Фергусон. Осколки Берлина. Осколок второй.

Наши дни. Закрытый занавес «Острова Радости». Гарольд один.

ГАРОЛЬД. А, ведь, я пришёл через

три дня, как сказал мне

Фергусон – собака… И что я

увидел? Он по-прежнему, правда,

в этот раз восседал, а не возлежал на картонной подстилке из-под…

всё там же, на снегу, у трамвайных путей. Правда,

на нём был очень хороший, дорогой костюм, такие

обычно не выдают в приютах для нищих…Он был достаточно

для него, для Фергусона, чисто выбрит. Его щетине, думаю,

не исполнилось и двух дней.

Фергусон-собака протянул мне сигару: «Хочешь? Садись.

Разговор будет…» - «Долгим?» - тут же спросил я. Но он

только пожал плечами: «Как пойдёт». И я опять

почувствовал преимущество над собой

этого странного человека…

(Наверху, в квартире Наташи, громко включили музыку).

Ах, да – видел сегодня Наташу. Она едва

мне кивнула. Она не пришла сегодня с утра

выпить кофе. Это

что-то новое в нашей с ней жизни. Я

открыл бар один. Первыми зашли Мун и

Натали. Они всегда так приходят. Мун –

красивая, чёрная девчонка,

выросшая в Берлине. Она

ничего не знает о жизниОту. Наверное, ей

повезло. Я налил им утренний кофе и сказал, что это

– «kostenlos» от «Острова Радости». Они не очень–то

удивились. Сказали: «Zehrnett», и только Мун уронила

на очень хорошем немецком, собственно, другого

у неё нет: «Очень хороший кофе» – «Бесплатный – всегда самый

лучший» – попытался пошутить я, опять вспомнив, что Наташа

не пришла утром. Наверное, Мун, красивой чёрной девчонке,

всё-таки повезло…Никто из них не засмеялся…

Так вот Наташа – едва мне кивнула. Ну, у неё

так часто: пристёгивала велосипед на стоянке вместе

с рокерами из Севастополя. Они на днях играли в Аккуде

сразу же после нас. Очень молодые, лет 25-ти, может быть,

даже меньше. Остро, грубо красивые,

не знают про себя ничего… Думают, что она –

– такая же, как они…Она – знает, они – нет, и ей забавно…

(снова громкая музыка наверху, смех, звон бутылок, шатающиеся голоса)

Сколько ещё, Наташа, ты будешь жить на

иждивении своего красивого личика,

которое время

обходит стороной? Фергусон

сказал мне: «Смотри…» Там на

фасаде дома, дорогого дома,

скажу вам честно, выгорело

окно и

вокруг чернело

пятно пожара. «Ты?» Фергусон

пожал плечами: «У меня не было другого

выхода» – «Ты поджёг дом и считаешь, что

сдвинул мир?» – «Нет, что ты Берлин горел

много раз и ни к чему хорошему это

ни привело, и я, и ты – мы оба это знаем…» –

– «Но мы его не поджигали?»– я, правда, был неуверен. И тут

из подъезда вышла дама в хорошем, совсем не–

демократичном пальто: «Madame, – крикнул ей

Фергусон, – ваше приглашение по–прежнему в силе?» Она не

ответила, только раздражённо хлопнула дверцей

мини-купера. Но Фергусон продолжил: «Тот не раскается, кто убоявшись казни, // таит в себе самом

все помыслы свои…» – прокричал он на чистом

немецком языке без дикого эльзасского акцента. А мне сказал: «Она специалистка по Ницше…Вот ты видишь, как ко мне

