людьми властвуют и оказывают историче­ское воздействие какие-либо теоретические положения (или одно из них), которые легко могут быть выражены в формулах, как, напри­мер, учение Кальвина о предопределении или отчетливо формули­руемые нравственные постулаты; такую «идею» можно расчленить на иерархическую последовательность мыслей, которые логически выводятся из таких теоретических положений. Однако и здесь час­то игнорируется тот факт, что каким бы огромным по своему зна­чению ни было чисто логическое воздействие мысли в истории — ярчайшим примером этого может служить марксизм, — эмпириче­ски и исторически человеческое мышление следует толковать как психологически, а не как логически обусловленный процесс. Иде­ально-типический характер такого синтеза исторически действен­ных идей проявляется отчетливее, если упомянутые основные по­ложения и постулаты вообще не живут — или уже не живут — в умах индивидов, которые руководствуются мыслями, логически вы­веденными из этих постулатов или ассоциативно вызванными ими, поскольку некогда лежавшая в их основе «идея» либо отмерла, либо с самого начала воспринималась только в своих выводах. Еще от­четливее проявляется характер данного синтеза в качестве создан­ной нами «идеи» в тех случаях, когда упомянутые фундаментальные положения изначально либо неполно осознавались (или вообще не осознавались), либо не нашли своего выражения в виде отчетли­вых мысленных связей. Если же мы этот синтез осуществим, что очень часто происходит и должно происходить, то такая «идея» — например, «либерализма» определенного периода, «методизма» или какой-либо недостаточно продуманной разновидности «социализ­ма» — окажется чистым идеальным типом, совершенно таким же, как синтез «принципов» какой-либо хозяйственной эпохи, от кото­рого мы отправлялись. Чем шире связи, о выявлении которых идет речь, чем многограннее было их культурное значение, тем больше их сводное систематическое изображение в системе понятий и мыс­лей приближается по своему характеру к идеальному типу, тем в меньшей степени, можно обходиться одним понятием такого рода, тем естественнее и неизбежнее все повторяющиеся попытки осоз­навать новые стороны значимости посредством конструирования новых идеально-типических понятий. Все изображения «сущнос­ти» христианства, например, являют собой идеальные типы, всег­да и неизбежно весьма относительной и проблематической значи­мости, если рассматривать их как историческое воспроизведение эмпирической реальности; напротив, они обладают большой эврис­тической ценностью для исследования и большой систематической ценностью для изображения, если пользоваться ими как понятий­ными средствами для сравнения и сопоставления с ними действи­тельности. В этой их функции они совершенно необходимы. По­добным идеально-типическим изображениям обычно присущ еще более усложняющий их значение момент. Они хотят быть или нео­сознанно являются идеальными типами не только в логическом, но и в практическом смысле, а именно стремятся быть «образцами», которые, если вернуться к нашему примеру, указывают на то, ка­ким христианство, по мнению исследователя, должно быть, что исследователь считает в нем «существенным», сохраняющим по­стоянную ценность. Если это происходит осознанно или, что слу­чается чаще, неосознанно, то в идеальные типы вводятся идеалы, с которыми исследователь соотносит христианство как с ценностью. Задачи и цели, на которые данный исследователь ориентирует свою «идею» христианства, могут — и всегда будут — очень отличаться от тех ценностей, с которыми соотносили христианство ранние христиане, люди того времени, когда данное учение возникло. В этом своем значении «идеи», конечно, уже не чисто логические вспомогательные средства, не понятия, в сравнении с которыми со­поставляется и измеряется действительность, а идеалы, с высоты которых о ней выносится оценочное суждение. Речь идет уже не о чисто теоретической операции отнесения эмпирических явлений к ценностям, а об оценочных суждениях, введенных в «понятие» христианства. Именно потому, что идеальный тип претендует здесь на эмпирическую