Глава 20. Город остановившегося солнца

Нещадно палило солнце, и казалось, оно остановилось в зените, растолкав своими лучами все тучки, «далеко-далеко, за синие моря и высокие горы», и даже лёгкий ветерок не спасал от нестерпимого зноя.

Снова париться в автобусе не хотелось, и дальше мы пошли пешком.

В каждом малом российском городке, коих существует великое множество, всегда найдётся хотя бы один квартал многоэтажек, который местные нарекают «Черёмушками».

Нас ждали в частном доме, через дорогу от такого.

Первым на стук откликнулся цепной пёс, который при нашем появлении начал жалобно завывать и хрипло лаять.

Но даже на боевом посту он совсем не казался свирепым, а скорее, чем-то опечаленным.

Он тоже сильно страдал от этой жары, но «служба – службой», и собака гавкала на нас, уже совсем осипшим голосом.

Через пару минут из дома вышел хозяин: седоватый мужчина лет пятидесяти, с аккуратно подстриженной бородкой.

Он внимательно посмотрел на нас и впустил во двор.

– Грифон, на место! Проходите. Отец Павел говорил про вас. Он будет через час.

Иван протянул руку:

– Мир вашему дому! Меня зовут Иваном.

– Меня Василием, – ответил хозяин, но руки не подал. – Жить там будете!

И он показал в сторону пристройки.

– Там две кровати, стол и умывальник. Сортир общий, в саду.

Мы скинули в пристройке вещи и присели.

Иван почесал затылок:

– Неприветливый он какой-то, у нас даже нищих лучше встречают. А я что-то там слышал про русское радушие. Может, денег ему дать, за постой?

– Денег он с нас не возьмёт, тебе с его сыном работать придётся. Шесть человек пытались того вылечить, и ни у одного не получилось, один из «докторов» сам свихнулся. А это не семинаристы были, одного из них сам Митрополит благословил. И теперь к нему прибыли мы, иностранцы, и не только не православные, а вообще не христиане!

– А откуда он знает, что мы иностранцы?

– Это у тебя на лбу написано. Звук «Хэ»[††††††]ты выговаривать уже научился, но всё равно чужеземство так и прёт. И мы не перекрестились, заходя во двор. Ему, наверное, трудно поверить, что излечить его сына сможет приезжий инородец без креста.

Грустный Грифон улёгся в тени, вывалив язык наружу.

Неизвестно откуда появился котёнок, который стал бегать вокруг и играть с его хвостом. Когда он ему совсем надоел, Грифон оскалил зубы, и котёнка как ветром сдуло. Но всего через пару минут малыш, как ни в чём не бывало, вернулся, забрался в собачью конуру, и там улёгся.

А Грифон расположился снаружи, изредка подёргивая хвостом.

Иван мучился меньше меня: всё-таки он южный человек!

Он достал из сумки книгу, на обложке которой была изображена женщина с обнажённой грудью.

– Что это ты читаешь? «Декамерон» или «Пятьдесят оттенков серого»?

– На свете есть и более эротичные вещи: это «Молот ведьм».

* * * * *

Через час к нам постучался Василий.

– Прошу пожаловать в дом! Отец Павел прибудет через десять минут.

К воротам подкатил шикарный джип, из которого вышел священник, тоже лет пятидесяти. Большое пузо не мешало ему бодро передвигаться.

За рулём остался монах в рясе, который включил магнитофон и стал слушать псалмы «a capella», но вскоре их сменили григорианские хоралы в исполнении группы «Enigma».

Священник поднялся на крыльцо, перекрестился и переступил порог:

– Здравствуйте, люди добрые!

– Здравствуйте, отец Павел, – ответствовали мы, низко наклонив головы.

Хозяин угрюмо поставил на стол водку и три стакана. Из кухни он принёс солёные огурцы, хлеб, лук и сало. Присоединиться к столу Василий категорически отказался, и удалился.

Отец Павел разлил водку, прочитал краткую молитву и перекрестил стакан, после чего опорожнил его залпом. Я тоже выпил, хотя и не перекрестился. Иван же сделал глоток и поставил недопитый стакан на стол.

Священник неодобрительно посмотрел на него, но ничего не сказал.

