РАЗЛОЖЕНИЕ 3 страница

Справедливость.

Уже на другом конце города, выкинув ключи в урну, она снимает испачканные сверхтонкие перчатки и складывает их в пакетик.

Закрывает его и поджигает, отправляя туда же»

Глаза жутко болят, и я закрываю ноутбук, не выключая его. Ирония судьбы – видимо, сцены¸ которые я читал ранее, тоже принадлежат перу Юли. Вот только почему она пишет этот откровенный трешак? Сказать, что она похожа на одну из этих стремных, обиженных жизнью страшных девочек, идущих в искусство, чтобы компенсировать свою нереализованность, как женщин, я не смог бы. Хотя, черт его знает. Нам обоим за тридцать, и мы одиноки. Почему? Свою историю я, по крайней мере, знаю. И кто-то со стороны, с такой же логикой, что у меня, может посмотреть на эту историю и сказать: «Да ты ж полный мудак, парень!», и даже объяснить, почему и за что. Трудно себя осуждать, когда получаешь только боль и неопределенность. Гораздо легче себя клеймить, когда стоишь в победителях.

Все-таки, я явно выпил лишнего. Ну, какая разница, что она там пишет? Если сейчас покупают такое чтиво, значит, его следует писать, и она поймала волну и зарабатывает на этом. Что такого? Можно сколь угодно обсуждать и ругать поп-звезд с интеллектом уровня медузы, но на них и для них зарабатывают миллионы и миллиарды – а все только потому, что есть те, кто эти деньги отдает за шанс слушать и видеть этих шутов. Pecuniam et non odorabunt.

Я добился своего. Чтение меня в достаточной мере утомило. Допив из стакана уже выдохшийся тоник, направляюсь к своему сольному ложу, некогда бывшему семейным.

Я разбираю разрозненные записи в своем бумажном архиве. Здесь все довольно важно, но я делаю это небрежно. Почему-то все листки с записями, документами лежат в яме – как будто их недавно откопали прямо здесь. Я чувствую, что кто-то или что-то ждет, пока я разберусь, и поэтому начинаю немного торопиться. Меня вроде как спрашивают, все ли я забрал, и я вытаскиваю последние листки, кажущиеся мне важными, кладу их то ли в карман, то ли в сумку, и яму начинают заливать бетоном. А потом я смотрю на залитую яму и начинаю жутко переживать. Меня даже начинает трясти, потому что я понимаю, что самое важное я забыл вытянуть, и это осталось там, и я не решаюсь засунуть руки в бетон, и он уже начинает твердеть, и тут я понимаю, что жить без того, что там осталось, не смогу, и я падаю на бетон, бьюсь об него, но он уже удивительно крепко затвердел, и я кричу в бессилии, и…

…просыпаюсь, рефлекторно сжимая зубы до боли, сажусь на кровати, осматриваюсь и понимаю, что сон исчез, и я все также дома и все также один.

Вместе со сновидением снова пропало желание спать. Снова иду за тоником.

Такие одинокие ночи слишком хорошо знакомы и понятны мне. После месяца попыток переговорить, решить вопрос мирно, после множества приходов к двери квартиры ее родителей наступило время признать, что все кончено, что формальный развод превратился в фактический крах, и одиночество предстало передо мной во весь рост. Тогда я почти сходил с ума по ночам, пока не подружился с «мартини» и его друзьями – водкой, виски и прочими.

Что у меня осталось от нее?

Она говорит, что в этом году листья желтеют уже весной.

Почему я вижу первой именно эту фразу? Так часто бывает – со многими вещами ассоциируется нечто странное, совершенно случайное. Наверное, то, о чем сильнее всего задумался в момент, когда услышал.

Мы дома. Она нашла в своей коробке со всяким хламом рукописи стихов, которые писала в детстве. Или будучи подростком. Она говорит, что точно не помнит, да и какая, к черту, разница. Она скромничает, и я знаю, что ей хотелось бы показать себя с такой стороны, и что ей будет приятен мой интерес.

