РАЗЛОЖЕНИЕ 4 страница

- О, - смутно вспоминаю, кто такой Мишка Меньков; ну очень смутно. – И как он?

- А, что-то калдырит часто, женился не очень удачно – по залету. Такие дела. А сегодня решила разведать – как там Дениська поживает.

Ее тон меня бодрит. Есть в нем нечто знакомое, вылезшее из глубин памяти, из массы людей, которых я знал, и которых уже нет для меня, из полных эмоций ситуаций и событий, которые стали бесполезной пылью прошлого…

…из мест, где я жил.

…жил…

- Дениська, - кривлю голос в тон ее издевательскому обращению. – Как я это ненавижу, знаешь ли, - улыбаюсь, слыша ее смех. – Ладно, давай посидим сегодня. Я, в принципе, уже свободен.

На пару секунд тишина заполняет пространство между нами.

- И я свободна.

Мы договорились о встрече в средней паршивости кафе, потому что Аня не любит пафосные, как она выражается, рестораны, а идти в шаверму с водкой в стаканчиках было бы как-то не под стать такой встрече. Сошлись на забегаловке «Таймс Сквер» на Лиговке.

Аня опаздывает минут на десять, но меня это не сильно напрягает. Я задумываюсь о том, как ехать домой – пьяным за рулем или на такси. Опустошенность, возникшая с момента получения смски от Юли, снова толкает меня на первый вариант. Но она недостаточно велика чтобы решить за меня. Надеюсь.

- Боже ж ты мой, как ты похорошел, - улыбается и обнимает меня; целует в щеку, а я – ее, по старой традиции.

Она стала стройнее, порядком похудела, а ее лицо стало светлее, но какой-то болезненный нагар на губах и легкая желтизна на щеках есть. Ее грудь выпирает крайне соблазнительно и кажется больше чем раньше – в пропорции к похудевшему телу.

- Ты что-то не загоревшая, - замечаю, предлагая жестом пройти к кафе.

- А некогда. Я нынче задрот, - вздыхает. – Да, еще и спортзал без солярия. В общем, все как-то не вырваться.

- А подруги?

- Н енависть, - прикладывает ладонь ребром к горлу.

- Женская дружба – она такая, - усмехаюсь.

Мы садимся за столик, который я решился, вопреки «антипафосности», зарезервировать по дороге.

Мы заказываем сразу, чтоб не выслушивать через каждый пять минут вежливые вопросы официанта неопределенной национальности. Я заказываю салат с мясом и бокал вина, а Аня – то же вино и нарезанное авокадо.

- Плотно питаешься, смотрю, - с улыбкой замечаю, отдавая меню официанту.

- Ой, да куда там. Каждый грамм – жир на жопе, - махает рукой. – Знаешь, есть у меня одна знакомая – жирная, как теплоход, кривоносая, сиськи первого размера – в общем, некомплект.

- Кому как, - смеюсь.

- Прости господи, - кивает. – Так вот, я с ней тут как-то встретилась и спрашиваю – мол, а че ты не худеешь, ты ж давно собиралась. А она мне, такая, мол – мне врач говорит, что у меня такой метаболизм сложный, и сердце пошаливает, поэтому физические перегрузки нежелательны, а пить жиросжигатели я вообще боюсь – все эти аминокислоты – от них вообще, мол, сдохнуть можно, и я сижу на диете, но не помогает.

- Ну, бывает.

- Ну, я ей – мол, понятно. Стоим такие, курим уже на разводе по своим. А у нее, я заметила, когда она сигареты в сумочку убирала, торчит прямо из внутреннего кармана здоровый такой «сникерс».

На слове «сникерс» я впадаю в приступ смеха.

- Как подлодка размером, - еле говорит через свой растущий смех Аня. - И я ее типа невзначай так спрашиваю – а че ты, мол, сладкое-то ешь? А она мне – типа, стресс надо снимать иногда.

- Прелесть какая, - вздыхаю и поднимаю весьма оперативно доставленный бокал вина. – За встречу.