значимость, он вторгается в область оце­ночного толкования христианства — это уже не эмпирическая на­ука; перед нами личное признание человека, а не образование иде­ально-типического понятия. Несмотря на такое принципиальное различие, смешение двух в корне различных значений «идеи» очень часто встречается в историческом исследовании. Такое смешение уже вполне близко, как только историк начинает развивать свои «взгляды» на какое-либо историческое лицо или какую-либо эпоху. Если Шлоссер, следуя принципам рационализма, применял не знаю­щие изменения этические масштабы, то современный, воспитанный в духе релятивизма историк, стремясь, с одной стороны, понять изу­чаемую им эпоху «изнутри», с другой — вынести свое «суждение» о ней, испытывает потребность в том, чтобы вывести масштабы сво­его суждения из «материала», т. е. в том, чтобы «идея» в значении идеала выросла из «идеи» в значении «идеального типа». Эстети­ческая притягательность подобного способа приводит к тому, что граница между этими двумя сферами постоянно стирается, в ре­зультате чего возникает половинчатое решение, при котором исто­рик не может отказаться от оценочного суждения и одновременно пытается уклониться от ответственности за него. В такой ситуации элементарным долгом самоконтроля ученого и единственным сред­ством предотвратить подобные недоразумения является резкое раз­деление между сопоставительным соотнесением действительнос­ти с идеальными типами в логическом смысле слова и оценочным суждением о действительности, которое отправляется от идеалов. «Идеальный тип» в нашем понимании (мы вынуждены повторить это) есть нечто, в отличие от оценивающего суждения, совершенно индифферентное и не имеет ничего общего с каким-либо иным, не чисто логическим «совершенством». Есть идеальные типы борде­лей и идеальные типы религий, а что касается первых, то могут быть идеальные типы таких, которые с точки зрения современной полицейской этики технически «целесообразны», и таких, которые прямо противоположны этому.

Мы вынуждены отказаться здесь от подробного рассмотрения самого сложного и интересного феномена — вопроса о логической структуре понятия государства. Заметим лишь следующее: если мы зададим вопрос, что в эмпирической действительности соответ­ствует идее «государства», то обнаружим бесконечное множество диффузных и дискретных действий и пассивных реакций, факти­чески и юридически упорядоченных связей, либо единичных по своему характеру, либо регулярно повторяющихся; связей, объеди­ненных идеей, которая является верой в действительно значимые нормы или долженствующие быть таковыми и в отношения господ­ства - подчинения между людьми. Эта вера отчасти являет собой мысленно развитое духовное достояние; отчасти же, смутно ощу­щаемая или пассивно воспринятая в самой разнообразной окраске, она существует в умах людей, которые, если бы они действительно ясно мыслили «идею» как таковую, не нуждались бы в «общем уче­нии о государстве», которое должно быть из нее выведено. Научное понятие государства, как бы оно ни было сформулировано, всегда является синтезом, который мы создаем для определенных целей познания. Однако вместе с тем этот синтез в какой-то мере абстраги­рован из малоотчетливых синтезов, обнаруживаемых в мышлении исторических людей. Впрочем, конкретное содержание, в котором находит свое выражение в этих синтезах современников историче­ское «государство», также может быть сделано зримым только посред­ством их ориентации на идеально-типические понятия. Не вызывает также ни малейшего сомнения, что первостепенное практическое значение имеет характер того, как всегда несовершенные по своей логической форме синтезы создаются современниками, каковы их идеи о государстве (так, например, немецкая метафизическая идея «органического» государства в ее отличии от «делового» американ­ского представления). Другими словами, и здесь долженствующая быть значимой или мыслимая значимой практическая идея и кон­струированный с познавательной целью теоретический идеальный тип движутся параллельно, постоянно проявляя склонность пере­ходить друг в друга.