Он начал излагать, чётко и конкретно, почти по-военному:

– К делу! Сын Василия Матвей с детства проявил свой талант, и начал рисовать с пяти лет. Брал уроки рисования у лучших художников области, и скоро освоил письмо маслом, акварелью и гуашью. Рисовал он всегда много: и бытовые сценки, и пейзажи. Отец воспитал его, как и полагается, праведным христианином, и когда ему исполнилось шестнадцать, Матвей начал писать на темы Библии. Изображал он святых Петра и Павла, воскрешение Лазаря, искушение Христа в пустыне, и очень многое другое. Всё было хорошо, и все вокруг радовались его успехам. Скоро слава его достигла Первопрестольной, и его картины начали покупать или принимать в дар многие церкви, монастыри и музеи. Многие миряне тоже считали за честь приобрести их. Матвей не пил, не курил, по девкам блудливым не шастал: живопись была его единственной страстью.

У него появилась слеза, но он её моментально смахнул и продолжил:

– Но однажды, когда ему исполнилось двадцать, он нарисовал Демона. Кто его на это надоумил, зачем он это сделал – никому неизвестно, он и сам этого толком не мог объяснить. Но нарисовал Матвей его во всех тонах и полутонах, со всеми подробностями. И картина эта оказалась страшной: она имела дьявольскую силу. Тогда и начались у него проблемы. Матвей нарисовал Божью Матерь, но на следующее утро сам же изрезал холст в клочья. После того он попытался написать и другие иконы. И опять, сам же, уничтожал все свои творения, делая это с богохульственными криками.

Мы с Иваном внимательно слушали, не перебивая рассказчика.

– Это продолжалось целый год. И после очередного приступа, когда Матвей поранился собственным ножом, его поместили в психиатричку. Продержали там полгода, пичкали разными лекарствами, но не нашли никаких отклонений в психике. Картины рисовать ему там позволяли, акварелью или карандашом, и только на простой бумаге. Он опять рисовал, и очень много. Но если рисовал какого-нибудь святого, опять на следующий же день всё рвал в клочья. А если у него рисунки отбирали, Матвей пытался их как-то выкрасть. Потом его выписали, с классическим диагнозом: «условно здоров». Он вышел оттуда потухшим и угрюмым. Целыми днями молчал, помогая отцу по хозяйству. Матвей год не прикасался к живописи, изредка рисуя незатейливые пейзажи. Но один раз опять попытался нарисовать святого Петра – и его приступы повторились.

– А где теперь тот холст, с Демоном? – спросил я, даже не надеясь на чёткий ответ.

Священник посмотрел поверх моей головы куда-то в стену.

– Он здесь, в этом доме. Мы сразу догадались, откуда исходит зло. Матвей и сам пытался изрезать его, но холст в этот раз не поддавался: нож сразу тупился, и потом не резал даже простую бумагу. В другой раз Матвей взял топор. Топор два раза слетал с топорища, а затем и само топорище сломалось. В третий раз Матвей взял электропилу. Но едва он приблизился к картине, вдруг взорвалась подстанция, и весь район оказался без света. А однажды Василий вызвал водопроводчиков с газосваркой: надо было поменять трубы. Сварщик зажёг горелку, а Матвей выхватил её у него и потащил вместе со шлангами к картине. Шланг слетел с баллона, и пламя погасло. Матвей пытался сжечь эту картину в печке, но она не горела, и даже копоти на ней не было!

– Простите, отец Павел, что перебиваю, – опять вмешался я. – А нельзя ли её было просто выбросить?

– Много раз мы пытались это сделать, но непостижимым образом она как-то возвращалась: то посылку привозили в дом специальной почтой, то странник какой-то передавал, то она просто оказывалась в доме, и никто и не мог вспомнить, кто и как её сюда принёс. Её выбрасывали и в мусорку, и в речку, и всегда она каким-то дьявольским способом возвращалась!

– А вы не пытались её окропить святой водой? Ведь нечистая сила боится святой воды, креста и серебряной пули!

– Оказалось, ничего она не боится: мы поливали её святой водой, но она просто испарялась с поверхности. Мы осеняли её крёстным знамением, но никакого результата это тоже не приносило! Однажды мы даже отвезли её в мою церковь. Но у самых дверей храма картина вдруг стала такой тяжёлой, что четверо иноков уронили – и не смогли её поднять. Их животы вдруг скрутило, и они не решились даже подойти к ней, а одного пришлось потом отправить в больницу, с грыжей!

