РАЗЛОЖЕНИЕ 5 страница

Мы часто врем себе в своих интимных желаниях. Лицемерие обездоленных – так это можно было назвать раньше, в эпоху скрытности и стыдливости. Эхо прошедшей войны за избыток серой, унылой нравственности – так это выглядит сейчас. Мы все и всегда хотим секса, если у нас все в порядке с головой. Кроме как в жутких болезненных депрессиях, Но если у человека есть любимый рядом, и он все равно в дерьмовом унынии – это уже проблема с головой. И мы постоянно скрываем свои желания, морщимся, чванимся, делаем вид, что нам все равно. Потом рождается культура сдержанности. Точнее – она уже родилась. Культура, которая приводит к появлению дебильных шоу с показыванием сисек в качестве юмора и убогими полупошлыми шутками. Сдержанный, скованный обыватель реагирует на это дерьмо, как на «остренькое», повышает рейтинг, улучшает показатели по рекламе. Если обыватель будет достаточно раскрепощен, ему будет плевать, он будет относиться к этому философски, рейтинги упадет, и реклама загнется. Так что, пуританская мораль лучше всего поддерживает маркетинг. Чем больше недоступного и постыдного, тем больше шансов делать из медийного дерьма конфетку за скромнейшие деньги.

На меня что-то давит – то ли изнутри, то ли снаружи.

Медленно, но верно засыпаю.

С утра, по дороге на работу, я мало похож на то жалкое существо, которое все выходные просидело в своей норе. Подтянутый, бодрый, эффективный. А как иначе?

После обеда приходят уведомления о том, что телефон Юли в зоне доступа, но я не успеваю ее набрать, потому что она уже звонит. Приглашает сегодня к себе. Говорит, она немного устала с дороги, но обязательно приготовит ужин сама, а остальное – на мое усмотрение. Я не задаю вопросов о том, куда она ездила и почему бы нам не сходить куда-нибудь, хотя хотел бы. Говорю, что с радостью приеду. Что перезвоню. На этом и договариваемся.

Дима Белов появляется после обеда, на перекуре. Говорит, что ему снова надо съездить домой. Говорит, его отец при смерти. Его тон – ровный, как водная гладь. Взгляд – холодный, сухой. Все стараются молчать. Потом все, как по команде, начинают подбадривать его, но он отмахивается. Докурив, кивает всем одновременно и быстро уходит. За ним – прочие. Я остаюсь последним, говорю, что скоро буду. Сегодня холоднее, чем в выходные. Ветрено. Мир на что-то мне намекает, и я догадываюсь, что это как-то связано с Юлей, но после выходных горького болезненного карантина трудно быть хоть в чем-то уверенным.

Ровно в шесть я уже стою на тротуаре. Пожимаю руку Мише, и он уходит к метро. Какое-то время стою и смотрю вокруг. Все кажется нереальным. Я хотел бы понять, почему так, и что за период жизни у меня настал, но, видимо, это вне моих возможностей. Вокруг проходит множество людей. Улица понемногу забивается машинами – светофоры создают все более длинные хвосты, звучат клаксоны, кто-то кричит что-то в открытое окно.

Потираю лицо рукой. Смотрю на часы и обнаруживаю, что стою на одном месте уже пять минут, если не больше. Когда-то в детстве я считал, что «потеряться» – это пройти не в тот отдел магазина и оторваться от родителей, которые это не сразу заметили. Теперь, прожив больше тридцати лет, я понимаю истинное значение этого слова. Стоять и не понимать, куда идти дальше. Предложив самому себе пойти куда-то, не понимать, зачем туда идти.

Мне нужно купить цветы.

Мне нужно зайти в ювелирный магазин на углу.

Мне нужно ни в коем случае не спрашивать себя «зачем?», нужно потерять само это слово.

