ВОРОВСКАЯ ТРОПА

Тянусь к Тебе, Боже, так же, как близкие тянут меня к себе, умо­ляя не оставлять землю и их, живущих на ней. А я умоляю Тебя, Господи, не закрывать от меня, немощного, святые Небеса Твои, потому что туда ушли отец мой и мать моя, ибо там моя истинная Отчизна. Глупцы в похвальбе своей измеряют силу мышцы сво­ей, и лишь мудрые опираются на Твою безпредельную силу, Боже Вседержитель. Объюродевшие умы умников мира сего пытаются познать глубины Вселенной, не в силах постичь, что сами они все­го лишь жалкая игрушка диавола. Собирает он жатву свою, но нет в ней зерна, ибо все это шелуха человеческая. И собирает Господь урожай Свой - исполненный доброго тучного плода смирения и любви, пшеницу душ человеческих, взращенных Божественной благодатью. Только эгоистическая воля находит себе беды и скор­би. Только благодать безошибочно проводит душу через все волне­ния и печали.

Началась наша эпопея - борьба за жизнь в лабиринтах карсто­вых скал и ущелий. Некоторое время тропа уверенно вела нас в сторону Бзыби, но затем она исчезла в гигантских обвалах, после которых отыскать ее стало очень трудно. Нас окружали непрохо­димые самшитовые леса, обвешанные длинными прядями сухого серого мха. Видимо, он был ядовит, потому что от его едкой пыли у нас появились кашель и тошнота. Река ушла в глубокий врез в кар­сте, и нам пришлось бродить по зарослям взад и вперед, отыскивая продолжение тропы.

От слабости и тошноты начала кружиться голова. Мы приса­живались под пихтами, усталые и запыленные, пытаясь в тени деревьев обрести новые силы. Положение становилось безвыход­ным. Я предпринял попытку определить направление по релье­фу местности. Некоторое время мы брели совершенно диким ле­сом, не чая найти из него выход. Мне начали попадаться старые, обросшие мхом пни, срезы которых говорили о том, что здесь когда-то давно люди валили деревья. Переходя от пня к следую­щему пню, мы набрели в диком лесу на небольшом холме на за­брошенные развалины бревенчатой избушки. Запах сырой пле­сени ударил в нос: ветхим жилищем не пользовались уже много лет. Похоже, эта лачуга служила пристанищем для отважных джигитов. В густой траве я вновь нащупал ногами заросшую тро­пу, ведущую к каньону.

Помолившись, мы двинулись вниз, постоянно сбиваясь с тропы в лесных зарослях. Попасть на единственный в каньоне мост бы­ло так же сложно, как слепому попасть ниткой в иголку. У самого каньона тропа потерялась в известковых скалах. Всюду проходили какие-то звериные тропы, и в то же время никакой старой тропы мы не видели. Нас охватила растерянность. Я не мог угадать, куда нам двигаться дальше.

Молимся, Андрей, молимся! - призывал я своего друга.

Молюсь, батюшка! - отозвался он, внимательно оглядывая скалы. - Да вот же тропа, Симон!

Он радостно указал рукой на скрытый проход в скалах, которые издали выглядели сплошной стеной. Тропа резко нырнула вниз, и мы увидели гигантский обломок скалы, заклинившийся между двумя бортами каньона, ширина которого в этом месте составляла примерно 4-5 метров. Это и был тот мост, который показывал мне когда-то Илья. Внизу, в бездне глубиной метров в сорок, клокотала Бзыбь, входя бурунами в нижний Бзыбский каньон.

Слава Богу, мы нашли мост!

Восторг светился в наших глазах. Дальше тропа вела на перевал реки Пшица и уходила через Кавказский хребет к черкесам.

Отдохнув и вдоволь налюбовавшись грандиозным зрелищем каньона, мы по узенькой тропинке, шатаясь от усталости, выбра­лись наверх к пасеке нашего знакомого - лесничего Шишина. Об­следовав все закрома в пасечном домике, мы не обнаружили там даже хлебной крошки. Похоже, что здесь кто-то останавливался перед нашим приходом. На стенах висели старые восковые рамки, черные от старости. Пришлось есть этот воск с остатками горького меда внутри. Попив чаю с воском, упали на железные кровати и за­снули мертвым сном.