Иван внимательно слушал, но не вмешивался, а я высказался:

– Вот бы и оставитли её там, чтобы верующие попирали Демона ногами!

– Мы так и сделали, но картина все равно возвратилась сюда. И Матвей бросил всё: ушёл в монастырь, что в ста верстах отсюда. Там он опять пишет иконы дивной красоты. Возьмёшь такую – а она просто в руках светится, её и без лампады ставить можно. А люди любуются ей – и не нарадуются. В десять раз больше прихожан стало, даже из Сибири паломники едут! Но не дай боже оставить такую картину наедине с ним, хотя бы на сутки: опять изрубит или изрежет! Почитаю Заповедь Божью «Не укради!», но каюсь: и сам лично, и настоятелю монастыря велел: «Если икона у него готова – кради её, а Бог простит! Это тогда не святотатство, а спасение лика Божьего. Не ради наживы красть, а для радости людской – это совсем не грех! Матвей такую красоту создаёт, что почище Рублёва будет! И не в червонцах его иконы оцениваются, а в тех спасённых душах, что на них глянут – и от греха и гнева отвратятся!»

– А Матвей не пытался их потом выкрасть?

– Пытался, конечно. Но мы с настоятелем всегда в разные места их отправляли, и никому не говорили, куда. И он же теперь затворник: не так-то просто из монастыря выйти!

Я кинул в этот момент взгляд на Ивана: он явно что-то пытался вспомнить.

Священник тем временем продолжал:

– Одна из таких икон и сейчас у меня в церкви висит. Господь свидетель, расскажу такую историю. Пришёл в мою церковь вор, четыре раза уже в темнице побывал, в тот раз опять в бегах был. Кто-то ему сказал, что якобы в церкви арестовывать нельзя. А он, видать, неподалёку был, через ограду перелез. Как был, в порванной одежде, вошёл в храм, и ни крестом себя не осенил, ни даже поклоном. Ходил без толку, не зная, что и делать. Но проходил он мимо одной иконы. Марию из Магдалы Матвей там изобразил, только не в зрелом возрасте, а в её юности и непорочности. Эту икону даже слепые руками ощущают, такое от неё сияние исходит!

Отец Павел передохнул немного, и налил ещё.

– Остановился тот тать возле неё, но не упал на колени, как вы там в романах своих пишете, а просто стоял и смотрел. Стоит, не шевелится, и всё смотрит на неё. И вдруг я вижу слезу на щеке. Я к нему: «Может, помочь тебе чем-нибудь, сын мой?» А он отмахнулся от меня, как от мухи, и ещё час так стоял. Не молился, и не крестился. Он даже не знал, как надо правильно: справа налево или наоборот. Просто молчал и плакал. Весь в наколках, а плакал!

Он опрокинул стакан.

– А я по церкви хожу, за свечами присматриваю, и за ним поглядываю: не дай бог, пожар устроит или сделает что-нибудь непотребное! А он вдруг ко мне обращается: «Батя, а у тебя мобилы нет?» Есть у меня телефон, мы ведь тоже должны везде поспевать: времена-то не апостольские! Подаю ему, а он говорит: «Не бойся, батя, не подрежу!» И набирает какой-то номер: «Райотдел ментовки? Капитана Терехова попросите. Терехов? Генка «Меченый» тебя тревожит. Меня, случайно, не ищешь? Ну тогда подъезжай к церкви, я сдаюсь. Не надо ОМОНа, простого УАЗика хватит, и не прессуйте сильно!» И отдаёт мне трубку.

Я опять глянул на Ивана. Он явно старался всё запомнить.

Отец Павел немного передохнул, и продолжил:

– Но перед тем, как из церкви выйти, вернулся он к той иконе, посмотрел на неё ещё раз, и сказал: «Если бы не она, никогда бы я не «завязал», и хрен бы меня этот Терехов поймал! Только увидел на ней лицо матери. У меня ещё фотография есть, как раз перед свадьбой с отцом. Этот писец даже родинку на щеке изобразил, у матери такая же была! Мать сто раз просила завязать, а я ей всё талдычил: «Хорошо, хорошо, мама! Последний раз, и тогда заживём, как люди!» Но меня в тот раз «кинули». Я сумку инкассаторскую через забор перебросил, думал: подождут, пока перелезу, а они сразу в салон – и покатили по трассе. Менты меня там, у того забора и упаковали. А мать не дождалась, даже на похороны не пустили! И я сегодня её образ увидел!»