Я иду в магазин и покупаю золотую подвеску с крупным зеленым изумрудом. В ларьке неподалеку беру букет из семнадцати крупных алых роз. Все это – не задумываясь и не оглядываясь на то состояние, из которого я только что вышел. Кажется, стоит мне притормозить и прикинуть, что будет дальше – и я упаду прямо на асфальт, расплачусь и начну пускать сопли. Страх этого превыше всех прочих страхов.

Пробка на выезде из города уверенно принимает меня в свои объятья, но уже через полчаса я проезжаю по единственной свободной полосе мимо валяющегося посреди дороги микроавтобуса, торчащего из-за обочины «камаза» и двух легковушек – целых наполовину. У каждой легковушки снесены передние части. Рядом стоят пожарные, отъезжает последняя «скорая», суетятся ДПСники.

Реальность, в которой нет никого из тех, кого я знаю.

Другая реальность. Реальность, в которой убивают людей, уничтожают целые города, превращают живых существ в куски кровавого мяса – это же не наша, не обывательская реальность. Очень просто отказаться от всего этого, если проезжаешь мимо и просто утапливаешь педаль газа в пол, стараясь ни в коем случае не смотреть даже в зеркало заднего вида, пока картина в нем не станет наверняка привычной и обыденной. Шесть или семь лет назад, когда мирных людей в Славянске закидывали фосфорными бомбами, я сидел и смотрел репортажи о той войне, перекусывая китайской лапшой с кисло-сладким соусом и попивая легкое пиво. Когда конфликт обострился, и началась полномасштабная война, я смотрел новости с полей сражений, запивая кока-колой пышную пиццу с ветчиной и пепперони. Когда в конце июне вечером я услышал о первых сорока погибших детях, мне стало скучно, и я лег спать, хотя был соблазн досмотреть матч Камеруна с Бразилией. В моей реальности никогда не было смерти. Не было войны. Не было настоящего насилия. Оглядываясь назад на все эти годы жизни, я могу сказать, что не знаю, что такое война, что такое боль, что такое потери. Я знаю лишь, что мне хватило аборта помимо моей воли и развода, чтобы начать уничтожать себя по кусочкам. И только сейчас я могу взглянуть правде в глаза. Сейчас, когда впереди – Юля, ее дом и покой этого вечера.

Мы слабы тем, что не знаем, что такое действие настоящей силы.

- Боже, я скоро смогу перепродавать их, - Юля восхищенно обнимает букет, который вышел действительно очень пышным, хотя цветов в нем не так уж много.

- У меня есть хорошие знакомые поставщики, это надо обсудить, - осторожно придерживая ладонью ее щеку, целую ее губы; сладкий привкус; нежный аромат духов.

- Ты что-то долго, - уже внутри, в гостиной, поставив цветы в большую керамическую вазу, замечает Юля.

- Пробки. Там авария, недалеко от выезда из города.

- Да? – с некоторым удивлением. – Печально, - уходит на кухню с кувшином – очевидно, набрать воды для цветов.

- Я тут проходил мимо одной лавки, - достаю из кармана коробочку с подвеской и выжидаю, пока Юля вернется с кухни.

- И ограбил ее? – она возвращается и заливает воду в вазу.

- Немного, - открываю коробочку и демонстрирую Юле подарок.

- Тво … - она явно немного опешила, и ее рот открыт, но слова уже слетели с языка куда-то в обратную сторону.

- Я долго выбирал, правда, - слегка смущенно улыбаюсь. – И решил играть от того, что твой любимый цвет красный, значит, логично пойти в инверсию.

- Сомнительная логика, - смеется и принимает коробочку из моих рук и достает подвеску. – Спасибо. Черт, я, правда, не ожидала. Очень красивая.

- Гора с плеч, - театрально вытираю лоб.

- Ты меня балуешь, ей-богу, - подходит и обнимает меня, целует в щеку. – Пора тогда и мне сделать ход, - отстраняется. – Бегом мыть руки, пока не остыло.

- Ты, случайно, не работала в детском саду? – отвешиваю по дороге в ванную.