- Вообще, это, конечно, все глупо. Наивно так, - говорит она.

- А, может, и нет? – возмущенно махаю головой. – Может, в том, что ты писала тогда, было больше правды и искренности, чем во всей коммерческой туфте из сборников классиков?

- Вряд ли. То есть – конечно, это было откровенно, но…

- Что?

- Не знаю, я писала о несчастной любви, о том, что действительно происходило со мной. Вот это стихотворение, например, - тыкает пальцем в строки на одной из страниц тетрадки, - оно кажется затянутым, бессмысленным, но оно все также отражает то, что я чувствовала, когда разрывалась между возможностью что-то поменять и полнейшей бессмысленностью этого. Понимаешь?

- Конечно, - киваю. – Это всегда трудно – понимать, что физически что-то поменять можешь, но тебе и твоей инициативе все равно будут не рады.

- Вот именно. Ладно, - улыбается. – Раз уж ты меня, похоже, понимаешь и не стебешь, я прочитаю его вслух.

Спутанные слова, странные аллегории – стихотворение было полно этого, но я могу точно воспроизвести и даже записать заново его с точностью до каждой запятой. Что-то от него осталось во мне глубже, чем мне хотелось бы. И что-то в нем актуально для меня сейчас. Почему?

На той глубине, где не видно небес,

Где все есть постольку, поскольку – иначе,

Смотрю и выдерживаю этот вес

Над сводом души, где есть место лишь плачу,

Рожденному болью. Но лишь тишина

Вокруг. И она-то меня и спасает –

Единственно вечная, и темнота

Меня легким саваном сна укрывает.

И, падая в эту безмолвную ночь,

Оставлю все то, чего так не хватало.

Сомнение дня устремляется прочь,

Хоть завтра и этого будет мне мало.

Стирая границы для этой души,

Вливаясь в поток, где спасенье осталось,

Покой подорву новым, ясным «Дыши!»,

Пока все, что важно, еще не сломалось

На части от силы удара моим

Осипшим, избитым ветрами дыханьем,

Держась исступлением только одним,

Застрявшим в душе вместе с тем ожиданьем

Тебя в новом дне. Все осталось лишь в нем.

А ночь свои правила вновь начертала,

И вечности, созданной нами вдвоем,

Теперь также просто, как света, не стало.

Спасая себя, убегаю, теперь

Лишь боль заменяет твои поцелуи.

Тянусь в темноту, это нужно, поверь,

От света тянусь,

На дорогу иную.

Не чувствую горечи тоника.

Меня топит поток слов. Вдавливает в глубину ночи. Надеюсь, это шанс уснуть. Может, еще можно…

… но зачем? Хватит блуждать, ты ведь уже дома!

Уже под утро я снова просыпаюсь. Беру телефон. Мне кажется, что что-то еще можно исправить. Может, замотать изолентой старые швы, а, может, спасти себя. Мне трудно дышать. Я открываю окно. Оттуда мне шепчет теплая летняя ночь. Легкий, едва уловимый шум еще дремлющего, но готового окончательно проснуться города.

Я нахожу ее номер. Поднимаю палец к набору цифр на экране и хочу нажать, но что-то меня одергивает.

Я ничего не могу поменять. И я не хочу возвращаться в тот же дом отчаяния – дом с четырьмя стенами и ямой посреди для архивов того времени, когда я был счастлив. Мне нужно просто оставить это все там, на глубине ямы. Нужно просто смириться. Это всегда звучит уродливо и по-скотски – смирись, признай поражение, склони голову. Но что еще здесь можно сделать? У меня нет средства против этого поражения.

Мне приходит смска. Я легонько шлепаю себя по щеке, чтобы уточнить, не сон ли это

«Ты нормально добрался? Я была никакая, дома сразу выключилась, ты в порядке?»