Он замолчал, молчали и мы с Иваном.

Я был просто потрясён, а на лице Ивана не дрогнул ни единый мускул.

– А не знаете, где он сейчас, этот «Меченый»? – прервал я тишину через минуту.

– Полгода назад вышел, по амнистии, сварщиком работает. Каждое воскресенье приходит ко мне в церковь, и каждый раз ставит свечку. Крестился недавно.

– А вы пробовали пригласить экзорцистов? – попытался я изобразить из себя простака.

– Шесть человек в разное время приезжали, а Демон смеялся над ними. Одного даже удар хватил, до сих пор тот болен. Мне неведомо, откуда узнал архиепископ про вас, но вызвал меня к себе пару недель назад. Долго расспрашивал: и про Матвея, и про его иконы, и про Василия. А потом сказал, что есть у него на примете чужеземец, который может помочь. Вот вы и приехали. Чудно как-то: иноземцы, а по-русски не хуже меня говорите!

– Бывает такое. Я-то сам русский, и из страны не уезжал, это страна от меня уехала!

Иван молчал, но по нему было видно: он уже приступил к своим обязанностям:

– Я должен увидеть этот портрет!

* * * * *

Пару минут мы слышали скрежет топора и стук молотка, и вскоре Василий позвал:

– Пожалуйте!

Там стоял тяжёлый запах непроветриваемого помещения.

– А почему здесь нет икон? – спросил я. – Везде в доме есть, а здесь – ни одной, даже обыкновенной, мануфактурной!

– Нельзя их тут держать: сразу чернеют. Видать, этот бес их своим взглядом убивает! – кивнул в сторону мольберта Василий.

Иван откинул с картины покрывало – и сразу отпрянул!

* * * * *

На нас смотрело звериное лицо Демона.

Он зловеще сверкал глазами и ухмылялся. Огромное красное тело было покрыто густой шерстью, рога и копыта – явно бычьи, а хвост, похоже, ослиный.

Он был детально прорисован, особенно глаза: тоже красные, словно налитые кровью, с синими прожилками, и они недобро горели.

Это был огонь не простого костра в лесу или деревенской печки, а настоящее пламя адского кострища!

Эти глаза были видны отовсюду, и они преследовали, куда бы ты ни отошёл!

От них нигде нельзя было спрятаться, даже если зайти с другой стороны портрета: они смотрели на тебя с оконного стекла и лампочки, висевшей под потолком.

И они следили за тобой даже с побеленной стены!

От картины исходил странный запах, словно здесь зажигали спички, а Демон держал в руках какую-то трубочку, похожую на флейту.

* * * * *

Иван распахнул окна и сказал задумчиво:

– Да, с этим типом придётся поработать!

Мы вернулись в гостиную.

– А если покрыть эту картину грунтом, а сверху нарисовать какого-нибудь святого? – предположил я.– Тогда его позитивная энергия сможет удержать негативную Дьявола!

– Не поможет! – возразил отец Павел. – Грунт не держится на холсте, сквозь него опять это лико проявляется. Тогда получается «адописная» икона, а это ещё больший грех: Демон получает силу, если над такой иконой помолиться.

– Какая-какая такая икона? – недоумённо переспросил я.

– Адописная. Первым такие иконы увидел Василий Блаженный, тот самый, на чьих мощах стоит собор в Москве. Его проклятий боялся даже Иван Грозный. Нагим Василий в самый лютый мороз ходил, и не простуживался. Однажды он кинул камень в образ Богородицы на Варварских воротах, и его за это чуть не убили. А он крикнул: «Поскребите краску, нечестивцы!» Под краской было изображение беса! Так тогда староверы-иконописцы мстили нашей истинной вере, скрывая всю свою непотребную нечисть, а потом ещё и насмехались: «Новообрядцы Дьяволу молятся!» И дьяволопоклонники так тоже часто делают, чтобы скрыть свою суть, и припрятать их до Чёрной Мессы. Самая большая месса у них аккурат на Вальпургиеву ночь приходится, на первый день мая.