- Нет, но меня когда-то тянуло… - речь ее замирает, - …к детям. Недолго.

- И чем сегодня ты меня шокируешь? – интересуюсь, повысив голос по шум воды.

- Сегодня у нас лазанья. Оригинальный, можно сказать, авторский рецепт соуса «бешамель».

Выхожу, вытерев руки о толстое розовое полотенце. Юля уже суетится, сервируя стол.

- Слушай, ты прекрасно выглядишь. Ты образец стройности. И при этом ни в чем себе не отказываешь. Никакой диеты. В чем секрет?

- Хороший вопрос.

- Женщины всегда переживают на этот счет. Как правило, переживают.

- Ну, я много времени уделяю спортзалу. Как ни странно, - вздыхает, расставляя посуду на столе. – А вообще, я довольно скромно питаюсь. Только по случаю позволяю себе такие излишества, - уходит на кухню.

- А, так вот почему ты так рада меня видеть, - выдаю вслед.

С кухни раздается юлин хохот и какой-то шум. Кажется, она едва не уронила что-то.

- О, господи, да, твой приход – для меня единственная возможность как следует пожрать! - уже входя обратно, отвечает, не переставая улыбаться.

- Рад быть полезным, - улыбаюсь в ответ.

Уже опробовав и похвалив изысканными эпитетами действительно довольно аппетитную лазанью, я решаю полюбопытствовать насчет прошедших выходных.

- Да, в общем-то, все прошло, как надо, - задумчиво кивает, не поднимая глаз, Юля.

- Ну, здорово.

Не хочет распространяться. Нужно ли искать причины? Нужно ли начинать ревновать? Хочу я того или нет, какие-то капли подозрительности и ревности уже просачиваются сквозь внутренние блокировки, но это вряд ли чревато серьезными проблемами. Пока что.

- Устала немного, - добавляет; ее голос становится немного выше. – А как твой уик-энд?

- Бесцельно, в основном, - не мешкая, отвечаю. – Ровно и гладко.

- Это лучше, чем что-то другое, - оптимистично. – Как тебе сок?

- Очень вкусно. Сама выжимала?

- Конечно, - улыбается; вздыхает. – немного не та пропорция, которую хотела сделать, но в целом – коктейль именно таков.

- А что там? – принюхиваюсь к своему стакану.

- Киви, манго, яблоко… - начинает перечислять. – И еще кое-что, в общем, это мой любимый состав. Пить только охлажденным и свежим. И главное – пропорции.

- Красота всегда в пропорциях, - подтверждаю, поднимаю стакан. – За лучшее окончание понедельника, что можно представить.

- Не имею право не согласиться, - легонько цокает своим стаканом о мой.

После ужина мы недолго стоим на балконе, обсуждая что-то. Потом Юля говорит, что замерзла, и мы идем в спальню первого этажа. Разговор продолжается, все также органично вписываясь в атмосферу вечера. Ответив на очередной мой вопрос, Юля ложится на кровать и потягивается.

- Хочу в ванную, - изрекает, мечтательно глядя в потолок. – Согреться.

- Помощь нужна? – интересуюсь.

- Не-а, - хихикает и встает с кровати. – Вообще, у меня есть бзик. Я принимаю душ только одна. Всегда. Мне так комфортнее.

- Ну, тогда я начинаю ждать, - вздыхаю и откидываюсь в кресле с широкими подлокотниками.

На меня накатывает волна блаженного спокойствия, и в течение примерно получаса, пока Юля принимает душ, я дремлю. Удивительная пелена чистого покоя, какой я давно не видел и не ощущал у себя дома, накрывает меня с головой. Я тону в этом вечере.

Юля возвращается. На ней красный халатик немного выше колена. Ее волосы – еще немного влажные и вьются сильнее обычного. Во всей ее фигуре и манерах читается какая-то элегантная усталость, и это меня очаровывает и будоражит одновременно, вызывает желание быть к ней ближе и заставляет просто любоваться ей. Она садится на кровать, и я ловлю ее дыхание в движениях ее умеренно пышной груди под халатиком. Перевожу взгляд на ее элегантно скрещенные ноги.