У меня нет средства против этого поражения. Но у меня может быть средство для приближения новой победы.

Утро не позволяет понять, какой будет погода днем.

Я уже ответил Юле, что все в порядке, и что надо договорится о времени и месте на сегодня, и с тех пор она молчит. Звонить в столь ранний час творческому человеку, который вряд ли с утра бодрствует, я считаю излишним. По крайней мере, мне кажется, что все люди, не привязанные к офисам или станкам, высыпаются, чтобы продуктивно работать. А на галерах нового времени никто не спрашивает, каково тебе заниматься работой с крупными деньгами и значительным заказами после ночи, в которой было не больше трех часов чистого сна.

Тот самый бомж снова кормится из урны недалеко от офиса. Он явно облюбовал это место, хотя раньше я его здесь не видел. Кидает на меня пугающий взгляд. Я ускоряю шаг, но он ухмыляется и дальше занимается приемом пищи из какого-то бумажного пакета. Где полиция? Почему он еще не уехал в распределительный центр на обработку? Впрочем, от правовой теории до правоприменительной практики в этой стране всегда было далеко.

Днем не происходить практически ничего существенного, и я обедаю десять минут и снова работаю, и только за час до конца рабочего дня думаю о том, что надо бы уже позвонить Юле, и когда мобильник оказывается у меня в руке, на экране появляется информация о входящем вызове от нее. Вдыхаю и выдыхаю, чтоб настроиться и беру трубку.

- Алло, - немного понижаю голос; зачем?

- Привет. Я думала, звонить тебе или нет, и решила рискнуть.

- Почему рискнуть?

- Ну, - хихикает, - я вчера так нажралась, что думала, ты и видеть меня больше не захочешь с таким первым впечатлением.

- Я был не лучше, - усмехаюсь.

- Ты, по крайней мере, был в состоянии уйти из ресторана пешком. Я-то еле доползла от такси до кровати.

- Ну, зато поговорили неплохо.

- Да, ты много интересного сказал, - протягивает.

- Ну, все, что я сказал, насколько я помню, было правдой, - твердо. – То есть, до пьяного бреда я не добрался.

- М-м-м, - многозначительно. – Хорошо. Так что насчет сегодня?

- Повторим? – заманчиво, насколько только возможно.

- Боюсь, я наломаю дров, - снова хихикает – в это есть нечто девичье, нежное, невинное.

- Я возьму переноску для дров и второй топор. Ужинаем?

- Знаешь, мне что-то сегодня не хочется куда-либо идти.

Вздыхаю.

- Ну, тогда…

- Поэтому я предлагаю тебе взять что-нибудь на свой вкус и приехать ко мне.

Поворот довольно резкий, и меня от него немного занесло.

- Да?

- Ну, а что такого? – смеется. – На маньяка или серийного убийцу ты не похож, одеваешься прилично, пахнешь приятно – такого гостя грех не встретить.

- Ну, очень смешно, - слушаю, как она заливается смехом и сам улыбаюсь, как идиот.

- Ну, прости-прости, все, прекращаю, - покашливает. – В общем, приезжай, как сможешь – я весь вечер дома. Договорились?

- А что на твой вкус брать?

- Бери на свой. Вот я тебя и раскушу – кто ты есть. Ну, я, конечно, могу сама что-нибудь приготовить, но что-то сегодня мне трудно сосредоточиться.

- Логично. А адрес?

Она диктует адрес, и я сразу вписываю его в строку поиска в «яндексе», поскольку адрес областной, а с областью у меня всегда были топографические проблемы.

- Могу еще координаты для ГЛОНАСС дать, надо?

- Не, - отвечаю. – Я сторонник традиционного…ммм… подхода.

- Во всем? – игриво.

- Почти.

Ухожу на полчаса раньше, игнорируя робкую попытку Георгия Михайловича подойти ко мне и что-то там у меня узнать. Захожу в ближайший ресторан и изучаю меню. Беру кое-что с собой, а в ближайшем «Нормане» подбираю бутылку довольно дорогого вина, проверенного на вкус лично мной.