– А не оттуда ли пошёл наш праздник трудящихся? – вдруг решил я пошутить.

Отец Павел ответил абсолютно серьёзно:

– Наверняка оттуда! И цвет Дьявола, между прочим, не чёрный, а красный!

Иван задумчиво бродил по комнате, наклонив голову:

– Заклинать этого демона здесь будет трудно. Но картину нельзя отвезти в церковь или монастырь, да и мне нельзя там находиться. Везите богомаза сюда, и возьмите побольше свечей. Но только белых, и никаких других!

Глава 21. Эх, дороги…

В машину мы сели втроём: отец Павел, его шофёр и я.

По дороге священник решил прочитать краткую лекцию:

– Экзорцисты появились даже раньше Иисуса, и тогда люди думали, что этим могут заниматься многие. Иисус был даже не первым, но самым искусным изгонителем: из одного страждущего шесть тысяч демонов в стадо диких свиней переселил, и каждому демону тело нашлось!

Мне хотелось возразить, что такие стада свиней, тем более в Иудее тех времён, весьма маловероятны, но я не решился перечить.

Послушник вёл машину довольно лихо, словно заправский таксист.

Сразу после моста через речку с примечательным названием Кокаиновые Горки асфальт кончился, и мы поехали по просёлочной дороге.

Отец Павел продолжал «ликвидацию безграмотности»:

– Помимо настоящих специалистов, всегда было полно шарлатанов. За деньги за это берутся и мелкие колдуны, и всяческие «экстрасенсы», а некоторые предлагают излечение даже по Интернету, дистанционно!

– Бред какой-то! «Новые Кашпировские»?

– Истинно так, но даже такие находят клиентов. Естественно, это не приносит никакого облегчения страждущему, а ещё больше ему вредит.

Кое-что я успел усвоить из прочтённых книг, но продолжал изображать из себя наивного простачка:

– Простите, отец Павел, а долго продолжается сеанс изгнания?

– От нескольких минут до нескольких часов, зависит от силы беса и таланта экзорциста. Бывали случаи, когда одного прикосновения священника было достаточно для излечения, а бывало, что в человеке поселялся не один бес. Священник одного выгоняет – а там ещё целая сотня! И процедуру приходилось совершать много раз, в течение нескольких лет. Бывало, и никому это не удавалось, и тогда страждущие умирали в тяжких мучениях, без покаяния и причастия, как это случилось с Анной Михель!

– А как бесы вселяются в человека? – спросил я, продолжая игру.

– По-разному! – ответил отец Павел. – Раньше всё от бесовских книг, молитв чернокнижников и спиритизма. А сейчас – от водки, наркотиков или диких сексуальных оргий, римского типа!

Отец Павел сплюнул в сердцах, и перекрестился.

– А как отличить «белую горячку» или наркотическую ломку от настоящих бесовских проделок?

– Только недавно сумели договориться: сначала со страдальцем работают врачи, делают все анализы. Если внутри не бес, а наркотик, ставят капельницу, назначают противоядие и вкалывают более лёгкое средство.

– В моей стране для этого применяют метадон, – вспомнил я недавнюю статью.

– В России нельзя: только кодеин или норфин.

Я удивился:

– Батюшка, да вы и фармацевтику знаете?

– Пришлось изучать, к нам же наркоманы десятками приходят! Вот и приходится помогать: кому молитвами, а кому и лекарствами. Но иногда правильная молитва такое чудо сотворяет: сильное кровотечение останавливает, не то что «ломку»!

– Вы правы, отец Павел. Люди сами не знают своих возможностей. Гришка Распутин молитвой останавливал кровь у цесаревича Алексея, страдавшего гемофилией.

– Сила его была от Дьявола, а не от Бога! Может, за то и пострадали все: и сами Романовы, и вся наша Русь Великая. И началось великое братоубийство, которое продолжалось немеренное количество лет, и до сих пор безобразие не прекратилось!

– Но ведь это он на коленях умолял Николая Второго не вступать в ту войну! И если бы тот послушал – быть может, и не было бы революции и крушения Империи!

– Никак в тот момент не удалось бы остаться в стороне: воевала вся Европа, а от нас отвернулись бы братья-славяне. Не одна наша империя тогда рухнула. А Николай не страной управлял, а охотой и делами семейными занимался.