- Ты начинаешь меня смущать, - с улыбкой заявляет.

- Кажется, это взаимно.

- Меня начинает мучить… жажда, - снова встает с кровати, заставляя мой взгляд строго следить за ее движениями. – Пойдем, посмотрим, что есть в баре.

Мы долго перебираем разные вариации на тему алкогольных коктейлей, но останавливаемся на простом апельсиновом соке и, взяв по стакану, неспешно идем по юлиному дому, куда глаза глядят. Я замечаю, что мне еще не довелось пройтись по второму этажу, кроме как в верхнюю спальню вечером прошедшего четверга, и Юля пригласительным жестом обозначает мне путь наверх по лестнице цвета ореха.

- Я никогда не понимал, в чем смысл жить одному в двухэтажном доме, - бормочу, осматривая большую комнату, минималистично обставленную мебелью из «икеа».

- Я тоже когда-то думала, что лучше всего жить в однокомнатной квартире, - улыбается, говорит медленно и словно бы немного в сторону, совещаясь со своими мыслями. – Но потом образ жизни подсказал, что мне нужно больше пространства.

- А я пока еще не перешел на эту стадию, - пожимаю плечами и неторопливо отпиваю сока, уверенно направляясь к большому синему дивану. – Это, наверное, нечто из элементов взросления.

- Чушь, - махает рукой и подходит к массивному окну, из которого открывается вид на небольшой скромный дворик за домом. – Просто разновидность предпочтений.

- Значит, я кролик. Или мышь, - сажусь на диван и смотрю на светильник, теряющийся на высоком потолке. – Короче, норное животное.

- Всякое может быть, - отвечает с придыханием. – Но для кролика ты слишком долгоиграющий.

- Медлительный, наверное. Я всегда долго принюхивался ко всему и долго определялся с решениями, старался не упустить ничего. Меня в детстве часто дразнили за это. Дети. В основном, нехорошими словами.

- Люди часто пытаются угнетать то, что им кажется ненормальным. И дети, и взрослые.

- Ну, люди любят самоутверждаться, становиться сильнее за счет тех, кто слаб, - произношу это очевидное утверждение, несколько смущаясь его простоты. – Когда мишень преподносит себя сама, это легко.

- Ну, а у меня в жизни вышло так, что люди, пытавшиеся меня затоптать, уничтожить… - прерывается и оборачивается ко мне; ее взгляд слегка растерян, она часто моргает. – Эти люди сделали меня сильнее. Сделали меня такой, какая я есть.

- Им следует быть за это благодарной? – уточняю.

- Наверное.

Решаю сменить тему. Что-то во всем этом разговоре начинает угнетать ее, и мне это совершенно не нравится.

- А у тебя есть бумажные издания? Ну, настоящие книги?

- Нет, - облегченно выдыхает и улыбается. - Я из того ряда авторов, кто издается в электронном виде не из-за неспособности создать коммерческий продукт, а из-за привычки и тенденций времени.

- Говорят, бумажные книги ничто не заменит, - осторожно замечаю.

- Да, так и есть, - кивает и отпивает сока. – Но ест вещи, которые приходят со временем – новые технологии вывода изображения, новые техники письма. В конце-концов, много лет назад появились экраны на электронных чернилах, а они уже тогда неплохо имитировали бумагу. Все это спорно. Но я пока и не из тех, кого следует издавать в бумаге, мне кажется.

- Почему? – с улыбкой. – Не прошла бы цензуру?

- Так ты уже почитал? – смеется и усаживается на широкий подоконник. – Нет, просто уровень популярности еще далеко не тот. Люди читают и покупают, но это пока не стоит вложений в печать. Впрочем, если мой издатель скажется «надо» - придется согласиться.

- Я вообще не представляю, каково это на практике, - развожу руками, изображая нечто огромное, - быть известным, именитым человеком. Мне всегда это виделось далеким, неподвластным смертным.