Дом Юли стоит немного поодаль прочих в поселке, но это меня не смущает, а наоборот – только радует. Лучшая обзорность, меньше шансов быть замеченным. Паркуюсь около забора и иду к крыльцу. Только поднимаю руку, чтобы постучаться, дверь открывается, и меня встречает Юля, одетая в черное легкое платье и излучающая улыбкой и выражением глаз радость от моего прихода. Протягиваю купленные по дороге цветы – одиннадцать ярко-красных роз.

- Надеюсь, у тебя нет на них аллергии?

- О, господи, - кокетливо прикрывает рот ладошкой; берет другой рукой цветы и нюхает. – Какие красивые. Спасибо. У меня аллергия только на синие.

- Угадал, - усмехаюсь.

- Заходи, пока не передумал, - предлагает жестом пройти внутрь.

- А есть повод?

Пожимает плечами. Жестом предлагает отдать ей пакет в моих руках. Прохожу внутрь

Внутри довольно просторно, причем везде – начиная от прихожей и заканчивая гостиной, где я сажусь на диван и жду, пока хозяйка разогреет принесенный мной ужин, а заодно открываю вино. Обстановка говорит о достаточно тонком вкусе хозяина вкупе с его застарелой урбанистической направленностью – Юля явно раньше жила в городе, вероятно, в типичной постиндустриальной квартире с мебелью «икеа» или вроде того.

- Какие выводы по вкусам? – спрашиваю, когда она приносит пару массивных, тонкого стекла бокалов для красного вина.

- Ну, они в целом совпали, - ставит бокалы на стол передо мной. – Я тоже люблю морепродукты, овощи-гриль и сливочные соусы.

- Не может быть! Я все угадал? – изображаю удивление.

- Да-да, - смеется. – Если ты уже сделал все, что хотел, с бутылкой, давай, я провожу тебя в ванную.

- Эм, - наверное, краснею; холостяцкая жизнь успела приучить меня к небрежности, которая позволяет считать, что машина и дом – это единое целое, и мыть руки по приходу домой не столь важно; тихая, незаметная деградация. – Да, конечно.

В ванной и туалете – светлый кафель с красными полосами. Красный у Юли прослеживается почти везде – в косметике, в одежде, в мебели, в цвете обоев, даже здесь. Что там говорят о людях, которые любят красный? Читал как-то одну статью…

«Они легко возбуждаются и наслаждаются сексом любыми способами. Однажды воспламененные, они могут гореть часами в спальне»

Ну, конечно, я подумал, в первую очередь, об этом. А что удивительного? Несколько месяцев без секса – это не в командировку съездить.

А дальше – разговор. Один постоянный, безостановочный разговор. Фоном проходит ужин, понемногу пустеет бутылка с вином, букет которого Юля очень одобрила. Но самое главное – мы не прекращаем говорить, мы словно знакомы не первый год, хотя я узнал ее вчера. Обсуждение гастрономических пристрастий и вкусов в интерьере переходит в обсуждение карьеры, интересов и судьбы мирового искусства и экономического курса.

В какой-то момент мы начинаем обсуждать то, насколько возможно в настоящее время сделать карьеру и не свихнуться. Юля утверждает, что темпы жизни так высоки, что скоро станут несоизмеримы с обычной человеческой адекватностью. Я утверждаю, что это может служить только оправданием для слабаков. Это мое заявление почему-то ее смущает.

- То есть, я считаю, - в несколько оправдательном тоне продолжаю, - что все зависит только от того, насколько хочешь чего-либо добиться, от того, какие усилия к этому прикладываешь. Помнишь, как в детской сказке – один из сыновей человека так ловко фехтовал над головой, что сбил все капли дождя над его головой. Кто-то скажет, что это фантастика а кто-то – что всего лишь отработанная долгими стараниями механика. Я сторонник второго.

