Власть, взвешивая общественные затраты и выгоды аналогич­но законодательным собраниям? 1 страница

Р. Дворкин говорит, что нет. В этих случаях судьи явно опираются на ценности, но они не могут, как законодатели, апеллировать к любым ценностям.

Если бы в американский конгресс был избран депутат-ком­мунист, он мог бы вполне в соответствии со своей ролью голо­совать за ликвидацию частной собственности, аргументируя это своей верой (возможно, также верой его избирателей) в то, что частная собственность — зло. Судья не имеет подобной свободы: Было бы явным абсурдом, если бы судья вынес при­говор в пользу Хеннигсена, обосновав свое решение так:

Я верю, что мы должны поставить капитализм на колени и за­ставить крупные корпорации платить большие штрафы. Мой приговор — хороший шаг в этом направлении».

Судьи апеллируют к ценостям, но это должны быть ценнос­ти той правовой системы, в рамках которой суд действует.

Дворкин называет апелляцию к общим нормам справедли­вости или честности апелляцией к принципам, и он указывает, что принципы отличаются от правил. Правила, говорит он, по­дразумевают «все или ничего». Рассмотрим правила игры, до­пустим, футбола. Существует правило, что если мяч попадает в сетку ворот, то засчитывается гол. То есть если мяч действи­тельно оказывается в сетке, то автоматически засчитывается гол. Никаких споров здесь быть не может. (Конечно, гол не за­считывается, если было положение вне игры, но полная фор­мулировка правила включает это.)

Аналогичным правилом в законодательстве было бы прави­ло о том, что завещание является действительным, если оно сделано в присутствии трех свидетелей. Если было три свиде­теля — завещание действительно, если их меньше — недейст­вительно: опять же никакие споры здесь невозможны (если и позволяются исключения, то полная формулировка правила это оговаривает). А что будет, если это правило противоречит другому правилу? Тогда, поскольку правила подразумевают «все или ничего», одно из правил должно быть либо отменено, либо изменено так, чтобы допускать исключение, либо должно быть признано, что в случае конфликта правил одному из них всегда дается преимущество.

Если в государстве есть правило, что никому не может быть отказано в работе на основании его места жительства, и другое правило, что работники пожарной охраны должны жить в том городе, в котором работают, то одно из этих правил недействи­тельно. Оно должно быть либо отменено, либо изменено так, чтобы допускать исключения, допустим: никому, кроме лиц, желающих работать в пожарной охране, не может быть отказа­но в трудоустройстве на основании его места жительства.

Принципы же, утверждает Р. Дворкин, не подразумевают «все или ничего», «да или нет», а работают совершенно по-другому. Они могут на полном основании приниматься во вни­мание и противоречить друг другу при рассмотрении одного и того же дела. Это, однако, не означает, что дело должно быть решено на основании одного из принципов, а остальные долж­ны быть отброшены или изменены.

Неизмененная формулировка принципа может иметь значе­ние во многих делах, но оказаться решающей только в некото­рых из них. Дворкин называет это качество (сущностное для принципов и не свойственное для правил) весом. Так, иногда допускается, чтобы человек получил выгоду от своего право­нарушения. К примеру, согласно доктрине «adverse possessi­on», если я достаточно долго незаконно хожу по вашей земле, я приобретаю право ходить по вашей земле. Означает ли это, что принцип, согласно которому никто не должен получить выгоду от своего правонарушения, должен быть отброшен или изменен? Нет. Это означает только то, что в данном случае этот принцип перевесили другие принципы. (Возможно, прин­цип «adverse possession» заключается в том, что жизнь челове­ка не должна резко дестабилизироваться вследствие ликвида­ции у него права делать то, чего он долгое время полагал себя вправе делать.) Поэтому в отдельном случае могут конфликто­вать несколько принципов. Какой из них имеет наибольший вес в конкретном деле — это может быть предметом спора. Но предметом спора не должно быть то, что каждый из принци­пов имеет отношение к рассматриваемому случаю и должен учитываться.