- За то, чтобы почаще – заодно, - улыбается.

Мы молчим недолго. Мне вспоминается один факт.

- Кстати, видела по соседству – через дом, - ресторан?

- Угу.

- Несколько нет назад его капитально восстанавливали после того, как придурок на машине влетел в витрину.

- Это как? – ошарашено улыбается.

- Ну, умудрился на своем «бентли» как-то зацепиться, вскарабкаться и протаранить все помещение. Там, по-моему, кого-то даже насмерть придавило.

- Дебилы. Понапокупают прав, - вздыхает.

К тому времени, как приносят заказ, мы уже вовсю обсуждаем жизнь и трудовые подвиги каждого из нас. Я стараюсь уклоняться от темы развода, но доходит и до нее. В общем-то, лично мою бывшую жену Аня знать не могла, поэтому никакого особого эмоционального отклика она не дает. Сама она нынче одна. Бокалы на столе сменяют стаканы для виски, и их содержимое обновляется довольно часто.

Со временем доходим и до темы ее последнего расставания с парнем. Они были вместе год. Он плотно сидел на каких-то веществах, но она хотела его увести в здоровый мир, потом начались ссоры, приоритеты сменились, и она плюнула на это излечение.

- Дерьмо случается, в конце концов, - она проводит пальцем по окружности стакана.

Я смотрю в окно. В сторону «обводника». На пару секунд прикрываю глаза. Открыв снова, несколько удивляюсь картине вокруг, хотя ровным счетом ничего не изменилось. Я снова буду в пьяном угаре. И того, что было у меня последней ночью, уже нет. Смотрю на Аню.

- Как-то у нас в классе… - внезапно продолжает она. – У нас в школе, - уточняет, - нам дали задание. Надо было написать, что бы мы хотели купить, чтобы стать счастливыми. Эксперимент это был или еще что-то – не знаю. Может, глупая шутка педагогов. Каждый написал свое. Кто-то – машину, кто-то – свой дом, кому-то понадобился вагон пирожных, кому-то крутой мобильник. Один мальчик написал «Чтобы мама была здорова и чтобы девочка, которая мне нравится, в меня влюбилась». Училка ему такая: «Но это же нельзя купить, ты что, Вова?»

Пауза. Она втягивает сигаретный дым. Почему я не заметил, как она прикурила? На улице моросит неожиданно начавшийся дождь. Далекие огни фонарей «лиговки». Вечер скоро иссякнет, и начнется настоящая ночь.

- А он ей: «Можно», - вздыхает. – Тихо так, будто бы со страхом. Она его отругала. Над ним все смеялись. Все знали, что ему нравилась Таня. Блондинка, из благополучной семьи.

Снова затяжки. Я слушаю. Я не слушаю. Я здесь и за окном. Я растворяюсь в ночи.

- Но вот какая штука. Оказалось, что его мама болела тяжелой формой рака, а папаня бухал, как свинья, и в семье не было денег на лечение, и мама его вскоре умерла. А он все понимал, и он хотел купить ее здоровье, понимаешь?

Киваю.

- А Таня связалась с интересной компанией. Начала нюхать кокс. Потом попробовала «крокодил». Потом пошла по рукам и начала подрабатывать в эскорте, а потом – в «веб-камах». А потом… - затяжка. – А потом просто пропала. Никто о ней больше ничего не слышал. Мама умерла от недостатка денег, а Таня оказалась шлюхой, которую можно было купить незадорого. Маленький мальчик знал наперед все. А мы смеялись и не верили.

- Логично. Вы были детьми.

- Ха, - качает головой. – Мы и остались ими. Мы и сейчас слишком сильно верим в людей. Наивно. Вокруг море мусора. Большинство людей вокруг – свалки дерьма. Одинаковые фантики от конфет, шоколадок, коробки от сока, пакеты от чипсов. Просто мусорные баки с одинаковой начинкой в разных конфигурациях. Маленький мальчик это видел и сказал. Может, сам того не понимая, но сказал. А мы слишком взрослые, чтобы называть дерьмо дерьмом. Мы боимся, что нас испачкают. И параллельно сами зарастаем грязью. И не ищем свежих, не ставших свалками отходов людей, потому что боимся, что они окажутся лучше нас. Так и живем.