- «Так быстро вертит, что ни одна капля на него не попадает …» - цитирует Юля. – «Три Брата», Братья Гримм.

- Ты ходячая энциклопедия искусств, ей-богу, – вздыхаю. – Самая прекрасная ее материализация.

- Льстишь, - качает головой; становится немного серьезнее; встает и подходит к большому окну, вид из которого мне недоступен. – Молодость несет красоту, и молодость покидает нас с каждым днем.

- Ты молода.

- Чушь, - кидает, не глядя на меня; складывает ладони за спиной в один большой кулак. – Мы все стареем. Мы боимся этого, но что поделать?

- Господи, о чем ты? – встаю и приближаюсь к ней – осторожно, чтобы не показаться слишком нахальным; меня немного пугают ее откровения на второй день знакомства. – Ты сама молодость. Ты очаровательна.

- Знаешь, зеркало для женщины с годами может стать окном в ад, - бормочет, разбивает большой кулак и складывает руки на груди; мне кажется, немного дрожит. – Мы боимся старости – ее тревожных звоночков на лице, на руках, - потому что старость – это напоминание о безысходности, о смерти вчерашнего дня, о смерти…

Глубоко, тяжело вздыхает. Я рассматриваю ее фигуру. У нее прекрасные, гармоничные очертания, и они влекут меня, но я осекаюсь, понимая, что могу совершить ошибку, поддавшись желанию прикоснуться к женщине после долгого перерыва в отношениях и своеобразного карантина, могу все испортить.

- Мы станем стары и слабы только тогда, когда захотим. Мы сами хозяева своей жизни, - твердо заявляю.

Она оборачивается ко мне. Ее глаза, кажется, готовы наполниться слезами. На лице удивление. Руки скрещены на груди, но сжаты в кулаки.

- Думаешь?

- Я знаю. Я пережил клиническую смерть – считай так. Считай, я переступил через собственный труп. И ничего страшного. И сейчас, здесь, я рядом с тобой, и я не знаю, что будет в следующий момент, но я хотя бы думаю о том, что этот момент настанет, и мне не плевать.

Я приближаюсь, и она не отступает, а немного подается вперед, и я развожу ее руки, ощущая, как сильно напряжены ее кулаки и кисти.

- Пойдем наверх, - она вздыхает, и напряжение в ее руках пропадает. – Выйдем на балкон.

Мы стоим на обширном балконе ее дома уже минут десять и молчим. Я замечаю пачку сигарет, неловко спрятанную за номер какой-то газеты на полке, недалеко от края балкона.

Мне хотелось бы слышать ее мысли. Я иногда поднимаю взгляд на ее лицо, но она смотрит куда-то вдаль, и на улице уже темно, и перед нами, в основном, природный ландшафт – лес, дорога, ведущая в одну сторону – к озеру, а в другую – туда, где мне предстоит провести очередную одинокую ночь. Я это чувствую сейчас. Или нет? Я не могу ее понять.

Встаю посередине балкона, упираюсь руками в большую деревянную панель и вдыхаю свежий ночной воздух. Вдыхаю треск сверчков, редкое пение ночных птиц и холодок приходящей ночи.

- Знаешь, я поеду, пожалуй. Ты, наверное, устала сегодня.

- Нет, я в порядке, - у нее несколько удивленный, озадаченный вид; она походит и становится рядом.

- У тебя несколько усталый вид, - замечаю; хотя, это и неправда.

- Просто иногда… - потирает лицо, проводит пальцем по губам. – Знаешь, иногда мы скорее хотим верить, что знаем себя и свое будущее, чем действительно знаем хотя бы часть этого. Прости, у меня слова путаются.

- Всякое бывает, - пожимаю плечами. – Я не хочу тебя утомлять.

- И что теперь? – осторожно смотрит на меня; не поднимает взгляда до уровня моих глаз.