Те принципы, которые «проигрывают» в одном деле, не от­брасываются и не изменяются (в отличие от правил), так как значение каждого принципа остается неизменным, даже если

в данном конкретном случае он перевешивается другими принципами. Каждый принцип, будь он «победителем» или «проигравшим», в следующий раз может снова, в целости и со­хранности, ничуть не изменившись, «вступить в битву».

Принципы — это основания для действий, а основание для действий не перестает быть таковым, даже если в данном кон­кретном случае какое-то другое основание более важно. Забо­та о чувствах других — это хорошее основание для действий, каждый порядочный человек должен принимать его во внима­ние. Но забота о собственном счастье в тех случаях, где я имею на это право, тоже важное основание, и оно дает мне право жениться на Свете, даже если я знаю, что это разобьет сердце Маше.

Предположим, я решаю жениться на Свете и считаю, что я имею на это право, особенно с учетом того, что я никогда не давал Маше никаких оснований на что-то надеяться. Я решаю, что мои права важнее ущерба, нанесенного Маше. Означает ли это, что забота о чувствах других становится теперь менее важным основанием в других случаях или даже в этом случае?

Харт говорит о том, что судьи в трудных случаях «взвеши­вают» ценности в квазизаконодательной манере с целью ин­терпретации неясных правил. Дворкин утверждает, что тогда судьи выходят за рамки правил и оперируют различными принципами. Может быть здесь чисто словесные разногласия? Ведь и Г. Харт, и Р. Дворкин согласны, что в трудных делах судьи выходят за рамки правил и «взвешивают» ценности. Не все ли равно, назвать ли это актом законодательства или апел­ляцией к принципам?

Нет, не все равно, и есть две причины тому. Во-первых, по уже названным причинам, законодательная модель не учиты­вает то, насколько судьи ограничены в своей роли, насколько они могут апеллировать только к некоторым ценностям. Во­обще-то Харт тоже не говорит, что судьи имеют полную сво­боду рассматривать любые ценности или цели. Он говорит, что задачи суда — делать более определенной нашу первоначаль­ную цель. Так что, может быть, модель Харта не настолько за­конодательная, как это нам кажется или даже как сам он пола­гал. Законодательные органы имеют полную свободу выбора, то есть они свободны считать любой вопрос открытым для об­суждения, полного пересмотра и изменения.

Иначе обстоит дело с судьями. Поскольку судьи связаны принципами правовой системы, в рамках которой они действу­ют, их процесс принятия решений ограничен и структуриро­ван этими принципами. У них есть лишь незначительная сво­бода выбора, то есть они должны принимать решения, которые основаны на самом точном «взвешивании» относящихся к де­лу принципов.

Есть и вторая причина, в силу которой различие между за­конодательной моделью (предполагающей большую свободу выбора) и моделью принципов (предполагающих ограничен­ную свободу выбора) действительно важно. От того, какую модель мы примем, очень сильно зависит, как мы будем пони­мать, чего добивается участник судебного процесса. При зако­нодательной модели он просит суд принять решение, которое будет самым лучшим для общества в целом (поскольку правила слишком неясны, чтобы давать ему какие-либо права, его роль в суде заключается в том, чтобы обратить внимание суда на не­обходимость принять законодательное решение, надеясь, что это законодательное решение будет выгодным для него и по­может ему выиграть дело).

Согласно модели принципов, судящийся требует защитить право, которое он имеет. Возможно, что, оценивая вес всех имеющих отношение к делу принципов, мы не сможем прийти к бесспорному ответу. Но, согласно модели принципов, этим вопросом должен заниматься суд.

С точки зрения Г. Харта, говорить: «У меня было право вы­играть» — бессмысленно, если дело проиграно, потому что права и обязанности, по Харту, суть то, что определяется пра­вилами. А трудные случаи потому и являются трудными слу­чаями, что они недостаточно определены правилами. Однако, с точки зрения Дворкина, это утверждение будет очень даже осмысленно, если оно позволит оценить принципы лучшим способом (более точно), чем это сделал суд.