- Маленькому мальчику просто нужна была живая мама.

- Маленькому мальчику просто нужно было все, но купить он это не мог.

- Хочешь сказать, все покупается?

- Хочу сказать, что маленький мальчик так и будет мечтать о том, как все придет само собой, если не начнет жить по-новому.

Поднимаю взгляд на ее лицо. Несколько секунд смотрим друг на друга. Она махает рукой, отрицательно мотает головой и откидывается на стуле.

- Забей.

- Да нет, ты права.

Молчим.

- Значит, у тебя и официально уже все оформлено, и по факту вы разошлись, - констатирует.

- Угу, - не хочу распространяться дальше; не хочу снова поднимать подробности.

- Это все верно.

- То есть?

- Все, - затягивается – уже, следующей сигаретой, за которой я снова не уследил. – Ничего случайного. Просто все становится на свои места, рано или поздно.

- А потом умираешь, и некому делать выводы, правильно все было или нет, - пожимаю плечами; смотрю в стакан, на самом донышке которого еще что-то поблескивает.

- Никто не умирает, - усмехается. – Просто есть точки – начало и конец отсчета. Нам недоступно таинство смерти. Мы плывем по течению. Плывем и плывем, и что-то обходим, а с чем-то сталкиваемся.

- А я сейчас как кое-что в проруби, - вздыхаю; мир немного покачивается, когда я привстаю на секунду.

Она молчит. Официант вежливо интересуется, не желаем ли мы чего-то еще. Аня с тоном умудренной опытом стервы говорит «Нет, мальчик, у нас все уже есть», а я просто прошу его дать счет.

- Такси надо вызвать, - Аня лезет в сумочку, достает кошелек и мобильник.

- Я тебя отвезу.

- Свихнулся что ль? – усмехается; замирает на пару секунд; откладывает кошелек. – Ты серьезно, Дениска?

- А че такого? – оттягиваю уголок рта. – Ночь нежна.

- Я пока еще готова пожить, - с серьезным видом. – А вообще… - вздыхает. – Чертово лето. Так всегда. Всегда блудняки. Всегда неопределенность. Мы все теряемся именно летом. Почему?

- Потому что не страшно замерзнуть, - отвечаю. – Потому что мы не боимся исчезнуть. Раствориться.

- Хотя и хотим этого, в глубине души.

- Но не так, как приходится.

- Давай-ка, я переночую у тебя. Как тебе идея?

- Давай, - пожимаю плечами; предложение не ломает мою апатию, и безразличие берет свое. – Места у меня хоть отбавляй.

- А то что-то ты совсем никакой, - берет счет. – Выпили-то, как украли.

Достаю кошелек и вытаскиваю пятитысячную банкноту.

- Даже не думай, - махает руками Аня.

- Сейчас трудно думать, - кладу банкноту рядом с ней. – Кажется, тебе сейчас деньги нужнее.

- Хоть раз бы дал погулять за свои, - горестно вздыхает; кладет мою купюру в счет. – За чаевыми сам следи.

Я отлично вижу дорогу. Ясность взора и концентрация внимания появились сами собой – стоило сесть за руль. Видимо, условный рефлекс активации мозга за рулем в пьяном состоянии вырабатывается довольно быстро. Странно, что я раньше не обращал на это внимания. Возможно, из-за того, что раньше я никогда столько не пил. Вечерами. Неделями. Месяцами.

- О сексе даже не думай, - внезапно находится уютно свернувшаяся на пассажирском сиденье Аня. – Не потому, что ты урод, а потому что сегодня я просто не хочу. А так … - пожимает плечами.

Улыбаюсь с некоторым снисхождением. Она кидает на меня озорной взгляд и отворачивается к дороге, проносящейся за стеклом.