* * * * *

У входа в монастырь уже стоял настоятель.

– Прошу разделить с нами трапезу, отец Павел! – обратился он к священнику.

– С удовольствием бы, отец Николай, но Бог торопит, а Лукавый не дремлет. Где богомаз?

– За ним уже пошли.

Через пять минут из ворот вышел послушник, за которым шёл невысокий молодой человек в простой, немонашеской, одежде. Это был вылитый Василий!

Священник не забыл просьбу Ивана, взяв у настоятеля пачку белых свечей.

Матвей всю дорогу молчал, думая о чём-то своём.

Когда монах делал крутые виражи на извилистой дороге, большой крест на груди иконописца колыхался из стороны в сторону, обнажая отпечаток какого-то ожога.

Он тоже имел форму креста.

* * * * *

Уже стемнело.

Кто-то сзади слепил фарами нашего водителя через зеркало. Они нас не обгоняли: дорога была довольно узкой.

Так мы проехали пару километров, но вдруг впереди появился лось, и наш шофёр инстинктивно затормозил.

Непарнокопытное тут же с топотом скрылось в лесу, а они влетели нам в зад.

Это была старая, ничем не примечательная «Audi». Наш джип нисколечко не пострадал, а у них слегка помялся бампер. Слесарь средней руки выправил бы подобный дефект за каких-то полчаса, и этот инцидент яйца выеденного не стоил, тем более, что виновниками этого происшествия были они.

Но оттуда грозно вышли три крепких пацана, а их водитель остался за рулём.

Один, судя по манерам, их главный, прошёл вперёд и стукнул по нашей машине кулаком:

– Вы что, козлы, подставить нас решили? Какого хера так резко тормозили?

Шофёр робко попытался объяснить:

– Лось дорогу перебежал. А вы могли бы и дистанцию держать, и так километр меня слепили!

Только сейчас эти гопники увидели, что он одет в рясу, и один начал заливаться истерическим гоготом:

– Пацаны! Ну это прикол какой-то: на ночь глядя попа с попёнком встретить, да ещё на такой тачке! Попик, слушай, дай на ней покататься! Через пару лет вернём, честное пионерское, и даже бензина зальём!

Тот, что у них был главным, оказался не так остроумен:

– Короче, святые отцы, правила здесь такие: тут мы хозяева, и никто нам не указ, даже ментура! Сто баксов на капот, или оставляйте свою тачку – и валите пешком, пока кости целы!

И он ударил послушника кулаком в живот.

Тот согнулся, с трудом удерживаясь на ногах. Двое других заржали, радуясь этой шутке, но нам с отцом Павлом этот юмор не понравился.

Не сговариваясь, мы вылезли наружу.

* * * * *

«Вначале было Слово»:

– Одумайтесь, дети мои, не творите греха понапрасну! – начал отец Павел.

– Пошёл ты, папаша, на хрен! – ответствовало ему это «дитя божие». – Сто долларов, и валите отсюда, пока мы добрые!

– Не Добро ты творишь, но Зло! Покарает тебя Господь, и не увидишь ты сына своего незаконного, так и сгинешь в темнице беззубым!

Сверкающий пока ещё здоровыми зубами детина ухмыльнулся, посмотрел на упивающихся смехом корешей, и попытался нанести ещё один удар, теперь уже священнику.

Но дальше произошло что-то непонятное: отец Павел, толстый и лысоватый старичок, моментально пригнулся, и удар этого гопника пришёлся в воздух. Святой отец нырнул под его руку, и сам ударил того по печени. Затем он приподнялся, поднял его тело на плечи, и понёс его к обочине.

Скинув его туда, он моментально обернулся, проверяя, «чисто» ли у него за спиной, перекрестился, и вернулся на поле брани.

За это время те две «шестёрки» успели достать из багажника большие гаечные ключи и монтировку. Они размахивали ими перед нами, словно мечами.

– Виктор! Мой правый, твой левый! – крикнул отец Павел.

Удивляться перемене в его лексиконе было некогда: пока эти козлы вместе, они представляли из себя какую-то силу. Их надо было как-то рассоединить, и разбираться с каждым поодиночке.