Выше мы намеренно рассматривали «идеальный тип» преиму­щественно (хотя и не исключительно) как мысленную конструкцию для измерения и систематической характеристики индивидуальных, т. е. значимых в своей единичности связей, таких, как христиан­ство, капитализм и пр. Это было сделано для того, чтобы устра­нить распространенное представление, будто в области явлений культуры абстрактно типическое идентично абстрактно родовому, что не соответствует истине. Не имея возможности дать здесь ана­лиз многократно обсуждаемого и в значительной степени дискре­дитированного неправильным применением понятия «типическое», мы полагаем — все наше предшествующее изложение свидетель­ствует об этом, — что образование типических понятий в смысле исключения «случайного» также происходит именно в сфере «ис­торических индивидуумов. Конечно, и те родовые понятия, которые мы постоянно обнаруживаем в качестве компонентов исторического изложения и конкретных исторических понятий, можно посред­ством абстракции и усиления определенных существенных для них понятийных элементов превратить в идеальные типы. Именно это чаще всего происходит на практике и являет собой наиболее важ­ное применение идеально-типических понятий; каждый индивиду­альный идеальный тип составляется из понятийных элементов, родовых по своей природе и превращенных в идеальные типы. И в этом случае обнаруживается специфически логическая функция иде­ально-типических понятий. Простым родовым понятием в смысле комплекса признаков, общих для ряда явлений, выступает, напри­мер, понятие «обмен», если отвлечься от значения понятийных ком­понентов, т. е. просто анализировать повседневное словоупотреб­ление. Если же соотнести данное понятие с «законом предельной полезности» и образовать понятие «экономический обмен» в каче­стве экономического рационального процесса, то последнее, как вообще любое полностью развитое понятие, будет содержать суж­дение о «типических» условиях обмена. Оно примет генетический характер и тем самым станет в логическом смысле идеально-типи­ческим, т. е. отойдет от эмпирической действительности, которую можно только сравнивать, соотносить с ним. То же самое относит­ся ко всем так называемым «основным понятиям» политической экономии: в генетической форме они могут быть развиты только в качестве идеальных типов. Противоположность между простыми родовыми понятиями, которые просто объединяют общие свойства эмпирических явлений, и родовыми идеальными типами, такими, например, как идеально-типическое понятие «сущности» ремесла, в каждом отдельном случае, конечно, стерта. Однако ни одно ро-Довое понятие как таковое не носит характер «типического», а чисто родового «среднего» типа вообще не существует. Во всех тех случаях, когда мы, например, при статистическом обследова­нии говорим о «типичных» величинах, речь идет о чем-то большем, чем средний тип. Чем в большей степени речь идет о простой клас­сификации процессов, которые встречаются в действительности как массовые явления, тем в большей степени речь идет о родовых понятиях; напротив, чем в большей степени создаются понятия сложных исторических связей, исходя из тех их компонентов, кото­рые лежат в основе их специфического культурного значения, тем в большей степени понятие — или система понятий — будет при­ближаться по своему характеру к идеальному типу. Ведь цель обра­зования идеально-типических понятий всегда состоит в том, чтобы полностью довести до сознания не родовые признаки, а своеобра­зие явлений культуры.

Тот факт, что идеальные типы, в том числе и родовые, могут быть использованы и используются, представляет особый методи­ческий интерес в связи с еще одним обстоятельством.

До сих пор мы, по существу, рассматривали идеальные типы толь­ко как абстрактные понятия тех связей, которые, пребывая в потоке событий, представляются нам «историческими индивидуумами» в их развитии. Теперь же здесь возникает осложнение, так как понятие «типического» сразу же вводит ложную натуралистическую идею, согласно которой цель социальных наук есть сведение элементов действительности к «законам». Дело в том, что идеальный тип раз­вития также может быть сконструирован, и конструкции такого рода обладают в ряде случаев большим эвристическим значением. Но при этом возникает серьезная опасность того, что грань между идеальным типом и действительностью будет стираться. Можно, например, прийти к такому теоретическому выводу, что при стро­го «ремесленной» организации общества единственным источни­ком накопления капитала является земельная рента. На этой основе можно, вероятно, конструировать (мы не