Я устраиваю Аню на диван, а сам иду принять душ. Быстро обмывшись, выхожу на кухню и смотрю в окно, вглубь очередной странной ночи. Я потерял дверь, которая заставляла меня изучать себя, требовать у себя ответа на вопрос, который, видимо, так и останется окаменевшим набором слов.

Летом мы действительно меньше боимся умереть. Занятная вещь. Люди гуляют и веселятся, предполагая, что уж сейчас, когда вокруг столько жизни, дневных солнца и тепла, нежного ночного воздуха, с ними ничего не может произойти. Но ведь кто-то же умирает летом.

Вспоминаю, как я когда-то, лет в двадцать, наверное, впервые задумался о том, что когда-то умру. Впервые по-настоящему подумал об этом. Осознал тот факт, что все, чем я живу, что вижу и понимаю – все это сотрется в один момент. Что мир продолжит жить без меня, выплюнув мои сгнившие останки в цикл круговорота веществ. Просто наступит момент, когда все перестанет иметь какой-либо смысл, и я исчезну. Я тогда был жутко перепуган этими мыслями, и несколько дней ходил сам не свой. Тогда лишь я понял, почему так бессмысленно счастливы те, кто по слабоумию или наивной глупости верит в тот свет и загробную жизнь. Они не встают перед той стеной осознания того, что смерть лишит их всего, сотрет их, сделает все, что происходило в их головах, пустым воспоминанием в головах других людей, которые тоже рано или поздно исчезнут. И в какой-то момент, о каждом из нас забудут все – то есть, рано или поздно появится поколение, которое и знать-то не будет ничего о том, кто умер десятки и сотни лет назад. Перешагнув эту пустоту, я стал жить дальше, опираясь на то, что нет смысла и рассуждать о том, что безоговорочно нагрянет, и это оказалось единственным выходом. Мы все живем под топором палача, который слишком хорош в своей профессии, чтобы дать нам шанс жить вечно. Топор в любом случае опустится – рано или поздно. С палачем можно договориться об отсрочке – чем больше финансовых вливаний, тем милосерднее экзекутор, но долг для него превыше всего. Люди, которые безумно, сказочно богаты и управляют всем миром, и грязные бомжи с улицы умирают одним и тем же путем. Вопрос лишь в том, кто спокойнее относится к смерти. С одной стороны, достойный человек, обладающий многомиллиардным состоянием, и проживет дольше, и будет похоронен красиво – бомж-то, понятное дело, протянет до первого туберкулеза или гангрены. Вот только бомж, скрючившийся в проулке между домами и умирающий своим прогнившим телом, уже в безрассудстве, и он уже потерял связь с миром, и ему уже плевать, как он умрет – он лишь ждет последнего момента покоя, чтобы хоть на дол секунды ощутить свободу от боли и страданий. А миллиардер думает о том, как он будет похоронен – о почестях, о семейном склепе, о шикарных похоронах, о которых расскажут в новостях. А зачем?

И миллиардер, и бомж рано или поздно превратятся в одну и ту же мертвую болванку из мяса, жира и костей. И веры в то, что при этом душа останется бессмертной, может быть и у одного, и у другого одинаково. Разочароваться в ней ни один, ни другой, не успеет. Боль потери самого себя будет заглушена вплоть до остановки обменных процессов в организме. Ослепить себя верой – единственное, что может сделать человек, чтобы получить обезболивающее.