Те, кто оказываются в меньшинстве и имеют особое мнение (адвокаты, пишущие апелляции на решения суда, судьи, отме­няющие решения судов низшей юрисдикции), скорее выска­жутся за модель Р. Дворкина, поскольку полагают, что они со­ставляют апелляции и высказывают особое мнение с точки зрения права, а не просто решают задачу как сбалансировать

3 Философия права-2 г с

(или убедить судью сбалансировать) различные социальные интересы. Адвокаты настаивают, что их клиент имел право вы­играть дело, а не что было бы хорошо, если бы этот клиент вы­играл. Неужели они заблуждаются, или их деятельность явля­ется аргументом против модели Харта? '

Да и сами мы как потенциальные участники судебного раз­бирательства чего бы хотели, представ перед судом? Предо­ставить судье отличную возможность использовать наше дело для того, чтобы воплощать в жизнь его концепцию обществен­ного блага? Не предпочтем ли мы, чтобы суд защищал наши права*?

Если Дворкин в общем и целом прав в своей атаке на мо­дель правил, что это означает для программы юридического позитивизма? Во-первых, это ставит под угрозу строгое разли­чение позитивизмом права и морали. Дворкин показывает, что апелляции к принципам, то есть к моральным нормам, нахо­дятся в самом сердце судебных решений**. Во-вторых, не мо­жет быть установлено происхождение общих принципов права от некоего правила признания. По мнению Р. Дворкина, общие принципы права коренятся в моральных основаниях той или иной правовой системы (то есть у другой правовой системы будут другие моральные основания и другое происхождение принципов), но это значительно более слабая версия идеи про­исхождения, чем у Г. Харта.

До сих пор речь шла в основном о критике Р. Дворкиным позитивистской модели правил. Теперь рассмотрим подробнее его собственную теорию права, особенно принятие судебных решений в трудных случаях. Р. Дворкин называет свою тео­рию «Тезисом о правах» (The Rights Thesis). Что это такое?

* Murphy J., Coleman J. Op. cit., p. 63. Как отмечает Дж. Мёрфи, «воз­можно, что истина лежит посредине, и отчасти правы и Харт, и Дворкин. Вероятно, судьи не всегда либо применяют правила, либо законодательст­вуют, как считает Харт. Вероятно, Дворкин прав, что иногда, возможно очень часто, судьи используют принципы. Но, возможно, не все время — возможно, некоторая доля законодательствования уместна и необходима» (Ibid.).

** Все примеры Дворкина взяты из англосаксонского права и не впол­не ясно, считает ли он неразрывную связь права и морали чертой только этой правовой системы или всех правовых систем. Однако по некоторым признакам можно утверждать, что он считает это особенностью всех пра­вовых систем.

В упрощенной форме тезис Дворкина можно выразить так:

даже в сложных случаях судебные решения реализуют (enfor­ce) права на основании принципов. Действительно, если более строго определять принцип, то можно сказать, что принцип — это аргумент о том, что решение уважает или обеспечивает не-' которое индивидуальное или коллективное право. Но что та­кое право? Право — это моральное требование особого рода. Чтобы лучше понять, что это такое, Дворкин сопоставляет апелляции к правам с апелляциями к «соображениям государ­ственной политики» (policy).

Аргумент «от политики» (совершенно уместный в законода­тельных органах) предполагает, что некоторое решение оправ­дано, поскольку оно способствует достижению некоторой об­щественной цели (общего блага). Например, решение об интер­нировании (заключении в специальные лагеря) американцев японского происхождения после японской атаки на Перл-Хар-бор на том основании, что это будет способствовать националь­ной безопасности США и тем самым общему благу, было реше­нием «от политики» (хотя, возможно, и неразумным решением).

Разобравшись с тем, что аргумент «от политики» ориенти­рован на достижение коллективных целей, мы можем теперь сказать, что аргумент «от прав» предполагает, что индивид или группа должны быть уважаемы или защищены определен­ным образом на основании соображений, отличных от сообра­жений государственной выгоды. Дворкин пишет: «Индивидуа­льные права — это политические козыри в руках индивидуу­мов. Индивиды имеют права тогда, когда, по некоторым при­чинам, коллективная цель — недостаточное основание для причинения им некоего вреда или ущерба»*.