будем здесь проверять правильность подобной конструкции) обусловленный совершенно определенными простыми факторами (такими, как ограниченная земельная территория, рост народонаселения, приток благородных металлов, рационализация образа жизни) идеальный тип преобра­зования ремесленного хозяйства в капиталистическое. Являлся ли исторический процесс развития эмпирически действительно таким, как он выражен в данной конструкции, можно установить с ее помощью в качестве эвристического средства — сравнивая идеаль­ный тип с «фактами». Если идеальный тип сконструирован «пра­вильно», но действительный процесс развития не соответствует идеально-типическому, мы тем самым обрели бы доказательство того, что средневековое общество в ряде определенных моментов не было строго «ремесленным» по своему характеру. Если же идеальный тип был сконструирован в эвристически «идеальной» манере (имело ли это место в нашем примере и каким образом, мы совершенно оставляем в стороне), то он приведет исследователя к более отчет­ливому постижению этих не связанных с ремеслом компонентов средневекового общества в их своеобразии и историческом значе­нии. Если идеальный тип приводит к такому выводу, можно счи­тать, что он выполнил свою логическую цель именно потому, что обнаружил свое несоответствие действительности. В этом случае он был проверкой гипотезы. Такой метод не вызывает сомнений ме­тодологического характера до тех пор, пока исследователь отчет­ливо осознает, что идеально-типическую конструкцию развития, с одной стороны, и историю — с другой, следует строго разделять, и что в данном случае упомянутая конструкция служила просто сред­ством совершить по заранее обдуманному намерению значимое све­дение исторического явления к его действительным причинам, воз­можное, как нам представляется, при существующем состоянии нашего знания.

Отчетливо видеть подобную грань затрудняет подчас, что нам известно из опыта, одно обстоятельство: конструируя идеальный тип или идеально-типическое развитие, исследователи часто пыта­ются придать им большую отчетливость посредством привлечения в качестве иллюстрации эмпирического материала исторической действительности. Опасность этого самого по себе вполне закон­ного метода заключается в том, что историческое знание служит здесь теории, тогда как должно быть наоборот. Теоретик легко склоняется к тому, чтобы рассматривать данное отношение как само собой разумеющееся или, что еще хуже, произвольно подго­нять теорию и историю друг к другу и просто не видеть различия между ними. Еще резче такие попытки дают о себе знать в том случае, если идеальная конструкция развития и понятийная класси­фикация идеальных типов определенных культурных образований насильственно объединяются в рамках генетической классификации.

(Например, формы ремесленного производства идут в такой класси­фикации от «замкнутого домашнего хозяйства», а религиозные по­нятия от «созданных на мгновение божков».) Последовательность типов, полученная посредством выбранных понятийных признаков, выступает тогда в качестве необходимой, соответствующей закону исторической последовательности. Логический строй понятий, с одной стороны, и эмпирическое упорядочение понятого в простран­стве, во времени и в причинной связи — с другой, оказываются тогда в столь тесном сцеплении друг с другом, что искушение со­вершить насилие над действительностью для упрочения реальной значимости конструкции в действительности становится почти не­преодолимым.

Мы сознательно отказались здесь от того, чтобы привести наи­более важный для нас пример идеально-типической конструкции — мы имеем в виду концепцию Маркса. Это сделано из тех соображе­ний, чтобы не усложнять еще больше наше исследование интерпре­тациями Марксова учения, чтобы не опережать события, так как наш журнал ставит перед собой задачу постоянно давать критический анализ всей литературы об этом великом мыслителе и всех работ, продолжающих его учение. Вот почему мы здесь только констати­руем то обстоятельство, что все специфические марксистские «за­коны» и конструкции процессов развития (в той мере, в какой они свободны от теоретических ошибок) идеально-типичны по своему характеру. Каждый, кто когда-либо работал с применением маркси­стских понятий, хорошо знает, как высоко неповторимое эвристи­ческое значение этих идеальных типов, если пользоваться ими для сравнения с действительностью, но в равной мере знает и то, на­сколько они могут быть опасны, если рассматривать их как эмпири­чески значимые или даже реальные (т. е. по существу метафизичес­кие) «действующие силы», «тенденции» и т. д.