- И дорогим, наверное, - вздыхает. – Да, известность – это всегда большие деньги. Что бы ни говорил знаменитый автор, певец, композитор – да кто угодно, - и к какому общественному движению или политической структуре ни относился, важно делить его слова надвое, потому что это слова миллионера, у которого в жизни уже все отлично, и все его попытки казаться ближе к своей публике – это пиар для заработка б о льших денег.

- Но и до этого надо дойти.

- Конечно. Ничего не дается просто так. Ведь надо немало пережить и оказаться чем-то… - запинается; отворачивается; насильственно топит взгляд в окне, - … кем-то уникальным, чтобы о тебе написали и защитили диссертацию, например.

Улавливаю печаль в ее голосе. Встаю и подхожу к ней. Кладу руку на ее вздрагивающее от прикосновения плечо.

- А еще лучше иметь богатых родителей, - спокойно продолжаю разговор. – Тогда тебя везде примут с распростертыми объятиями, какой бы шлак ты ни извергал.

- Согласна, - ее голос дрожит. – Но с моей матери был спрос не велик, а мой биологический отец оказался слишком слабым человеком. Немощным и уродливым изнутри. Покалечившим свою жизнь, свое тело и душу своими же руками.

- Вероятно, вы не были близки, раз ты называешь его просто «биологическим», - усмехаюсь.

- О, да. Более того, удаленность от него могла быть счастьем для любого здравомыслящего человека.

- Я хочу осмотреть спальню на этом этаже, - шепчу ей на ушко, осторожно прикасаясь к ее талии.

- Хочешь затереть улики? – хихикает.

Спальня второго этажа просторнее, и даже воздух в ней свежее. Юля задерживается в гостиной и подходит минуту спустя.

- Все же, здесь ну о-очень много места для одного, - усаживаясь на кровать и отставляя стакан на прикроватную тумбочку, повторяюсь.

- А почему мы все еще одиноки? – задумчиво спрашивает Юля.

Вопрос зависает в воздухе. Юля потягивается и стоя разминает руки и ноги.

- У тебя время гимнастики?

- Я всегда разминаюсь перед сном, чтобы с утра ничего не было затекшим, - отвечает, не отвлекаясь от разминки. - Это особая китайская техника упражнений, как-нибудь покажу пособие в интернете. Очень полезная штука.

- Верю на слово, - закидываю руки за голову и пристально изучаю телодвижения Юли.

- Так почему мы оба еще одиноки? – снова задает вопрос она. – Ведь мы уже в том возрасте, когда можно определиться с социальным статусом. И общество нас подгоняет. Тем не менее, есть какие-то причины для нас обоих быть одинокими.

- Не знаю, - вздыхаю; не раскрыться; оставить внутри небольшую каморку для одного; только не тема о ней. – Такие вещи иногда трудно объяснить. Я имею в виду комплексно, всецело. Конкретику дать просто.

- Или мы не слишком хороши, или те, на кого мы ставили, не оправдали своих ожиданий, - голос Юли стал бодрее, и она явно отвлеклась от своих странных раздумий, сути которых я так и не уловил.

- Наверное, есть еще какие-то варианты, - предполагаю. – Промежуточные.

- Мне как-то рассказали одну притчу, - Юля медленно выдыхает и садится в кресло, подобное тому, что стоит в нижней спальне. – В одной стране жил когда-то одинокий человек. Много лет он был один, ни с кем не имел дела, и в хозяйстве его, по словам побывавших поблизости странников, царил бардак. Человек никого не подпускал к себе, но однажды, улучив момент его слабости, к нему пришла добрая девушка из ближайшего поселка, наслышанная о его уделе. Она молча убралась в его хозяйстве, молча навела порядок в его доме, молча разделила с ним ложе, молча приготовила ему еду. Она сделала все то, для чего он стал уже слишком слаб из-за своего вечного одинокого безделья. А потом эта девушка спросила его: «С тобой так легко, ты так красив и спокоен, так почему же ты до сих пор один? Позволь мне быть рядом», а он ответил ей: «Уйди, ты меня утомляешь болтовней». Отверг этот подарок судьбы. И она ушла. А когда на следующий день она вернулась, чтобы спросить, не передумал ли он, человек был мертв. И смотрел пустыми глазами в потолок. Но на лице его была счастливая беззаботная улыбка.