- Я поеду. Домой. Спать.

- Но ты выпил.

- Знаешь, в последнее время я не сильно переживаю об этом. Как-то плевать стало. Сейчас ночь. Наверняка доеду…

- …до первого поста ДПС, - усмехается; ее лицо посветлело, стало более живым, более знакомым.

- Возможно. В этом нет ничего… - ищу слово, - …смертельного.

Кивает.

- А я бы хотела, чтобы ты остался, - она кладет свою ладонь поверх моей; крепко прижимает ее – так, чтобы я ощутил ее тепло.

Я ловлю ее взгляд, и нам обоим становится все ясно. Удивительно быстро.

В воздухе становится больше кислорода. Мир перестает быть холодным и пустым, и ночь становится глубже и нежнее, и я впервые за долгие месяцы чувствую, что я там, где действительно хочу быть.

Я просыпаюсь уже под утро. Как и последней ночью. Юля лежит рядом, и тонкое одеяло прикрывает только ее ноги ниже коленей. Наверное, у нее мерзнут ступни. Я улыбаюсь сам себе, но тут же одергиваюсь, опасаясь, что она ощутит эту улыбку и проснется. А она слишком сладко спит. У нее на лице почти улыбка. Ее красота – лучший аргумент остаться, но утром мне нужно быть на работе, забрав предварительно кое-что из дома. Я должен уйти.

Я закрываю глаза, и перед внутренним взором пробегают последние пара часов перед сном. Стоны Юли, изящные изгибы ее тела, ощущение крепкого, горячего слияния наших тел, ее взгляд. Странные, очевидные, казалось бы, вещи поражают меня. Я очерствел еще в последний период жизни с ней – той, что ушла через дверь…

Я уже второй день, как не смотрю на двери, не ищу в них ответа.

…и не вернулась, и сейчас я снова ощутил то, что сближало меня когда-то с другой женщиной – то, чего не получишь даже от самой искусной проститутки.

Разумеется, я хотел бы сейчас разбудить ее, ощутить вкус ее тела, войти в нее…

- Который час? – шепчет мне Юля.

Я открываю глаза и обнаруживаю, что она проснулась и смотрит на меня, медленно потягиваясь и поглаживая свои груди и живот.

- Не знаю, - шепчу в ответ.

- Ты уходишь?

- Я должен.

- Тебя не поймают?

- Кто?

- Те, кто не должны услышать, как мы шепчемся, - переходит на тихий смех.

- Я люблю твой смех. Ты красиво улыбаешься, - говорю уже в полный глосс.

- Я красиво улыбалась, когда ты кончил мне на грудь? – игриво.

- Это было круто, - наверное, краснею.

- Не смущайся. Я люблю разнообразный секс. Я не монашка.

Встаю. Немного смущенно ищу взглядом свою одежду.

- Это ищешь? – Юля с улыбкой показывает мне мои же трусы, каким-то образом оказавшиеся на ее стороне кровати.

- Будьте так любезны, - усмехаюсь и протягиваю руку.

Она передает мне искомый объект, после чего облизывает два пальца и спускает руку вниз, под натянутое уже выше, до пояса одеяло.

- Ты точно уходишь? – спрашивает, наглядно демонстрируя движение своей ладони под одеялом.

- Ну, да, - немного нервно сглатываю.

- И не попрощавшись? – зажимает между двумя пальцами сосок и продолжает ласкать себя под одеялом.

Вздыхаю. Откладываю трусы на тумбочку и срываю одеяло.

- Надо кое-что обсудить напоследок.

Уже дома я открываю окно и смотрю вглубь обычного урбанистического двора. Ночью прошел дождь. Влажно. Серое небо не обещает ничего, оставляя гадать, какой будет погода дальше. Во дворе – множество мелких луж. Вдыхаю. В воздухе висит запах дождя. Почему-то этот запах ассоциируется у меня с днями, когда я был ребенком и только начал ходить в школу. С сентябрем, наверное. С местами, где я жил тогда. С тягомотиной официозных школьных процедур и чистым, незамутненным проблемами и ответственностью взглядом на мир.