Если бы кто-то стал возражать против интернирования на том основании, что недопустимо (даже если это и служит ин­тересам общества) подвергать заключению людей, не совер­шивших никакого преступления и не приговоренных к заклю­чению судом, тогда это был бы аргумент на основании принци­па — аргумент о том, что у этих людей есть право не быть ин­тернированными**.

* Dworkin R. Taking Rights Seriously, p. 11.

** Признание какого-либо права еще не означает того, что государство никогда не может действовать вопреки этому праву. Это означает только

«Тезис о правах» в интерпретации Дворкина имеет своим следствием тезис о «единственно верном ответе». Когда речь идет о правах, конституционные ли это права или право на возмещение ущерба в деле о столкновении автомобилей, все­гда есть один правильный ответ на вопрос: кто имеет право выиграть дело? Мы склонны сомневаться в этом, так как нет такой процедуры, которая автоматически дала бы нам возмож­ность находить правильный ответ. Но отсутствие процедуры выявления правильного ответа еще не означает, что правиль­ного ответа нет.

Предположим, что в силу каких-то ограничений никогда не были бы изобретены микроскопы. Означает ли это, что нет правильного ответа на вопрос: существуют ли организмы на­столько маленькие, что их не видно невооруженным глазом?

Дворкин утверждает, что единственно верная модель при­нятия судебных решений — та, при которой судьи ищут пра­вильный ответ на вопрос: кто имеет право выиграть судебный процесс? В этом их институциональная роль, и этим судьи от­личаются от законодателей, которые могут с полным основа­нием мотивировать свои решения идей общего блага.

Роль суда в демократическом обществе не в том, чтобы быть еше одним законодательным органом, выражающим предпочте­ния большинства. Его роль в том, чтобы выявлять и защищать права индивидов и меньшинств, тем самым часто ограничивая притязания большинства.

Дворкин создает образ идеального судьи-философа, чья за­дача в каждом трудном случае найти правильный ответ на во­прос: кто имет право выиграть судебный процесс? Эта задача предполагает тщательный анализ и оценку притязаний всех сторон на те или иные права, а также разработку общих теоре­тических представлений о правах (теории права, в которой

то, что для подобных действий должны быть большие основания, чем про­сто увеличение общественного блага. Нет прав абсолютных (то есть таких, которые никогда не должны ограничиваться, кроме, видимо, права не под­вергаться пыткам). Но должна присутствовать очень серьезная необходи­мость для ограничения прав. В американском законодательстве государство должно доказать, что у него была именно необходимость (compelling inte­rest) в ограничении права (а не просто это было желательно) и что оно сде­лало это самым мягким способом (least restrictive way).

один случай помогает понять другие случаи и наоборот). Неу­дивительно, что Дворкин называет своего идеального судью Геркулесом.

Предположим, что существует такой мифический судья, ко­торый имеет неограниченные интеллектуальные способности, неограниченную память и сколько угодно времени в своем распоряжении. Такой судья будет обладать всей информацией, относящейся как к истории правил и принципам права, так и к тому делу, по которому ему предстоит вынести решение. Зная все это и будучи в состоянии идеально точно взвесить все противоборствующие в данном деле принципы, Геркулес раз­работает идеальную теорию права и найдет единственно пра­вильное решение для каждого трудного случая.

Итак, судья должен смотреть на себя как на человека, при­нимающего решения на основе принципов, то есть решения, предполагающие поиск адекватного выражения и защиты прав. Иначе говоря, суд должен найти правильный ответ на вопрос:

кто имеет право выиграть в данном случае? Но как судья дол­жен делать это? Какую интеллектуальную цель должен он ста­вить и какие средства находить для достижения этой цели? Ему необходима некая теория прав, в рамках которой конкрет­ные споры по поводу прав будут разрешаться. Но как разрабо­тать такую теорию?

Общая идея Р. Дворкина в том, что обязанности судей опре­деляются не точными правилами (как считают позитивисты), основанными на правиле признания, а еще и «созвездием прин­ципов». Обязанность суда — найти правильный ответ в рас­сматриваемом деле, каким бы сложным и спорным оно не бы­ло. Правильный ответ, по Дворкину, есть всегда, мы лишь не всегда способны его найти. Источник этой обязанности в про­шлом, во всем комплексе судебных и законодательных правил, судебных решений и неписанных принципов права.

