Сцена 5

ЛУИ. – Это случилось десять дней назад, не больше

- где я тогда был? –

с тех пор должно было пройти дней десять,

и не исключено, что только поэтому я решил сюда вернуться.

Я встал

и сказал себе, что съезжу с ними повидаться,

нанесу визит,

и затем, за все последующие дни,

несмотря на блестящие доводы, которые я сам себе привел,

мнение мое не изменилось.

Десять дней назад,

я был в постели, я проснулся,

спокойно, безмятежно

- давно уже,

с год, я говорил в начале,

давно уже со мной такого не случалось, давно я обнаруживаю себя каждый раз, каждое утро, с единственной мыслью в голове, и с ней каждый раз начинаю, начинаю сначала,

с единственной мыслью о своей грядущей смерти –

я проснулся, спокойно, безмятежно,

с той странной и ясной идеей

не знаю, удастся ли мне это объяснить

с той странной и ясной идеей,

что мои родители, мои родители,

и другие люди, все остальные люди в моей жизни,

мои самые близкие люди,

что мои родители и все те, кому я был близок и кто был близок мне,

мой отец тоже, в прошлом; будем считать, что я это помню,

моя мать, мой брат, сейчас, сегодня,

и моя сестра, она тоже,

что все, согласившись, что знают, кто я такой,

однажды меня разлюбят, разлюбили,

что «в итоге»

меня перестали любить

(вот что я хотел сказать),

от какой-то безысходности, из отвращения ко мне,

и что от меня всегда отдалялись, потому что я сам просил меня не трогать,

именно такое было у меня ощущение, не знаю, как точнее сказать,

когда я проснулся

- в тот миг, когда выходишь из сна, все так прозрачно ясно, и кажется таким понятным, а в следующее мгновение все пропадает –

ощущение, что от меня всегда отдалялись,

мало помалу,

от меня самого, от моего одиночества среди людей,

потому что не знали чем меня привлечь,

чем тронуть,

а значит, пора бы им бросить эту затею,

и они ее бросят, они от меня отрекутся,

все,

в каком-то смысле,

после стольких попыток удержать меня рядом с собой,

объяснить мне,

потому что я привожу их в отчаяние,

и еще потому что они пытаются принять тот факт, что оставить меня в покое, сделать вид, будто они обо мне не беспокоятся, значит, проявить еще больше любви.

Я понял, что это отсутствие любви, на которое я жалуюсь, и которое всегда было для меня единственным оправданием моей трусости,

хотя никогда раньше я его не замечал,

что это отсутствие любви всегда больше заставляло страдать других, чем меня.

Я проснулся с той странной, и отчаянной, и неопровержимой идеей,

что меня живого уже любили, как хотели бы любить меня мертвого,

не умея ни выразить этого, ни объяснить.