- Мне было шестнадцать, - возникает сзади Аня; она в красном лифчике и своих стильных дырявых джинсах; босиком. – Я до одури влюбилась в одного парня из соседней школы. У его отца были крепкие связи в одном институте, ему светило большое будущее. А мы… - на секунду притягивает внутрь верхнюю губу, – …мы были счастливы – могли гулять и разговаривать часами, так классно понимали друг друга, и я все хотела ему отдаться, стать к нему еще ближе, но он был слишком стеснительным, не решался пойти на близость, а я ждала его активности. Как-то, его отец договорился об отправке его на месяц в Германию по какой-то там крутой программе. Он опаздывал, и, когда он подбегал к автобусу, который собирал всех, чтобы отвезти в аэропорт, его сбил черный «ленд ровер». Я хорошо помню, что это был черный «ленд ровер», потому что в новостях потом рассказывали, что эта машина была сожжена какими-то бомжами через некоторое время, и я знала, что это сделали не просто какие-то бомжи, а те, которых нанял отец этого парня. Но ничего ведь от этого не поменялось. И я сходила с ума, долго мучалась, не могла осознать все это, каждый день находила себя в какой-то чужой реальности, где одиночество стало для меня нормой. Тогда я решила, что никого и никогда больше не полюблю.

- И как?

- Так и не полюбила. Не смогла. Мне никто так и не стал по-настоящему близок. А время идет, - качает головой. Но что бы я ни говорила тебе сейчас, какой бы умный и мудрый вид ни делала, я понимаю, что я – полная дура. И, все-таки, стоит самому зашивать свои раны. Наживую, без обезболивающего, - махает рукой в сторону стоящих на столе полупустой бутылки с «мартини». – Да, это больно. Это мерзко. Иногда – просто невыносимо. Но если ты выдержишь это, раны заживут, и все это останется страшным сном. А если сдашься – раны будут гноиться всю жизнь. И всю жизнь ты проведешь в ступоре от боли. А это тяжело, Денис, очень тяжело. И – что самое дерьмовое, - абсолютно неблагодарно.

- Нас никто не поблагодарит за страдания, - киваю. – Я знаю. Мне надо лечить себя.

- Не ломай себя этим, - на ее глазах выступают слезы; она скрещивает руки на груди. – Как бы я хотела дать себе такой же совет.

Я подхожу и крепко обнимаю ее. Она плачет, вытирая слезы о мою грудь. Глубокая ночь. Глубокая, как все последние. Я не жалею, что потратил время на Аню. Это нужно было мне больше, чем ей. Или, по крайней мере, также.

Ранним утром я, проснувшись и обнаружив, что Аня спит без задних ног – тушь размазана по лицу, поза эмбриона, - открываю ресурс, с которого читал юлины сочинения и оплачиваю еще один текст. Я хочу понять хоть какую-то логику этого повествования. Понять, откуда растут уши этого жуткого вымысла. Почему-то мне кажется, что с этим я и Юлю пойму лучше. Гудит голова. Медленно моргаю. Глубокий вдох.

«Парень Алисе по душе. Возможно, его не стоило бы истязать, но он сам обрек себя на все это – сам позвонил и сам захотел, чтобы все прошло именно так. Все, за исключением…

Он лежит перед ней на кровати, привязанный по рукам и ногам и с завязанными глазами, и тяжело дышит и несет какую-то нелепицу, и вожделение окончательно застилает ему внутренний взор. Ни осторожности, ни презерватива. Наивно и глупо. Алиса нежно поглаживает уродливое, с широким отверстием и массивными зазубринами лезвие ножа для сыра. Подходит к кровати, и решает наградить паренька за его страстные речи, обращенные к ней. Кончиками пальцев ласкает его дрожащий, накачанный кровью член, подтянутую мошонку, бедра. Он стонет, и это почему-то разъяряет Алису, и она решает перейти непосредственно к основному действию. Она забирается на голову парня и прижимается клитором к его рту, и хватается руками за спинку кровати, ощущая, как старательно работает язык чрезмерно возбужденного парня»

К чертовой матери все эти тексты. Все, не хочу их больше видеть. Они ничего не дают. Только отнимают силы на попытки понять, в чем их глубинная суть. Элементарное гуро для особо одаренных. Нет никакой сути.

Закрываю ноут. Нахожу на кухне все ту же бутылку. Урча от злости, делаю пару больших глотков. Ухожу спать дальше.