Роль судьи, вооруженного этими материалами, в том, чтобы стремиться разработать совершенно цельную (coherent) тео­рию права и на основе ее вынести решение, которое будет, во-первых, находиться в наибольшем соответствии (best fit) с имеющимися юридическими материалами, то есть предшест­вующими решениями и законодательством, и, во-вторых, пред­ставить право в наилучшем свете (in its best possible light),

в смысле морального и политического совершенства (sound­ness), выражающегося в либеральных ценностях справедли­вости, честности, равенства, правильного судебного процесса (due process) и индивидуальных прав.

Дворкин называет это теорией «права как целостности» (law as integrity). Он утверждает, что «целостность» — это особая ценность, наряду с честностью, справедливостью и равенством. Целостность примерно означает последовательность. Мы хо­тим, чтобы наше общество последовательно придерживалось одной и той же системы принципов (постепенно улучшая ее).

Дворкин проводит аналогию между своей теорией и интер­претацией литературного произведения. Как глашатай права, судья находится в ситуации писателя-сотворца, который дол­жен завершить неоконченный роман в духе архетипа. «Слож­ность этой задачи моделирует сложность решения трудного дела в духе теории права как целостности»*.

В продолжении аналогии представим себе, что роман пи­шет группа авторов, каждый по главе. Каждый автор должен интерпретировать то, что написано до него; новая глава дол­жна сочетаться, быть совместима с тем, что было написано ра­нее (best fit). Будет странно, если главная героиня, в первой главе называвшаися Машей, во второй станет именоваться Олей, если одни герои необъяснимо исчезнут, а другие немо­тивированно появится, если один и тот же персонаж будет то положительным героем, то негодяем и т. д.

В то же время автор должен стараться сделать роман как можно лучше в плане сюжета, образов и т. д. Автору следует найти наилучший способ продолжить роман. Так же и судья должен стремиться, чтобы его интерпретация наилучшим об­разом соответствовала существующим юридическим материа­лам и в то же самое время чтобы она была самой лучшей с точ­ки зрения политической морали.

Рассмотрим эти идеи на примере одного из судебных процессов, упоминаемых Дворкиным, «TVA против Хилла». В 1973 г., во врет, когда проблемы экологии в США были в центре общественного внимания, конгресс принял «Акт о на­ходящихся под угрозой исчезновения видах». Этот акт наде-

* Dworkin R. Law's Empire, p. 229.

лял государственного секретаря по внутренним делам правом составлять список видов живых существ, находящихся под угрозой исчезновения (из-за разрушения мест их естествен­ного обитания), и требовать от органов государственной влас­ти предпринимать «меры, необходимые для того, чтобы дейст­вия, разрешенные, финансируемые или выполняемые ими, не угрожали существованию находящихся под угрозой видов».

Группа экологов боролась против сооружения дамб в доли­не реки Тенесси. Они обнаружили, что одна почти закончен­ная плотина, которая обошлась более чем в сто миллионов долларов, может разрушить единственное место обитания ма­ленькой рыбки, по-английски называемой snail darter. Эта бы­ла самая обычная рыбка, не отличавшаяся красотой, не при­влекавшая внимание биологов и не представлявшая, как пишет Р. Дворкин, особой экологической ценности. Тем не менее экологи смогли убедить госсекретаря по внутренним делам внести эту рыбу в список находящихся под угрозой видов и остановить строительство дамбы.

Организация, занимавшаяся строительством плотины, бы­ла, естественно, крайне недовольна этим распоряжением. Она заявила, что «Акт о находящихся под угрозой исчезновения видах» не запрещает завершить и ввести в эксплуатацию объ­екты почти готовые к тому моменту, когда было принято рас­поряжение госсекретаря. Она утверждала, что слова Акта «дей­ствия, разрешенные, финансируемые или выполняемые» долж­ны относить только к началу какого-либо проекта, а не к завер­шению проектов, начатых ранее.