относятся мои коллеги. Я думаю, что это –

зависть…» Бедняжка завела свой

мини-купер и въехал в столб, к счастью, не очень

сильно, только помяла буфер слегка и понеслась на

красный свет. «Видимо, нет, - сказал Фергусон. – Видимо, на

ужин не пригласят…» В двух словах: мы

напились. В двух словах: Фергусон из

эльзасских немцев и когда-то был учителем в школе и

преподавал, вроде, философию, но потом

потерял всё и опустился на

самое дно, как всякий последний алкоголик, таких

называют «дрова». В двух словах: Фергусон раздобыл

кучу справок и хороший костюм и пошёл

в Джоб-центр за деньгами, а там всё же сидят крайне простые

люди, обладающие фантастической способностью быть

убеждёнными.«Легко покорить усреднённый ум и заставить его

служить, - сказал он мне. – Усреднённые границы

видны всегда. Например, твои…» - «Ты хороший

теоретик» - «Не люблю застывшие формы. Даже в философии. Я

практик…» Он сказал, что ему нужна квартира и деньги на

жизнь, и что он снова собирается выйти на работу. Ещё он показал

пачку бумаг о том, что он не только школьный

учитель, но ещё и писатель, и ему нужна

отдельная комната под

рабочий кабинет и библиотеку,

куда он перевезёт

все свои книги. Он не просто

хорошо говорил, он воздействовал наих

ум. Возможно, впервые за много лет он заставил их

ум шевелиться и мечтать. Они дали ему всё,

что он просил, и ровно через

день он вселился в один из самых

хороших домов Пренцлауерберга, в большую квартиру без

мебели. Он легко

подружился с соседями, им было лестно, что рядом с ними теперь

живёт писатель, и многие пригласили его на ужин. Он вежливо

предупредил, что среди ночи могут привезти

его библиотеку…

(С грохотом распахивается дверь, входят Наташа и её приятель-панк из Севастополя. Это один из актёров, играющих либо Димитрия, либо Мартина).

НАТАША. Он спит. Не ори.

ПАНК. А у меня – громкий голос.

НАТАША. И свет не включай. Мы его разбудим.

ПАНК.Давай его наверх пригласим. Он же играл в «Аккуде». Нормальный мужик.

НАТАША. Что ты! Он больше не музыкант. Не буди его. Ему скоро на пенсию.

ПАНК. «Наша наглухо закрытая поэзия// жарко молится, да толку ни на грош, // чтоб светилось её жертвенное лезвие, // золотую свою голову положь…»* - (стихи А.Денисенко)

НАТАША (смеётся) Если так напился, то хотя бы – потише. Кстати, я бы сказала не «положь», а «положи».

ПАНК.Дура нерусская. Говоришь, в Москве выросла, а русский язык не слышишь.

НАТАША. Ящик с пивом бери, умник, и деньги оставь на стойке.

ПАНК. Но это всё, что мы заработали в переходе.

НАТАША. Ты что! Наше пост-марксистское общество только на них и живёт.

(Смех. Звон рассыпанной мелочи. Уходят.)

ГАРОЛЬД. Наташа!

(Из-за занавеса «Острова Радости» появляется Фергусон, как бы выходит из прошлого.Это тоже один из актёров, играющих Мартина или Димитрия).

ФЕРГУСОН (садится рядом) Я принёс твой костюм. Взял его у тебя на время, чтобы всё это провернуть.

ГАРОЛЬД.А как ты вошёл?

ФЕРГУСОН.А ты думаешь – это так сложно? Кстати, у тебя в подвале – много интересных вещей. Старое зеркало в бронзовой раме. Повесь его и увидишь, как всё изменится.

ГАРОЛЬД.А зачем?

ФЕРГУСОН. Чтобы хоть что-то произошло в твоей убогой жизни… Кстати, ты всё неправильно рассказал.

ГАРОЛЬД. А ты тщеславный, Фергусон.

ФЕРГУСОН. Все мы ни без греха… Понимаешь, каждый человек – это книга, нужно уметь её правильно прочитать. Есть книги скучные и пустые, как ты. А есть – глубокие и непостижимые…

ГАРОЛЬД. Как ты?

ФЕРГУСОН. Нет… Меня невозможно прочитать. Я сам себя ещё не дочитал до конца.

ГАРОЛЬД. Ты знаешь – тщеславие и спесь погубили многих.

ФЕРГУСОН.Так я и погиб. Разве ты не видишь?

ГАРОЛЬД. Я думал – ты Диоген.

ФЕРГУСОН. Я думал – я Фергусон. (Смеются. Пауза) После долгого перерыва я лежал один на полу, в этой огромной квартире на Розенталерплатц и совершенно не понимал, что я здесь делаю. Я не мог заснуть. Все эти звуки за стеной. Шаги на лестнице. Звуки живого дома, ты понимаешь? Я думал, что я давно от всего этого не завишу…Я от этого отвык. И только на одно мгновение пронеслась мысль: «Я же очень легко могу остаться в этом мире», но только на одно мгновение, поверь…Я поразился сам себе. Сам на себя обратил внимание в эту минуту… И тут же, тут же позвал их всех…Всю мою библиотеку, и она начала медленно стекаться из всех подворотен и переходов. Я открыл чугунные ворота арки и стеклянные двери во двор, и двери в подъезд, и двери в квартиру. И все они – бесшумно, как тёмная вода, влились в этот дом. Тех, которые не могли идти сами, несли на руках или самодельных носилках. И все они как-то очень быстро разбрелись по комнатам и почти бесшумно припали к бутылкам дешёвого вина и пива, которые я купил для них. Я им не мешал…

ГАРОЛЬД. Оту тоже была?

