Культурно-исторический контекст. Экстремальное поведение кавказской молодежи, в частности, поездки в российские города рассматривается многими исследователями как действие

Экстремальное поведение кавказской молодежи, в частности, поездки в российские города рассматривается многими исследователями как действие, встроенное в длительную традицию создания мужских сообществ воинского типа.

Этнограф Ю.Ю. Карпов, автор ряда исследований, посвященных традиционным мужским сообществам Кавказа[xiii][13], указывает на то, что поездки молодых кавказцев «на добычу» в Россию укладываются в контекст издревле практиковавшихся на Кавказе военных набегов. Речь идет о «комплексе “джигитства” (который длительное время полноценно функционировал среди населения Северного Кавказа) — регулярным походам юношества и мужчин молодого возраста < 386: 387> на соседние территории. Последние напрямую были связаны с традиционной системой социализации — обретением их участниками качеств и статуса мужчины. В мифопоэтической передаче идеальная модель “маскулинизации” предполагала совершение мужчиной в течение жизни последовательно трех походов: 1-, 3- и 7-годичного. В практике XIX в. походы не были долговременными, но имели сезонную регламентацию — совершались весной и осенью, так как были включены в комплекс производственной хозяйственной деятельности.

В современных условиях традиционные мужские союзы и мужские дома оказались разрушенными, невозможными стали походы за «добычей», престижными шрамами на теле, славой. Однако те же условия, создавшие массовую безработицу, в том числе молодежную, и особенно в районах с высокими показателями прироста населения, порождают новые, но внутренне связанные с прежними (“традиционными”) явления. При невозможности найти себе применения на родине и сохранении привлекательности социокультурного клише “похода” процветает практика отъезда молодежи горных районов Кавказа в крупные города России. (…)

Одним из аспектов корпоративности таких групп является принцип сельского, районного и т.д. их комплектования. “Сезонный“, “походный” принцип организации таких групп находит выражение в том, что по достижении верхней возрастной планки допустимого, с точки зрения “традиции”, отсутствия на родине — 28–30 лет, молодые люди обязаны вернуться, обзавестись семьями, “осесть” и начать вести “мирный образ жизни”. С большинством так и происходит. В городах остаются обзаведшиеся вопреки воле родителей семьями “на чужбине”, пристрастившиеся к наркотикам, влившиеся в криминальные группировки и т.п.»[xiv][14] < 387: 388>

Аналогичные мысли высказывает и В.А. Дмитриев: «Нет оснований говорить о сохранении в современных кавказских обществах традиции мужских союзов в сколь-либо целостных формах. Но ее наследие проявляется достаточно зримо. (…)

Наследие рассматриваемой традиции можно увидеть в практике братств-землячеств выходцев с Кавказа, обосновывающихся в крупных городах страны. В современных условиях бытуют представления о том, что для молодых людей до 28–30 лет нормально проводить время/жить вдали от родных мест, но к указанному возрасту они должны вернуться в отчий дом для обзаведения семьей и налаживания жизни “остепенившихся” мужчин»[xv][15].

Причины воспроизводства в среде кавказской молодежи «походных» традиций, восходящих к XIX веку носят социально-экономический, социокультурный и этнопсихологический характер. Для нас здесь наиболее интересны механизмы сохранения и актуализации социально-психологических качеств, связанных с «воинственной» маскулинностью – когда общество находится в относительно стабильном состоянии, они не задействованы или задействованы в социально приемлемой форме; однако при изменениях в обществе «воинские» формы поведения активируются: «В формах организации сообществ таких “отходников” не прослеживается прямых слепков с традиционных половозрастных корпоративных структур, хотя их идеологический антураж многое воспринял от таковых. Здесь напрямую проявляется и эффект разжатой пружины, когда отсутствие механизмов общественного контроля приводит к активизации асоциальных действий, часто сопряженных с “легитимизацией” права на жестокость»[xvi][16]. < 388: 389>

В советские времена одной из форм реализации активности молодежи мужского пола была срочная служба в армии. До конца 1980-х годов сохранялась «престижность воинской службы, отказ от которой без уважительных оснований превращал молодого человека в глазах общества в неполноценного и даже в изгоя. К сожалению, ситуация изменилась в связи с ведением российской армией боевых действий в Кавказском регионе»[xvii][17]. В последние годы отмечается разрушение традиционного отношения к службе: «Ныне службу в армии юноши с Кавказа часто воспринимают как наказание и противятся ее правилам. Приходилось слышать, что дагестанцы или черкесы, призванные на срочную военную службу, отказываются мыть полы в казармах, ссылаясь на «немужской» характер работы. В этом случае можно напомнить о правилах общежития в мужских домах, где абсолютно все работы производились участниками сборов»[xviii][18].

Крайнее проявление молодежной военной агрессивности на Кавказе – участие в незаконных военизированных формированиях: «В современной Чечне наблюдается стремление молодежи к независимости от старшего поколения, предусматривающее отказ от традиционных устоев жизни (адата) в пользу норм мусульманского права (шариата). С известной долей условности, и этот процесс соотносим с описанным общественным явлением»[xix][19].

М.А. Текуева в статье, посвященной захвату г. Нальчика 13-14 октября 2005 года, опять же, проводит параллель террористических группировок с традиционными мужскими объединениями Кавказа: «Экстремистские военизированные группировки «ваххабитов» свои лесные лагеря оборудуют по традиционным типам: “ шу пщыIэ” — ‘стан наездников’ или “щакъуэ пщыIэ” — ‘стан охотников’, многократно описанным < 389: 390> в этнографической литературе. Выходя за пределы подросткового возраста, юноши вступали во взрослое мужское сообщество, где они проходили испытания на соответствие статусу мужчины. (…)

Некоторые внешние атрибуты ваххабитских лесных лагерей действительно имеют существенные аналогии с походным бытом “мужских союзов”: дислокация в тайном месте, строжайшая конспирация и железная дисциплина, абсолютное исключение из лагеря женщин и принадлежность участников к двум условным возрастным группам, различающимся по статусу — “посвященные” и новобранцы, проходящие своего рода испытание на мужество, или инициацию. Даже такая деталь, как маска, используемая боевиками, наводит на аналогии с мужскими сообществами»[xx][20].

При этом М.А. Текуева отмечает, что, лишенные традиционного позитивного наполнения, практики военизированных молодежных союзов легко скатываются «от экстремальности к экстремизму».

Перенося сказанное на современную ситуацию, а именно, на Московский регион, можно констатировать, что ежегодно с Кавказа мигрирует в столицу большой контингент молодых активных мужчин с высоким уровнем маскулинных установок. Хотя большинство из них не имеет склонности к криминальной деятельности, но в целом эти «мужчины в походе» оказываются потенциальным источником напряженности.