С местами, где я жил…

Сегодня мне уже кажется странным, что бомжа, обитавшего эти дни рядом с офисом, нет. Урна переполнена – очевидно, стараниями гуляющей по ночам молодежи. Осматриваюсь – словно потеряв нечто важное и используя последний шанс это найти.

Захожу в офис.

Спустя три часа после начала рабочего дня большая часть офиса мается дурью. Вяло перебирая данные, неторопливо составляя отчеты и параллельно нет-нет, да и посиживая на «вконтакте» сотоварищи через мобильники, которые наши «айтишники» контролировать не могут, как ни крути.

Миша Стеганцев – мой ближайший из адекватных и разговорчивых соседей по офису, - рассказывает о прочитанном им в одной статье казусе.

- И вот, эта бабуся решила организовать убийство какого-то 63-летнего родственника, потому что его сын что-то там мутил и вроде как шлепнул ее внучку еще в пятнадцатом году.

- Не поздновато одумалась? – усмехается Дима Белов, зашедший к нам в отдел просто посидеть от крайнего безделья.

- Ну, как-то так, - пожимает плечами Миша. – Теперь ей, говорят, могут впаять реальный срок. Она типа бомжу какому-то дала аванс, а вообще – предлагала пойти на дело чуть ли не каждому встречному.

- И все, finita la comedia, - смеется еще один мой товарищ по офису Дима Чертков. – Потому что думать надо сначала.

- И ты считаешь что бабку надо посадить из-за такой херни на старости дет? – с некоторым унынием в голосе спрашиваю у Черткова.

- Так пусть знает, каково это – быть крутым мафиози, - невозмутимо отвечает Дима, и все, кроме меня, смеются.

Да черт с ней, именно с этой бабушкой. Но вообще, я не очень понимаю – как можно осуждать человека всего лишь за заказ, тем более – невыполненный. Покушение? Чушь, им тут и не пахнет. Мы все заказываем и поучаем по заказу. Регулярно. Мы привыкли к этому. Для каждого из нас убивают регулярно. Днями и ночами – убивают и продают результаты убийств. Who cares? Каждый из нас приходит в магазин, покупает мясо, и факт этой покупки – знак того, что надо убить еще животных для мяса. И черта с два мы будем жить без этого мяса – многим оно вообще жизненно важно, так о какой нравственности может идти речь в вопросе заказа? Я, например, люблю иной раз перекусить нежной свининкой под сливочным соусом, но я не готов пойти убивать свиней, и я просто плачу в магазине тем, кто их выращивает и убивает. Мои руки чисты. В чем тогда вообще проблема, если руки бабушки чисты?

- А у меня, на «Броневой», - добавляет Миша, - прямо около входа в метро нашли мертвого бомжа. Утром видел. Там менты собрались, описывали его, уже собирались в карету грузить. Накрыли так еще пакетиком. Мерзкая картина. Он уже при жизни начал разлагаться, мне кажется.

- Ты его еще и разглядывал? – усмехаюсь.

- Да, даже карманы обшмонал – на проезд не хватало, - гогочет Миша.

- Фу, бля, я только собирался сходить на обед. Теперь точно не пойду, - морщится Дима Чертков.

- С твоим-то вечным жором? – усмехается Белов и встает с мишиного стола. – В общем, звоните, как соберетесь подышать. У меня срочная инет-конференция.

- В «контакте» сидишь, буржуй злостный? – Дима Чертков – с намеком на то, что Белов – один из немногих руководящих менеджеров среднего звена с открытым уже который год выходом на любые ресурсы «сети».

- Вся страна работает, какой «контакт»? – Белов; уже выходя из офиса.

Меня посещает какая-то странная мысль насчет последнего мишиного рассказа, но я ее отбрасываю.