Я приблизился к своему, вытянул губы трубочкой и загугнявил, подражая одному персонажу из старой комедии:

– Утю-тю-тю! Иди ко мне, мой милый!

«Мой милый» лихорадочно махал ключом, а отец Павел с другой стороны приближался ко второму.

Мы стали в боевую позу, глядя друг другу в глаза.

Он что-то бормотал и грязно ругался. Потом опять замахал ключом, подражая героям «Звёздных войн», но его удары всё время приходились мимо, и он только зря расходовал силы.

Наконец, у моего «визави» не выдержали нервы, и он ринулся вперёд, намереваясь своим телом свалить меня с ног, а затем добить ударом металла.

Но я уклонился в сторону и присел, сделав ему подсечку.

Гопник тут же полетел на каменистую дорогу, а в качестве «признания в любви» я несколько раз поцеловал его свеху кулаками по почкам.

Полчаса отдыха ему теперь гарантировано.

Я кинулся к отцу Павлу, но моя помощь ему была совсем не нужна: неизвестно как, но этот помощник «властелина дорог» уже лежал на земле, а отец Павел сидел на его груди, и душил его монтировкой, приговаривая:

– Дух позорный, предупреждал я тебя о покаянии! Истинно говорю: «откинешься» ты лет через восемь. Но никто тебя не встретит: ни у врат тюремных, ни у дома твоего. Детей своих ты увидишь, но они плюнут тебе в лицо. И носить они будут не твою фамилию, и жена твоя снова будет тяжёлой, но уже не от тебя. Меня тогда вспомнишь, но поздно будет. Пойдешь в кабак напиться, там тебя на «пику» и посадят!

* * * * *

Их водитель, виновник этого ДТП, обречённо сидел за рулём.

Он боялся выйти даже тогда, когда исход драки был неясен, а теперь и совсем запаниковал.

Скорее всего, он не был постоянным членом этой шайки, а взяли его с собой только из-за машины. В потасовке он не участвовал, но наверняка боялся попасть нам «под раздачу».

И ему ещё достанется от папаши за погнутый бампер!

Он с трудом себя сдерживал, чтобы не разреветься.

Я подошёл поближе:

– Документы!

Он покорно протянул права и техпаспорт. Так и есть: машина папина, права выданы месяц назад.

– Салага, друзей выбирать надо получше! - и я небрежно кинул ему бумажки в лицо. – Не вибрируй, бить не будем. Слушай меня внимательно! Видишь своего «главного»?

– Вижу! – пролепетал он.

– Видеть мало. Поднимешь и оттащишь его в машину! Потом погрузишь тех двоих – и бегом в больничку! Где ближайшая, знаешь?

– Через пару километров перекрёсток, а оттуда направо, через сто метров!

– Нормально! Ври там всем, что захочешь: «Подрались, козлы, по пьянке»! Это не «огнестрелка», и ментам докладывать не будут. Про нашу встречу забудь: сболтнёшь кому – до понедельника не доживёшь! А бампер сами почините. Марш!

Он покорно выполнил все указания, и через пять минут тронулся с места.

Наш шофёр уже оклемался, но за руль теперь сел сам отец Павел.

Как оказалось, он водил джип не хуже этого инока.

Мы убедились, что машина этих козлов свернула в нужную сторону, и отец Павел прибавил скорости.

Меня свербило от любопытства:

– Скажите, отец Павел! А так драться вас в семинарии научили?

– Нет, Виктор, я же не в рясе родился. Я постриг принял уже в твоём возрасте, а до того у меня Афган был, десантная рота. Каждый год, второго августа, двери закрываю – и поминальную сотворяю: один, без дьякона. За всех молюсь, за всех тех, кто из нашего взвода там остался!

– До сих пор помните?

– Такое не забудешь! Читаю «Откровение от Иоанна», а сам вспоминаю: «Духи за зелёнкой!» И даже во сне не всегда разбираю, где духи бестелесные, а где «душманы», кого крестом останавливать, а кого ножом в шею!

Дальше мы ехали молча.

Возле самого дома отец Павел повернулся к сидевшим сзади:

– Накладываю на вас епитимью молчания! «Заплутали из-за темноты, да и настоятель сегодня разговорчивый был, всё отпускать не хотел»!

Впрочем, это относилось лишь к шофёру: Матвей по-прежнему молчал, не реагируя на происходящее.