Природа

Начинают свои звонкие дневные песни птицы. Солнце понемногу заливает окрестности, и краски меняют свои тона. Мир в этом своем уголке становится подвижным, тепло ускоряет темп развития жизни, и все – от самого крупного животного в местном зоопарке до тоненькой травинки на лужайке, - начинают новый день, ожидая от него роста, новых перспектив, новых возможностей, пусть и примитивных. На небе – ни облачка. Яркость дня обещает быть максимальной. Мир стремится к радости и росту.

Город.

Шум автомобилей растет, подобно взрывной волне – от центра и до окраин ускоряется движение, и движение несется за город, в парки, в места массовых развлечений, на семейные и экстремальные аттракционы, в аэропорты и на вокзалы, на выходные рабочие смены и на гулянки. Здания – от стареньких «кораблей» и «хрущевок» до тридцатипятиэтажных небоскребов, - освещаются солнцем, оживают, словно воскресают из гибельного ночного сумрака и становятся хранилищами жизни, находящейся в постоянном движении – движении к радости и росту.

Я

Я встаю на своей кровати и тут же падаю обратно от смеси головной боли и круговорота головы вокруг земной оси. Спустя какое-то время – может, через минуту, может, через три часа, - повторяю попытку, но уже более тщательно, с меньшей жалостью к себе. Успешно. Встаю на ноги и, качаясь, иду в туалет. Слив избыток влаги, подхожу к дивану и обнаруживаю, что Аня уже ушла, оставив записку.

«Круто погудели. Повторим как-нибудь. Не проспи все на свете. Анечка»

Мне казалось, что она была более ужрата, чем я. А во время ночного разговора нам обоим, наверное, казалось, что мы абсолютно трезвы, просто немного расстроены. Чертов алкоголь – его шутки иногда еще веселее, чем проделки тяжелых наркотиков.

Сегодня, определенно, выходной. Меня мутит. Я полон ненависти к себе. Я стремлюсь к ненависти и дальнейшему грехопадению.

Весь день проходит впустую. Квартира кажется мне наполненной сырым яичным белком – я продвигаюсь в нем, скользя и чертыхаясь, но выходить наружу не хочу. Разогреваю полуфабрикаты где-то в районе трех-четырех часов дня и уничтожаю их с циничным видом, полным безразличия к судьбам мира.

Вечером обнаруживаю, что мне в «скайп» писал брат – Кирилл, - и решаю перезвонить ему. Он живет в Москве. Уехал туда пару лет назад, найдя какую-то там телку по переписке. Их роман оказался довольно крепок, и спустя год-другой знакомства они поженились. При этом, переехать он решился где-то за месяц до свадьбы, а до этого они просто встречались, когда она к нему приезжала на выходные, праздники и тому подобное, ну, или когда он позволял себе вырваться и свалить в Москву, как я тогда это называл, «на блядки». Меня забавляло то, как искренне девочка верила в непорочность своего парня на расстоянии, в то время, как он совершенно невозбранно перепихивал пару-тройку не подозревающих о существовании друг друга питерских девчонок. Что его невеста там делала – тоже неизвестно, но масштабы его кобелизма на тот момент были довольно высоки, и перекрыть их ей вряд ли было легко.

Обмениваемся малополезной информацией о том, как кто живет. Скидываем друг другу какие-то приколы, параллельно черпаемые из интернета. Мы всегда неплохо общались – вероятно, потому, что разница в возрасте у нас всего в год – он младше меня.

Кирилл рассказывает, что одного нашего общего знакомого из Москвы благополучно закрыли за торговлю детьми. Этакий продавец «сладенького» для богатых извращенцев.

- Ну, вот так не повезло чуваку, - вздыхает под конец рассказа.

- Не повезло? Если он торговал детьми, туда ему и дорога.

- Ой, да ладно, - махает рукой, едва не попадая по экрану своего ноутбука. – Всякое может быть.

- Ну, ты сам-то понимаешь, - не унимаюсь, - что чувак торговал детскими задницами, не?