- Какие-то у тебя сплошь жуткие истории, - тяжело выдыхаю.

- Да не у меня одной, поверь, - смеется. – Сказки с плохим концом ближе к жизни, потому и толку от их почтения больше.

- Так в чем мораль этой притчи? Если смотреть от первоисточника?

- Ну, насколько я понимаю, можно сделать три вывода. Точнее – так и заложено изначально, - немного смущенно реагирует на мою машинально выскочившую снисходительную улыбку. – Первый – каждый сам кузнец своего счастья, и никто ему не мешает быть таким, каким он хочет быть. Второй – если ты не мешаешь другим, ты можешь быть счастлив в той участи - пусть даже самой ужасной, – что предпочтешь для себя.

- Ну, а как же девушка? – воспользовавшись паузой, вставляю. – Она-то поверила на какой-то момент, что он может стать нормальным – этот одинокий парень.

- А это третий вывод, - Юля поднимает пальчик вверх. – Даже если ты совершенно одинок, всегда найдется тот, за кого ты в ответе. Нонсенс? Абсурд? Но, увы, это так. Слепота самомнения против осознания своей связи с кем-то еще.

- Невозможно оспорить, - беззвучно изображаю аплодисменты.

- Издеваешься, гад, - с улыбкой цедит Юля.

- Да нет, на самом деле, изображать такие фундаментальные вещи в конкретных примерах всегда нужно, - оправдываюсь. – На самом деле, я всегда снимал шляпу перед людьми, которые могут высказаться посредством вымысла так, чтобы раскрыть кому-то глаза на правду жизни. Это сложно, мне кажется.

- Надеюсь, ты не ищешь посылов в моих текстах на продажу, - на секунду стыдливо накрывает лиц рукой.

- Я отчаялся, признаюсь.

Мы оба недолго смеемся над этой фразой.

- Хотя, везде и во всем что-то да заложено. Труднее всего говорить о вещах, запрещенных законодательно, - рассудительно выдает Юля.

- Так всегда было.

- Ну, с какого-то момента стало возможным сесть на срок якобы за пропаганду наркотиков в книгах, агитирующих на отказ от них, а то и сесть за разжигание какой-то там розни за гуманистический труд, и это напрягает.

- Зато за кражу миллиардов судят годами в условиях домашнего ареста, а людей, спустивших националистов и армию на мирное население на Украине, и по сей день называют политиками, а не бандитами.

- Увы, так всегда. Есть хорошие строчки на эту тему, - Юля прикусывает нижнюю губу, словно бы что-то уточняя или вспоминая, и продолжает. - Да будет наказан заблудший бедняк, да будет рассмотрен богатый злодей. Пожизненный крест - за заживший синяк, а орден – за смерть сотен тысяч людей.

- Сдаюсь, - улыбаюсь. – Не знаю автора.

- Максим Лисевич, довольно известная личность. Вел даже одну программу на центральном телевидении. Недолго, правда – политические взгляды подвели, как он их ни сдерживал, и его закрыли не только на ТВ, но и, как это модно говорить, IRL.

- Ну, у меня с телевизором сложные отношения. После того, как лет шесть или семь назад увидел на «Евровидении» в победителях больного ублюдка с бородой и в женском платье, принципиально отказался смотреть телевизор. Решил – хватит с меня.

- Не смотрела, кстати, тот год, - улыбается. – Правда, такое было?

- Увы, да, - вздыхаю; отпиваю из своего бокала. – Да еще и ночью все это на весь экран. Нечто жуткое.