В поддержку своего мнения строители плотины ссылались на различные акты конгресса, принятые уже после распоряже­ния госсекретаря и свидетельствовавшие о том, что конгресс желает завершения строительства. Так, например, уже после распоряжения конгресс выделил средства на завершение про­екта. Различные комитеты конгресса неоднократно подчерки­вали, что они не согласны с решением госсекретаря и призна­ют истолкование Акта строительной организацией, желая про­должения работ.

Дело дошло до Верховного Суда, и тот постановил, что строительство дамбы, несмотря на огромную растрату общест­венных средств, должно быть остановлено. Глава Верховного

Суда Уоррен Бергер от имени большинства судей заявил, что, когда текст закона ясен, Верховный суд не имеет права отка­зываться применять его только потому, что это приведет к не­лепым результатам. Не наше дело, закончил он, предаваться гаданиям о том, изменил бы конгресс текст этого Акта, если бы предвидел данный конкретный случай. Когда значения слов, употребленных в тексте закона, ясны, например, слово «выполняемые» обычно включает не только начинающиеся, но и продолжающиеся проекты, тогда Верховный Суд должен понимать эти слова в этом же значении (если не будет показа­но, что на самом деле законодатели имели в виду противопо­ложное).

«Акт о находящихся под угрозой исчезновения видах» не дает оснований для такого вывода, поскольку конгресс явно стремился обеспечить находящимся в опасности видам высо­кую степень защиты, пусть даже большой ценой. Вполне воз­можно и даже вероятно, что законодатели захотели бы спасти этот вид рыбы, несмотря на чудовищные затраты.

Суд отверг последующие доклады комитетов и решения конгресса в пользу сохранения дамбы. Комитеты, выступав­шие позже в пользу плотины, заявил Уоррен Бергер, это не те комитеты, которые принимали Акт, и конгрессмены часто го­лосуют за выделение средств на те или иные цели, не вполне отдавая себе отчет в том, насколько законны эти расходы в со­ответствии с более ранними решениями конгресса.

Как решил бы это дело идеальный судья-философ (Герку­лес) Р. Дворкина? Для Геркулеса конгресс, издавший «Акт о находящихся под угрозой исчезновения видах», — это автор, предшествующий ему самому в процессе законотворчества. Он видит свою роль как роль партнера, развивающего наилуч­шим образом законодательство конгресса. Судья-философ спрашивает себя, какое прочтение Акта (разрешающее или не разрешающее госсекретарю останавливать почти законченные проекты) показывает его (Акт) в лучшем свете.

Геркулес имеет свое мнение об экологии, о власти, о разви­тии долины Тенесси, о защите исчезающих видов и, следовате­льно, о том, будет ли лучше, с учетом всех факторов, остано­вить строительство дамбы. Предположим, он хочет, чтобы строительство плотины было прекращено. Позволит ли Герку-

лесу его метод решить, что, поскольку для общества было бы лучше не строить эту дамбу, то и Акт следует интерпретиро­вать как позволяющий госсекретарю это сделать?

Нет, ведь Геркулес стремится не достигать лучших для об­щества результатов, но найти наилучшее обоснование для имеющегося законодательства. Он пытается интерпретировать историю демократически избранного законодательного орга­на, принявшего данный акт в некоторых конкретных обстояте­льствах, в лучшем свете. Поэтому интерпретация Геркулеса будет учитывать не только его убеждения относительно спра­ведливости и мудрой экологической политики, но и его идеа­лы политической целостности, честности и правильного су­дебного процесса.

Он должен сконструировать некоторое обоснование зако­нодательного акта, по возможности согласующееся с осталь­ным действующим законодательством. Таким образом, он дол­жен спросить себя, какая комбинация принципов и соображе­ний государственной политики является наилучшей из допус­каемых формулировками акта.

Например, интерпретация «Акта о находящихся под угро­зой исчезновения видах», исходящая из того, что целью Акта является защита сельской местности от неэстетичного и шум­ного строительства, будет явно абсурдной. Было бы глупо пред­полагать, что законодатели, преследующие такую цель, реши­ли бы достигать ее, запрещая только проекты, которые сопря­жены с угрозой исчезновения тех или иных биологических ви­дов (независимо от того, насколько эти проекты нарушают мир и покой сельской местности).