- Слушай, это бизнес. Никто не безгрешен, - разводит руками. – Вернее, так – мы все по уши в дерьме. И оправдывать себя только потому, что мы не совершаем одних поступков и совершаем другие – не вариант. В конце концов, он же сам не педофил. Просто организатор.

- Ну, может, на «зоне» ему мозги вправят.

- Ни черта ему там не вправят, - усмехается. – Знаешь, если есть желание исправить человека, который преступил черту типа работорговли, педофилии, изнасилования, легче его сразу убить, чтоб не мучился. Тюрьма никого не исправляет. Только делает б о льшим моральным уродом.

- Думаешь?

- Знаю. Есть знакомые такого толка. Ну, то есть, формально, тюрьма должна быть исправительным учреждением. Но это как с ментами – они тоже должны бы работать на благо общество – например, ловить пиздюков малолетних, которые пьют и курят, проводить разъяснительную работу. А при тебе хоть раз за эти семь лет, что действует закон, хоть кого-то ловили за курение в общественном?

- Боюсь, нет, - смеюсь.

- То-то и оно. На словах – полиция, стражи порядка, а на деле – те же кассиры «макдональдса», которые отабатывают на своем поприще часы от сих до сих. И им, по сути, глубоко насрать на общественные тенденции – лишь бы премию за квартал нормально закрыли, и план выполнился.

- Но Геша-то все равно не прав, - говорю, имея в виду того самого торговца детьми. – Мне кажется, всегда можно одуматься и остановиться.

- Думаешь? – со скепсисом. – А как насчет людей, которые его крышевали, насчет клиентов и так далее? Ему бы часом бошку не снесли?

- Придумал бы что-нибудь. Лег на дно. Не знаю. Всегда можно остановиться, как бы ни перло, если знаешь, что итог плачевен.

- А кто знает? – отпивает что-то из старой потертой фирменной кружки «СОЧИ 2014», стоящей рядом с ноутбуком. – У меня знакомый работал в психушке. Для наркоманов – типа диспансер. Не суть. Так вот, как-то попал к нему один его знакомый через третьи руки – ну, типа седьмая вода на киселе. Был нормальным парнем – девушка, учеба, родители хорошие, успешные. Начал по совету хороших друзей ширяться. Попал на облаву в одном притоне под дозняком, в результате – свихнулся напрочь. В один прекрасный день мой этот кореш ночью на обходе застал этого паренька в толчке, жрущим дерьмо из унитаза под присмотром нескольких архаровцев со спущенными штанами, дрочащих на него. Потом выяснилось, что жрать фекалии его уговорили за коробку спичек. Черт его знает, зачем она нужна ему была. Может, прикуривать хотел, как блатной.

- Пиздец, - только и нахожу, что вставить в паузу, в течение которой Кирилл снова отпивает из своей кружки.

- То-то и оно. Он тоже думал, что всегда сможет остановиться. Думал, что система его не касается. А система жрет всех. Вступая в дерьмо, можешь читать себя чем угодно – хоть Иисусом, единственным и неповторимым, - но измазан будешь, как и все. Зачастую остановиться в принципе невозможно. Как пелось в одной хорошей песне, «с карусели не слезешь, пока ее не остановишь».

- А крутят ее другие, - согласно киваю.

- То-то и оно. Ты какой-то задерганный. Сам-то не подсел ни на что?

- Есть немного, – показываю в камеру пустую бутылку от «мартини».

- Из-за нее все? – понимающе спрашивает. – Ден, не губи себя. Найди приличную телку, трахни, как следует, и заживешь по-новому. Смой с себя эту грязь.

- Хороший совет.

- А я тебе говорю – рабочий совет. Главное – не по проституткам иди, а именно как положено. Профит обеспечен.

- Подумаю, че можно сделать, - искренне улыбаюсь.

Некоторые люди сами не представляют, как близко к состоявшимся фактам то, что они предвещают.