Who cares?

Ближе к вечеру – стою и курю вместе с коллегами. Курю не в затяг. Дима Белов рассказывает, что его старая знакомая, давно переехавшая в Самару из того же загибающегося городка, откуда он сам родом, на днях потеряла дочь. Ребенок выскочил перед поездом, пока мать отвлеклась. А ее муж, торопясь домой, попал в автокатастрофу. Женщина едва не свихнулась, но смогла добраться до больницы, в палате которой приходил в себя ее супруг, где ее, потерявшую сознание от стресса и истощения, благополучно уложили в соседнюю палату.

На это ни у кого не находится подходящей циничной шутки, и мы просто молча киваем. Я курю не в затяг. Бросил, в общем-то, довольно давно – душила жаба регулярно платить триста рублей за пачку приличных сигарет, не говоря уже о премиальных, - но сам ритуал иногда провожу. Стоять в компании курящих с пустыми руками – знак неуважения, как ни отмазывайся.

Смотрю на часы. С искренним удивлением вижу, что сегодня уже пятница. Понимаю, что мне необходимо срочно придумать что-нибудь оригинальное в адрес Юли, пригласить ее куда-нибудь или типа того. В крайнем случае – пригласить ее к себе.

- Господа, последний рывок на амбразуру – и выходные, - словно прочитав мои мысли, заявляет Дима Белов, швыряет окурок мимо урны и приглашает всех пройти за ним внутрь здания офиса.

- Оптимист, блин, - вздыхает Миша.

- Уже завтра мы поймем, что, на самом деле, все прекрасно, - добавляет Дима.

«Мне надо уехать на выходные. Очень срочные дела. Извини, если подвела сегодня. Я тебе обязательно позвоню, как только вернусь»

С этой смски от Юли начинается завершается период одних раздумий и начинается период других. Честно говоря, такого расклада я не ожидал. С другой стороны, она – свободный человек, что тут скажешь? Странная, едкая нотка ревности отыгрывает в глубине сознания, но это слишком несерьезно. Происходившее вчера казалось мне вполне откровенным, переходом на некий уровень близости, но что творилось в голове Юли - неизвестно, а потому и напрягаться не следует.

Еще рано ревновать. Или поздно.

Но ведь, если взглянуть в глаза фактам, можно увидеть, что дело не в ревности. Просто я чертовски боюсь сегодня остаться один. Кажется, может произойти что-то, чего я сам не ожидаю, нечто худшее, чем я могу от себя ожидать.

Спустя полчаса я выключаю рабочий компьютер, и становится совсем тихо. Большая часть обитателей офиса разошлась, и сейчас первая волна одиночества уже катится на меня. По часам – почти конец «всеобщего» рабочего дня. И рабочей недели, которая оказалась самой странной за все последние месяцы, если не сказать – за всю жизнь.

Подумываю позвонить Лехе – его номер у меня определенно есть, да и почему бы не перетереть все с ним? Как только нахожу нужный пункт в справочнике, поступает входящий звонок с номера, который мне совершенно не знаком.

- Привет, - женский голос; немного жестковатый с легкой хрипотцой, но довольно молодой.

- Привет. С кем имею честь?

- Ой, точно, я же не давала тебе этот номер, - хихикает. – Аня Калинина, помнишь?

Помню ли я Аню Калинину? Ну, да – работал с ней, еще когда не был женат, в другой конторе. После моего перехода мы переписывались временами на «вконтакте», пару раз созванивались по какой-то практической нужде, но вот уже больше года я ничего о ней не слышал. Боюсь, сейчас это не самый интересный для меня человек.

- Ну, а как же. Какими судьбами?

- В общем, у меня беда. Подруги регулярно сваливают за город, а мне что-то влом. Вот и ищу, чем заняться в городе с пользой да удовольствием, так скажем, - делает паузу, покашливает; продолжает. - Недавно вот встречалась с Мишкой Меньковым.