Духовник отец Тихон

Боже, как часто мы молимся Тебе, но молимся так, словно обра­щаемся к земным идолам, ибо желаем укрепиться на широких пу­тях земных и упрочить лета жизни своей, отвергая пути Небесные и Твою Божественную благодать. В устах и в сердцах наших - земля, и душа питается прахом земным. Избавь меня, Боже, от дружбы с миром, где правят похоть очей и похоть плоти, избавь ради непрехо­дящей любви Небесной, источающей счастье и радость Божествен­ной благодати. Что нужно мне на тленной земле? Ничего. А что ду­ша моя ищет на Небесах? Одного лишь Тебя, Господи, ибо она гово­рит устами Евангелия: “Да будет воля Твоя и на земле, как на Небе! ”

Сердце человеческое загрязняется собственным грехом, но очи­щается Божественной благодатью, которую привлекают наши уси­лия избавиться от греха.

После всего пережитого я уже с большим доверием восприни­мал предостережения и советы тбилисского старца. Советский Союз развалился, война в Абхазии закончилась, и все произошло так, как предсказывал отец Виталий. Но чтобы на побережье по­явились турки? Это с трудом укладывалось в голове. Тем не менее стало ясно, что впереди ждет нас только ухудшение и даже полное изменение всей жизни. С таким печальным настроением я про­сидел в молитве долгую ночь на маленькой застекленной веран­де. По городу то там, то здесь раздавались выстрелы, слышались автоматные очереди, откуда-то издали доносились крики людей. Если в горах по ночам веяло тревогой, то в городе это было просто мучительно и еще не представимо: как люди могли в нем жить и строить планы на будущее?

На следующий день матушка Ольга радостно сообщила неожи­данную новость: отец Тихон передал, что ожидает меня. Возмож­ность увидеть известного лаврского духовника, одаренного про­поведника, а ныне затворника, глубоко взволновала мое сердце. До ночи я готовился к исповеди и старался записать все вопросы, которые накопились у меня за время служения на Псху и в уеди­нении. Новый помощник матушки, пожилой мужчина с седоватой бородой, проводил меня утром к старцу, который жил в районе же­лезнодорожного вокзала. Этот район сильно пострадал от обстре­ла. Грузины сознательно ставили свои огневые позиции в жилых кварталах. Справа и слева от его дома два здания совершенно раз­рушили прямые попадания снарядов, но жилье затворника оста­лось невредимо. Он жил в двухэтажном домике на втором этаже, где в домовой церкви служил литургию. Проходя по двору, я мель­ком заметил закрепленное у окна второго этажа автомобильное зеркальце. Через него старец, не выходя из дома, видел приходя­щих к нему людей и решал, принимать их или нет.

Меня ввели в скромно обставленную комнату с хорошими ико­нами в углу. Мебель была простая: письменный стол, диван, сту­лья. Посадив меня на диван, помощник ушел, а я с волнением стал ожидать старца. Вскоре в комнату быстрой легкой походкой вошел отец Тихон, высокого роста, худой и в круглых очках. Плечи при­крывала короткая мантия, сверху была надета старенькая епитра­хиль. На вид ему было лет около шестидесяти. Мы поприветство­вали друг друга.

Какой молодой! - удивленно сказал вошедший старец. - А я тебя ждал! Знал, что ты придешь... Ну, какие у тебя вопросы?

Год не исповедовался, батюшка, и полно вопросов по монаше­ской жизни...

С отцом Тихоном как-то сразу стало легко и просто. Из него лучилось нечто такое, что роднило его с отцом Кириллом. Про­стота и мягкость души наполняли каждое слово и движение ду­ховника. После исповеди последовали мои вопросы, на которые он давал мгновенные и четкие ответы. В каждом ответе сквозил огромный опыт и духовное понимание самой сути проблемы. Ста­рец полностью покорил мое сердце благодатным миром души и вызвал во мне благоговейное к нему уважение. Времени я не за­мечал и спохватился, когда вспомнил, что уже довольно долго за­сиделся у духовника.

Ничего, ничего, давай все твои вопросы, - мягко улыбнулся отец Тихон. - Когда ты еще сможешь обо всем расспросить...