После еще часа вялотекущего разговора мы отключаемся друг от друга. Вечер. Мобильник Юли выключен. Не представляю, где она может быть. Мог бы поехать и проверить, не дома ли она, но не хочу выходить сегодня. Никуда.

Как уснуть?

- Когда я была маленькой и не могла уснуть, папа клал мне под подушку свои часы. Механические. Они тикали сквозь подушку, и меня это гипнотизировало и усыпляло. Всегда срабатывало – без сбоев. Даже когда я болела, и было плохо. Как-то папа уехал в командировку, а часы оставил, чтобы мама их заводила и запихивала мне под подушку, пока его самого нет. Потом я узнала, что папа никуда не уехал. Папа умер от рака. А часы остались у меня. Но с тех пор, как я узнала, что он умер, этот трюк больше не действует.

Это она рассказывала мне когда-то давно. Все, связанное с ней, было давно. Слишком давно. Но на некоторые вещи наша психика слишком крепко западает. Самые крепкие ассоциации – за тем, о чем не задумываешься. За странными, рваными фразами, запахами, вкусами, нотами…

Я беру телефон. Звонит она. Не знаю, почему. Долго выжидаю. Не сбрасывается. Поднимаю трубку. Тишина. Мое «Алле». На том конце – мой же голос.

«Извини, но ее уже нет»

Я хочу спросить что-то, но голоса нет. Потому что он там. Он в трубке. Он повторяет. А я плачу.

«Извини, но ее уже нет»

После пробуждения в холодном поту от этого сна, я засыпаю снова – теперь уже до двух часов дня. Чувствую себя разбитым и иссушенным. С трудом встаю и нахожу мобильник. Звонила Аня. А я вчера так и не узнал, нормально ли она добралась утром. И теперь звонить смысла нет. Мне ни с кем нет смысла говорить. Мобильник скоро сядет, а завтра рабочий день, и его нужно зарядить.

Выхожу на кухню и выпиваю почти литр уже постоявшей кипяченой воды. У нее мерзкий привкус накипи. У всей моей жизни такой привкус. Снаружи – прозрачная чистота свежевыбритого менеджера на блестящем не сильно стареньком «ауди». Внутри – сущее дерьмо, затхлость и застой.

До вечера я бессмысленно прокручиваю новостные ленты в социальных сетях, пока глаза не начинают просто пылать, а правая рука отваливается от гудящей боли в запястье. Старательно игнорирую непрочитанные личные сообщения. Наверное, Аня писала мне. Не хочу ни с кем говорить. Завтра.

Вечером я жую заказанную через интернет пиццу – курьер оказывается единственным, с кем я за день обмолвился словечком, - и бессмысленно смотрю в стену – туда, где проявился дефект поклейки обоев – тоненькая вертикальная полоска, которую практически невозможно заметить, если не знать, куда смотреть. Уничтожая последний кусок пиццы и запивая его кока-колой, подумываю заняться рукоблудием, но тут же признаю, что сейчас у меня ни на что не встанет – моя апатия разрослась до масштабов, покрывающих какие бы то ни было инициативы, и сам факт, что я заказал пиццу вместо того, чтобы умереть с голоду, выглядит проявлением героизма с моей стороны.

Почему-то вспоминаю, как однажды, еще в 19 лет мы с приятелем – еще тем разгильдяем и экспериментатором по жизни, - решили заказать одну проститутку на двоих. Точнее – придумал все это он, а я решил – чем черт не шутит. У той проститутки были шикарные груди пятого размера. Это точно помню, потому что на них я тогда кончил. А в целом – мой товарищ лежал сзади и совокуплялся с девицей, как положено, а я предпочел одновременно сношать ее в задний проход. Было довольно весело. И если кто-нибудь спросит, практиковал ли я групповуху, я скажу – да, а что такого? Большинство людей стесняются всего, что относится к сексу, а разве это верно? То есть, допустим, тех, кто не принимает никакие вещества, включая алкоголь, я понимаю – чистота рассудка, организма, туда-сюда. Но как можно отказываться от естественного – от секса?