Для иллюстрации безграничного переплетения понятийных ме­тодических проблем, существующих в науках о культуре, достаточ­но привести такую шкалу понятий: родовые понятия; идеальные типы; идеально-типические родовые понятия; идеи в качестве эм­пирически присущих историческим лицам мысленных связей; иде­альные типы этих идей; идеалы исторических лиц; идеальные типы этих идеалов; идеалы, с которыми историк соотносит историю; теоретические конструкции, пользующиеся в качестве иллюстрации эмпирическими данными; историческое исследование, исполь­зующее теоретические понятия в качестве пограничных идеальных случаев. К этому перечню следует добавить множество различных сложностей, на которые здесь можно лишь указать, таких, как раз­личные мысленные образования, отношение которых к эмпириче­ской реальности непосредственно данного в каждом отдельном слу­чае весьма проблематично. В нашей статье, цель которой состоит только в том, чтобы поставить проблемы, мы вынуждены отказать­ся от серьезного рассмотрения практически важных вопросов ме­тодологии, таких, как отношение идеально-типического познания к познанию закономерностей, идеально-типических понятий к кол­лективным понятиям и т. д.

Несмотря на все приведенные указания, историк будет по-преж­нему настаивать на том, что господство идеально-типической фор­мы образования понятий и конструкций является специфическим симптомом молодости научной дисциплины. С таким утверждени­ем можно в известной степени согласиться, правда, делая при этом иные выводы. Приведем несколько примеров из других наук. Ко­нечно, задерганный школьник так же, как начинающий филолог, представляет себе язык сначала «органические», т. е. как подчинен­ную нормам над-эмпирическую целостность; задача науки — уста­новить, что же следует считать правилами речи. Первая задача, ко­торую обычно ставит перед собой «филология», — это логически обработать «письменный язык», как было сделано, например, в Accademia della Crusca; свести его содержание к правилам. И если сегодня один ведущий филолог заявляет, что объектом филологии может быть «язык каждого человека», то сама постановка такого вопроса возможна только после того, как в письменной речи дан относительно установившийся идеальный тип, которым можно оперировать в исследовании многообразия языка, принимая его хотя бы в виде молчаливой предпосылки; без этого исследование будет лишено границ и ориентации. Именно так функционируют конструкции в естественноправовых и органических теориях госу­дарства, или, возвращаясь к идеальному типу в нашем понимании, такова теория античного государства у Б. Констана; они служат как бы необходимой гаванью до той поры, пока исследователи не на­учатся ориентироваться в безбрежном море эмпирических данных. Зрелость науки действительно всегда проявляется в преодолении идеального типа, в той мере, в какой он мыслится как эмпирически значимый или как родовое понятие. Однако использование остроум­ной конструкции Констана для выявления известных сторон античной государственной жизни и ее исторического своеобразия совершенно оправданно и в наши дни, если помнить об идеально-типическом харак­тере этой конструкции. Есть науки, которым дарована вечная моло­дость, и к ним относятся все исторические дисциплины, перед ними в вечном движении культуры все время возникают новые про­блемы. Для них главную задачу составляют преходящий характер всех идеально-типических конструкций и вместе с тем постоян­ная неизбежность создания новых.