- А за год до этого педофилию где-то признали сексуальной ориентацией, - несколько печально.

- Такие дела.

- Вообще, жизненный опыт помогает понять, что гендерные стереотипы – это не всегда зло.

- Смотря какие, - замечаю. – Некоторые довольно мерзко выглядят на практике, даже если на теории звучат круто.

- Конечно, это касается только некоторых из них, - Юля встает и подходит к большому зеркалу, под которым на столешнице расставлены различные косметические средства. – И базовых, как ни странно. Все, что мерзко в этой части – скорее надстройки – шовинистические, в основном. Хотя, я раньше тоже этого не понимала.

- А что помогло понять? Если не секрет, конечно, - я привстаю и сажусь на кровати, сложив ноги по-турецки.

- Жизнь, как она есть. Или нет, - замирает на секунду. – Жизнь, из которой можно сделать выводы.

- А в части творчества эти стереотипы не мешают? Ну, в том смысле, что есть мнение…

- Я понимаю, о чем ты, - кивает. – Но это лишь предрассудок, с которым и само общество успешно справляется. По крайней мере, я к нему отношусь с пониманием. Так уж сложилось исторически – мужчина – борец и творец, женщина – хозяйка и наложница. Грубо звучит, но трудно отказаться, что задача женщины – помимо того, чтобы самореализоваться, - красиво подать себя, поиграть своим телом со своим мужчиной, заставить его вожделеть себя. Если женщина не справляется и оставляет за бортом свою сексуальность, то и интерес к ней понемногу угасает, и сама она опускается до бесполого нечто.

- Поразительно это слышать от женщины, - почесываю шею. – Правда, ты меня восхищаешь.

Юля усмехается и неторопливо снимает свой красный халатик, под которым оказываются черный корсет, черный пояс для чулок и, собственно, чулки сеточкой. Когда и как она все это успела одеть, и почему я этого не заметил, даже думать не хочу. Я в искреннем восхищении о того, сколь прекрасны формы в этом наряде, как подчеркнута ее грудь и как идеально выглядит ее талия.

- Заставить вожделеть, говоришь? – смотрю на нее, не в силах оторваться.

Юля снова игриво хихикает.

- Как ты себя чувствуешь? – неожиданно спрашивает.

- Прекрасно. Я в той точке мира, где должен быть.

- То есть, не ошибся домом? – эта фраза смешит нас обоих.

- То есть, все вокруг прекрасно. И лучшее во всем этом – ты.

- Мир жесток. Я тоже могу оказаться таковой.

- Ага, - с легким раздражением. – А еще скоро обещали очередной кризис. Мы не можем всегда думать только о худшем.

Юля подходит к диммеру освещения, висящему на стене около двери. Приглушает свет, оставляя комнату в полумраке

- А что, все-таки, будет, если придет какая-нибудь Морра и сядет на все свечи мира? Как думаешь?

Я смотрю на потолок, едва освещенный, и мне кажется, что где-то в комнате горит свеча, и ее тепло согревает меня, как и ожидание того, что Юля станет еще ближе ко мне уже через считанные минуты.

- Не знаю. Мы все живем в страхе глобального краха. Мы не властители мира и не их прислужники военные и даже не их самый нужный трудовой резерв, поэтому нас вряд ли кто-то будет спасать, - отвечаю, обдумывая каждое слово. – Мы живем под страхом и возможной болью поражения, лишь в надежде на то, что Морра не придет.

- И в этом мы прекрасны, - твердо заявляет Юля и начинает приближаться к кровати.

- Но, - вздыхаю, - мне кажется, я слишком одет для тебя.

Она подползает ко мне на кровати и обнимает.

- Я это исправлю.

Моя ладонь лежит на юлином плече, и Юля мирно дремлет. Не знаю, сколько прошло времени. Осматриваясь по сторонам, я опять ищу себя вчерашнего здесь, в своем теле, но не нахожу. Что-то меняет меня всякий раз, когда я с ней.