ФЕРГУСОН (мрачно) Нет, Оту не пришла… Написанные книги живут самостоятельной жизнью и больше не принадлежат своему автору. Ближе к середине ночи ничего лучшего они не придумали, чем разжечь костёр на полу. Им было даже не очень весело. Они мало говорили и деловито подбрасывали в огонь доски паркета…В какой-то момент я сказал, что им пора уходить, и был очень удивлён, как быстро они собрались и такой же чёрной водой выплеснулись на улицу…На лестничной клетке я столкнулся со своей соседкой, любительницей Ницше. Она вызвала полицию и пожарных.

ГАРОЛЬД. Вы поговорили?

ФЕРГУСОН. Очень коротко.

(Входит Наташа.Она очень недовольна, что её вырвали с вечеринки и сейчас ей придётся играть Соседку).

СОСЕДКА. Вы ввели нас в заблуждение.

ФЕРГУСОН. Я – ницшианец, а Ницше ввёл в заблуждение всю немецкую нацию.

СОСЕДКА. Вы – подонок.

ФЕРГУСОН.Подонок, madame, это человек, находящийся на самом дне. А я, как вы видели, путешествую вертикально.

СОСЕДКА. И где же ваши книги?

ФЕРГУСОН. Спускаются по лестнице, чтобы огонь не причинил им вреда. Вся моя остальная библиотека сгорела во время последнего аутодафе.

СОСЕДКА. И вам самому-то не мерзко от ваших этих поганых игр?

ФЕРГУСОН. Игра, madame, далеко не самая низкая форма жизни. И потом, чем моя игра хуже вашей? Просто мы преследуем разные цели.

СОСЕДКА. Вам воздастся. Вы кончите в самой грязной канаве.

ФЕРГУСОН. В отличие от вас, я прекрасно осознаю свой конец и давно с ним согласился. Конец Ницше, кстати, тоже был совершенно ужасен, и как показала последующая история, он его заслужил. Знаете, в чём маленькое преимущество дна?

СОСЕДКА. И в чём же?

ФЕРГУСОН. Очень хорошо видно, что происходит наверху. Бросайте свой мини-купер и нырнём вместе .(Соседка молча разворачивается и уходит)

ГАРОЛЬД. Потом пошли первые трамваи, и я проводил Фергусона до остановки.

(Фергусон стоит спиной к полу-раздвинутому занавесу.В проёме чернота)

ФЕРГУСОН.Ну, вот и пришли. Спасибо за костюм. Он пригодился.

ГАРОЛЬД. Зачем ты это сделал?

ФЕРГУСОН. Для тебя. Чтобы ты увидел, что не этот мир владеет нами, а мы владеем им.

ГАРОЛЬД (смеётся) «Я владею моими чувствами, а не они владеют мной». Всё это я читал в детстве в забавной брошюрке по «Введению в психологию».

ФЕРГУСОН (равнодушно) Времени нет. Устал всем повторять.

(Наверху, в квартире Наташи, заиграли джоз)

ГАРОЛЬД. Панки из Севастополя. Гремят на всю улицу.

ФЕРГУСОН. Кстати, хороший джаз. Мой дядя играл в Канаде на кларнете. Я кое-что понимаю в музыке.

ГАРОЛЬД. А есть что-то, в чём ты не понимаешь?

ФЕРГУСОН (подумав) Да.

ГАРОЛЬД. Как Оту?

ФЕРГУСОН. Спросил для того, чтобы сменить тему?

ГАРОЛЬД. Она бы хорошо смотрелась в джаз-бенде.

ФЕРГУСОН. Забудь Оту. Она уже отыграла. Она – в выигрыше и совсем недавно вышла из игры…Мы играем с этим миром так …(отступает назад, в проём занавеса, и он тут же смыкается).

ГАРОЛЬД. Трамвай тронулся, и я так и не услышал по каким правилам мы можем победить…И Фергусон – собака никогда больше не повторит их для меня.