Постоянно предпринимаются попытки установить «подлинный», «истинный» смысл исторических понятий, и нет им конца. Поэто­му синтезы, используемые историей, всегда либо только относи­тельно определенные понятия, либо — если необходимо придать понятийному содержанию однозначность — понятие становится аб­страктным идеальным типом и тем самым оказывается теоретиче­ской, следовательно, «односторонней» точкой зрения, которая спо­собна осветить действительность, с которой действительность может быть соотнесена, но которая, безусловно, непригодна для того, что­бы служить схемой, способной полностью охватить действитель­ность. Ведь ни одна из таких мысленных систем, без которых мы не можем обойтись, постигая какую-либо важную составную часть действительности, не может исчерпать ее бесконечного богатства. Все они являют собой не что иное, как попытку внести порядок на данном уровне нашего знания и имеющихся в нашем распоряжении понятийных образований в хаос тех фактов, которые мы включили в круг наших интересов. Мыслительный аппарат, который разра­ботало прошлое посредством мысленной обработки, а в действи­тельности путем мысленного преобразования непосредственно дан­ной действительности и включения ее в понятия, соответствующие познанию и направлению интереса того времени, всегда противо­стоят тому, что мы можем и хотим извлечь из действительности с помощью нового познания. В этой борьбе совершается прогресс исследования в науках о культуре. Его результат — постоянно иду­щий процесс преобразования тех понятий, посредством которых мы пытаемся постигнуть действительность. Вот почему история наук о социальной жизни — это постоянное чередование попыток мысленно упорядочить факты посредством разработки понятий, разложить полученные в результате такого упорядочения образы посредством расширения и сдвига научного горизонта, и попытки образовать новые понятия на такой измененной основе. В этом про­является не несостоятельность попытки вообще создавать системы понятий — каждая наука, в том числе и только описательная исто­рия, работает с помощью комплекса понятий своего времени, — в этом находит свое выражение то обстоятельство, что в науках о человеческой культуре образование понятий зависит от места, ко­торое занимает в данной культуре рассматриваемая проблема, а оно может меняться вместе с содержанием самой культуры. В науках о культуре отношение между понятием и понятым таково, что синтез всегда носит преходящий характер. Значение попыток создать круп­ные понятийные конструкции в нашей науке заключается, как пра­вило, именно в том, что они демонстрируют границы значения той точки зрения, которая лежит в их основе. Самые далеко идущие успехи в области социальных наук связаны в своей сущности со сдвигом практических культурных проблем и облечены в форму кри­тики образования понятий. Одна из важнейших задач нашего журна­ла будет состоять в том, чтобы служить цели этой критики и тем самым исследованию принципов синтеза в области социальных наук. Итак, следуя сказанному выше, можно прийти к пункту, по ко­торому наши взгляды в ряде случаев отличаются от взглядов от­дельных выдающихся представителей исторической школы, к вос­питанникам которой мы причисляем и себя. Дело в том, что они открыто или молчаливо придерживаются мнения, что конечной целью, назначением каждой науки является упорядочение ее мате­риала в систему понятий, содержание которых надлежит получать и постепенно совершенствовать посредством наблюдения над эмпири­ческой закономерностью образования гипотез и их верификации вплоть до того момента, когда это приведет к возникновению «завер­шенной» и поэтому дедуктивной науки. Индуктивное исследование современных историков, обусловленное несовершенством нашей науки, служит якобы предварительной стадией в достижении ука­занной цели. Ничто не должно, естественно, представляться с такой точки зрения более сомнительным, чем образование и применение четких понятий, «которые как бы опрометчиво предваряют упомя­нутую цель далекого будущего. Принципиально неопровержимой была бы эта точка зрения на почве антично-схоластической теории познания; ее основные положения до сих пор прочно коренятся в мышлении основной массы исследователей исторической школы: предполагается, что понятия должны быть отражениями «объектив­ной» действительности, своего рода представлениями о ней; отсюда и постоянно повторяющееся указание на нереальность всех четких понятий. Тот, кто до конца продумает основную идею восходящей к Канту современной теории познания, согласно которой понятия суть и только и могут быть мысленными средствами для духовно­го господства над эмпирической данностью, не увидит в том обсто­ятельстве, что четкие генетические понятия неизбежно являются идеальными типами, основание для отказа от них. Для такого ис­следователя отношение между понятием и историческим изучени­ем станет обратным вышеназванному: та конечная цель предста­вится ему логически невозможной, понятия для него — не цель, а средства достижения цели, которая являет собой познание значи­мых под индивидуальным углом зрения связей. Именно потому, что содержание исторических понятий необходимым образом ме­няется, они должны быть каждый раз четко сформулированы. Ис­следователь будет стремиться к тому, чтобы в применении понятий всегда тщательно подчеркивался их характер идеальных мыслен­ных конструкций, чтобы идеальный тип и история строго различа­лись. Поскольку при неизбежном изменении ведущих ценностных идей разработка действительно определенных понятий, которые служили бы общей конечной целью, невозможна, упомянутый ис­следователь будет верить, что именно посредством образования четких, однозначных понятий для любой отдельной точки зрения создается возможность ясно осознать границы их значимости.