Наконец мои вопросы оказались исчерпаны, и старец дал мне наставление:

Вся жизнь человеческая - это путь ко все большему возраста­нию в смирении. Тогда душа постоянно находится под Божествен­ным покровом. Венцом смирения является смерть во всяком благо­честии и чистоте, как завершение жизненного пути. Всякая иная жизнь - это мука и отчаяние.

А как мне в уединении смиряться, батюшка?

Считай, что сидишь в горах не потому, что ты великий святой, а потому что великий грешник. Так придешь к смирению. Вот тебе правило: приезжай на исповедь два раза в год, весной и осенью, ес­ли, конечно, сможешь. Всегда буду рад тебя видеть...

Он ласково обнял меня на прощанье. Чувство близости к этому святому человеку и благоговение к ясности его ума и покоряющей доброте его сердца не оставляли меня весь вечер.

Ну, как тебе старец Тихон? - полюбопытствовала матушка Ольга.

Великий старец и прекрасный человек! - с большим чувством ответил я.

А вот меня он так и не принял до сих пор... - поскорбела ма­тушка.

Гудок машины с улицы дал знать, что Валерий приехал за мной.

Какая радость видеть у себя в доме наших псхувцев! - обра­довалась хозяйка, когда в дверях показались милиционер и пчело­вод. - Хоть сама не могу побывать в этом святом месте, а Псху само ко мне пожаловало!

После теплого прощания матушка сунула мне в рюкзак сверток:

Это тебе старый подрясник от наших пустынников!

Мы двинулись в сторону перевала, тяжелая машина мощно гу­дела на подъеме: милиционер вез продукты на Псху, выменяв их на орехи и мед.

Ну как, Василий Николаевич? Вроде обошлось без бандитов? - шутя обратился я к моему другу.

Похоже, что так... - довольный, рассмеялся он. - Теперь буду умнее и снам верить не стану!

Дай Бог, Вася! - улыбнулся Валерий и посмотрел на меня. - Вперед смерти помирать не стоит! Теперь не пропадем. Правда, батюшка?

С Богом не пропадем, дорогие мои!

Это точно! - согласился милиционер.

Разбитые и разрушенные окраины города остались далеко по­зади. Дорога серпантином поднималась по склону скалистого уще­лья. Небесного цвета река словно бежала за машиной, догоняя ее. Буки и грабы уже слегка окрасились всеми оттенками пышной осе­ни на фоне пихт, отливающих густой темной зеленью. Наша ма­шина была доверху забита грузом и вещами: заказ Валерию от жи­телей Псху. Ее сильно кренило на узких горных поворотах. Но во­дитель искусно управлял огромным “Уралом” в нагромождениях

валунов и оползней. В село мы приехали глубокой ночью, когда над долиной уже повисли яркие, словно созревшие под осень, круп­ные звезды.

На Псху с военными приехал москвич Михаил, бывший матема­тик и горный турист, скуластый подвижный парень в выцветшей штормовке, с бодрым и уверенным голосом, который снова начал хлопотать в Москве по сбору средств на строительство церкви. Ранее собранные для этого деньги пропали в тбилисском банке. Теперь математик привез на военном вертолете “гуманитарные” грузы из Москвы. Его сопровождал крепко сложенный, приземи­стый мужчина лет сорока пяти с рыжеватой бородкой и в очках, внимательно ко мне приглядывающийся. Они попросили у меня разрешения посетить скит, и я, попрощавшись с ними, ушел на Решевей, навстречу свежему и такому родному ветру, веющему с верховий Бзывби.

Через несколько дней гости пожаловали в скит. Михаилу все очень понравилось: и место, и дом. Вообще он, кажется, стал ис­кренним поклонником Псху. Его спутник, Павел, оказался сыном известного профессора-геолога. Вместе с отцом он с юности прини­мал участие в экспедициях. Павел развелся с женой и, похоже, имел желание остаться в скиту послушником. Действительно, математик попросил меня отойти на разговор в сторону и доверительно пере­дал мне просьбу своего друга, что тот хочет стать послушником в скиту. Геолог тоже подошел ко мне и попросил благословения при­нять его в скит послушником. Так неожиданно мы остались вдвоем на Решевей, проводив москвича в аэропорт.