Осторожно убираю руку. Ухожу в душ.

Когда я возвращаюсь, Юля лежит также, и я некоторое время стою и смотрю на нее. Вытираюсь вторым полотенцем насухо и осторожно ложусь на кровать.

- Ты хотел убежать от меня? – раздается шепот Юли, хотя ее глаза все также закрыты, и лишь легкая, тонкая улыбка появилась на ее лице.

- Скоро мне придется убежать.

- Скоро? – все также шепотом.

- Наверное. У тебя здесь есть часы? Мои далеко.

- А тебе нужно знать время? – она открывает глаза и вздыхает; пристально смотрит на меня нежным полусонным взглядом.

- Я люблю оставаться… - облизываю губы, - …сориентированным.

- Мир еще не проснулся, - улыбается она. – Нам некуда торопиться.

Я только улыбаюсь в ответ, потому что эта фраза звучит, как нечто свыше, и Юля приподнимается и берет мою ладонь в свои руки. Мне кажется, ее ладони слишком холодные, и я начинаю согревать их руками. И спустя некоторое время я целую ее и укладываю спиной на кровать и вхожу в нее – плавно, нежно, не встречая никакого сопротивления ни со стороны ее воли, ни со стороны тела.

В спальне стою напротив зеркала. Абсолютно голый. Юля ушла то ли пописать, то ли подмыться, то ли еще за чем-то, и я впервые за долгое время рассматриваю свое тело. Почему-то в наибольшей степени оно начинает меня беспокоить только тогда, когда им я должен отчитаться перед своей женщиной. Наверное, это нормально. Когда я выпрямляюсь, остается небольшой, но уже уверенно закрепившийся живот. Когда-то я считал себя конченым эктоморфом, мог пить и есть всякую дрянь, не переживая о полноте и оставаясь стройным донельзя. Годы взяли свое, и нынешний режим питания и частого употребления алкоголя превращает меня в жирное чудовище. Забавно. То, что должно ломать и просто истощать, убивает надстройкой лишнего груза.

- Нравится? – Юля возникает словно из ниоткуда.

Я смотрю на ее отражение – она стоит справа от меня, - и восхищаюсь. Возвращаюсь к своему – и вздыхаю.

- Я не в лучшей форме.

- Тогда давай так, - она подходит и перекрывает мне обзор собой и обнимает меня, заставляя новую горячую волну растущего возбуждения пройтись по всему моему телу.

Я не представляю, когда усталость не даст мне завестись от нее. Наверное, скоро утро.

Но сейчас Юля уже на коленях передо мной, ласкает меня, и времени нет.

Ведь…

Мир еще не проснулся.

Я паркую машину на соседней улице от той, где стоит мой офис. Дохожу до пешеходного перехода. Рядом со светофором стоит удивительно худая девушка в белой куртке. Она положила руку в белую же сумочку и замерла и стоит так, не шевелясь и глядя в пустоту несколько секунд. Потом я вижу «зеленого человечка» и начинаю переходить, и, когда я оказываюсь на другой стороне дороги, что-то подсказывает мне обернуться, и я вижу, что девушка все также стоит, словно бы что-то выискивая в сумке, но по факту – совершенно неподвижно.

- Мы тридцать процентов контракта потеряли из-за твоей неторопливости, - Саша Антонов – один из менеджеров среднего звена, ответственный за исполнение ключевой группы контрактов, - упорно елозит мне по мозгам, вроде как аргументируя это пачкой каких-то бумаг, которыми от потрясает передо мной уже минуты полторы. – Мы не сможем взять нормальный прайс для предприятий области, и расходы вырастут. Тебя это не беспокоит?

- А должно? – скрещиваю руки на груди, намекая на непродуктивность спора, но Антонова это не останавливает.

- По крайней мере, Георгий Михалыч может быть недоволен, - поднимает брови, вроде как намекая на глубокую серьезность заявления. – Ну, ты понимаешь, какой вой поднимется.