Любая приемлемая интерпретация «Акта о находящихся под угрозой исчезновения видах» должна исходить только из соображений защиты биологических организмов. Предполо­жим, Геркулес принимает это, но полагает, что никакая разум­ная политика защиты видов не оправдывает в данном конкрет­ном случае остановку строительства почти законченной пло­тины. Нетрудно найти обоснование и для других соображений государственной политики, ограничивающих требования за­щиты видов: это соображения о том, что растрата государст­венных средств недопустима. Но остается вопрос, насколько весомы эти соображения в тексте Акта и как они соотносятся со значимостью главных целей защиты видов?

Если текст допускает различные ограничения власти гос­секретаря, это может быть истолковано как свидетельство то­го, что главной цели Акта не придается абсолютное значение. Если же текст делает акцент на главной цели, подчеркивая не­обходимость жертв ради нее (например, если провозглашает­ся, что госсекретарь не должен учитывать влияние своих рас­поряжений на рост безработицы), тогда это будет свидетельст­вом в пользу того, что никакие другие, ограничивающие глав­ную цель, соображения государственной политики, не могут использоваться для интерпретации Акта таким образом, чтобы он позволял продолжить строительство дамбы.

Допустим, Геркулес искренне предан делу защиты окружа­ющей среды. Он считает, что потеря даже одного вида — это неизмеримая трагедия. Он полагает, что значительно лучше потерять дамбу, чем рыбку, и с удовлетворением видит, что ничто в тексте Акта не противоречит его взглядам о важности сохранения видов.

Власть секретаря в тексте Акта не ограничивается. Следует ли из этого, что Геркулес решит считать лучшей интерпрета­цией этого документа, интерпретацией, выставляющей власти в лучшем свете, ту, которая спасает рыбу? Нет, не следует. Собственные убеждения Геркулеса, даже не противоречащие тексту законодательного акта, и его решение о том, какая ин­терпретация акта лучше всего, — это разные вещи.

Возможно, взгляды Геркулеса не разделяет почти никто в обществе. Решения же о сохранении видов, принимаемые го­сударством, должны основываться на воле народа. Поэтому необходимо учитывать общественное мнение и взгляды зако­нодателей, которые это мнение выражают.

Если дебаты в конгрессе по поводу «Акта о находящихся под угрозой исчезновения видах» выражают некоторые массо­вые и непротиворечивые убеждения относительно важности сохранения видов, то это должно учитываться. Тоже самое ка­сается официальных заявлений сенаторов или конгрессменов, являющихся авторами законопроекта, или официальных до­кладов комитетов конгресса, через которые проходит законо­дательный акт.

Законодательство «предстает в лучшем свете», когда госу­дарство не обманывает народ; поэтому Геркулес предпочитает

ту интерпретацию, которая соответствуй? формальным заявле­ниям о целях законодательства.

У членов Верховного Суда США, рассматривавших данное дело, возникли разногласия: следует ли принимать во внимание тот факт, что конгресс в решениях, принятых после «Акта о на­ходящихся под угрозой исчезновения видах», давал понять, что строительство дамбы в долине Тенесси не должно быть постав­лено под угрозу. Геркулес не сомневается в том, что поздней­шие решения конгресса должны учитываться. Они — часть еди­ной законодательной истории общества, той истории, которую надо представить как наиболее авторитетную.

Итак, если Геркулес придерживается мнения (которое пре­обладало и в Верховном Суде), что более мудрым решением было бы пожертвовать рыбкой, а не плотиной, то он принима­ет решение следующим образом: «Он полагает, что интерпре­тация Акта, которая позволяет спасти дамбу, будет лучшей с точки зрения здравой государственной политики. У него нет никаких оснований, что подтверждает текст Акта и принцип честности (поскольку ничто не говорит о том, что народ будет возмущен или оскорблен таким решением), быть против тако­го прочтения. Ничто в законодательной истории самого Акта, правильно понятого и воспринимаемого как решение обще­ства, не противоречит этому, и позднейшие законодательные решения поддерживают самым явным образом то прочтение, которое он считает лучшим. Он присоединяется к тем членам Верховного Суда, которые голосовали против принятого [Вер­ховным Судом. — С. М.] решения»*.