Послушник, несмотря на свой ученый вид, оказался весьма ода­ренным в житейских делах человеком. Он умел ловко орудовать топором, так как в свое время работал бригадиром плотников, и к тому же искусно готовил обеды. Буквально из ничего он мог сделать отличный суп, используя дикие травы с огорода, так как в экспедициях часто замещал повара. Первые дни мы с геологом отдали огороду: нужно было собрать урожай картофеля, кукурузы и остальные овощи. Новый послушник, стараясь произвести хоро­шее впечатление, на любое послушание устремлялся бегом и также бегом исполнял любую мелкую просьбу, так что пришлось даже не­сколько сдерживать его усердие.

Узнав, что в церкви на Грибзе недостроен придел для гостей, Павел предложил свою помощь, на которую я с радостью согла­сился. Запасшись продуктами, мы вышли в путь. Хотя мой спут­ник физически был гораздо сильнее меня, стало заметно, что горы не его профиль.

Что вздыхаешь? - спросил я, слыша за спиной частые вздохи.

Если честно, отец Симон, то горы здесь, конечно, очень кра­сивые, но только уж сильно неровные... Я люблю северные места! Идешь: кругом болота, комары, клюква растет... - мечтательно произнес он.

Да, это кому как! - отозвался я, удивляясь полной несхожести наших представлений о любимых местах.

Когда мы поднялись к нашей церквушке, напарник искренне по­разился:

Как это вы смогли срубить такое сооружение, не обладая плот­ницкими навыками? Довольно симпатичная и стройная церк­вушка!

Но, приглядевшись повнимательнее, он заметил:

Нет, конечно! Видно, что рубили не плотники! Вон какие дыры оставили по углам... Но ничего, придел мы сделаем как надо!

И правда, плотник он оказался хоть куда: топор, когда Павел работал, буквально пел в его руках. Вернее, тихо позванивал, как музыкальный инструмент. В ответ на искреннее одобрение его ма­стерства бывший бригадир сказал:

По звуку топора всегда можно отличить хорошего плотника! Вы сами сможете это услышать, если поймете плотницкое дело...

Стволы для пристройки были заготовлены еще до войны. Мы дружно начали вырубать в них лапы и полукруглое ложе в каж­дом бревне.

Держите топор легко, не зажимайте его! Пусть он летает в ру­ках! Учитесь точному удару!

Говоря, послушник ловко показывал, как нужно работать то­пором. Поначалу это мне показалось недостижимым искусством, но постепенно кое-что стало получаться. Мой друг одобрительно хмыкнул, когда увидел, что работа начала спориться. Безпрерывно укладывая бревна в стены, мы вывели их под крышу. В моих руках уже появилась сильная усталость и мозоли, а послушник все так же играючи позванивал топором, изготавливая стропила. Длинные лапы под кровлю я тесал уже полностью ослабев.

Когда я подавал заготовленные мною балки наверх, геолог заметил:

Халтура пошла, брат, халтура...

Прости, брат, - ослабевшим голосом извинился я, - сил уже не хватает в руках держать топор...

- Нужно закончить, отец, - добродушно уговаривал меня напар­ник. - Когда ты еще это сделаешь?

Когда мы положили последний лист зеленого пластика на кры­шу, с долины потянулись холодные низкие тучи, заморосил мел­кий дождь. Туманы окутали все горы белой завесой, с вершин по­тянуло снегом. Настала пора уходить вниз. С сожалением я понял, что зимовки на Грибзе в этом году у меня не получится, так как мы не успевали занести в келью продукты на зиму. Но на душе было радостно: церковь и притвор готовы, и жить в келье можно, пусть не сейчас, пусть на следующий год, но это был уже последний шаг к трудному и серьезному испытанию - испытанию уединением. А пока пришлось готовиться к долгой зимовке в скиту вдвоем с моим послушником.

Боже, как может сердце мое перестать хвалить Тебя и любить, когда без Твоего мудрого водительства я остался бы в заточении своего греховного воображения, нелепо представляя, что смог бы постичь Тебя, Непостижимого, своими помыслами и воображени­ем? Греховному человеческому уму не дано познать чистоту Бо­жию, но сердце, исполненное благодати и истины, легко входит в благодатную радость Господа Своего, дабы пребывать в ней вечно.