Наутро слегка подташнивало при виде восковых рамок, но де­лать было нечего, другой еды не предвиделось. После чая и горько­го воска мы стали укладывать рюкзаки. За домиком мне бросилась в глаза недавно прорубленная тропа в зарослях самшита. Заинте­ресовавшись назначением этой просеки, я проследовал вдоль нее к отвесной скале. По скальному обрыву, сооруженная из жердей, укрепленных на вбитых в стену деревянных клиньях, уходила вы­соко вверх самодельная лестница. На высоте около пятнадцати метров зияло огромное отверстие внушительной пещеры. На мой крик прибежал Андрей и остановился в изумлении:

Батюшка, настоящая пещера! Лезем?

Я в раздумье дергал лестничные поручни:

Непонятно, Андрей, выдержат ли?

Перекладины поскрипывали под руками. Некоторые жерди плохо держались на клиньях, гвозди выглядели сильно расшатан­ными. При взгляде вниз становилось не по себе. С чувством огром­ного облегчения я встал на ноги в огромной карстовой полости. Она больше напоминала внутренность величественного собора, чем пещеру. В различных местах виднелись свежие шурфы. Похо­же, здесь недавно производились раскопки. Изумительный вид из пещеры на Серебряный хребет взволновал нас своей красотой. Мы присели на глыбы камней и достали четки...

Чувство сильного голода заставило нас оторваться от молитвы. Холодок пробегал по спине при мысли о спуске вниз. Жерди скри­пели и шатались, поднявшийся ветер осыпал нас сухой пылью. На дрожащих ногах мы вернулись на пасеку и принялись готовить чай.

Говорят, поблизости есть другие пещеры, где жили монахи. Неужели эти люди, которые копали шурфы в пещере, добрались и туда? - в раздумье сказал я.

Не хотелось бы... - согласился Андрей. - Но если там еще одна такая лестница, то я не полезу... - добавил он, качая головой.

Напившись чаю и пожевав горький воск, мы двинулись на Псху. По пути разразился такой ливень, что по телу побежали струи во­ды, несмотря на штормовки и рюкзаки. Из последних сил мы до­брели до дома Василия Николаевича, где у горячей печи обсуши­лись и согрелись. Сильно похолодало. Из-за ливней группа абхазов, торговцев лошадьми, не смогла выехать из Псху, и гости, вместе с лесничим, пришли в дом к пасечнику. От Шишина мы узнали, что в село приезжали сухумские археологи и искали какой-то клад в пещере на Пшице. Но кроме каменных наконечников для стрел они ничего не нашли.

Про монахов и про их пещеры я не сказал, не переживайте, батюшка! - заверил меня егерь. - Если хотите, то мой сын отведет вас туда. Он сейчас в городе, приедет через неделю!

Подумав, я согласился.

Спасибо, Василий! Я постараюсь прийти в село к его приезду”.

Валерий, узнав о нашем походе по карстовому горному кряжу,

предостерегающе заметил:

Там совершенно дикие места, и без ружья в тех горах бро­дить опасно. Из наших никто туда не ходит. Попадете кому-ни­будь на мушку ненароком... Может, вам, на всякий случай, по­дарить карабин?

Прежде чем я успел ответить, Андрей быстро вышел вперед:

Мне подари карабин, Валера! Я батюшку буду охранять!

Милиционер ушел и вернулся с винтовкой.

Вот это да! - с восхищением воскликнул мой друг, взяв ее в ру­ки и приняв позу профессионального стрелка, но Валерий отобрал у него карабин: Нет, друг, сразу видно, что тебя положат на месте еще прежде, чем ты прицелишься!

Андрей издал глубокий вздох разочарования.

С моим любителем оружия мы условились не рассказывать ни­кому о найденной штольне и “воровской” тропе. Увидев, что для гостей во дворе накрывают столы, я ушел в комнату, затворив за собой дверь. Но уже через полчаса я услышал удивленные голоса гостей, подливающих Андрею чачу, и его громкие восклицания: “серебряный рудник! ”, “воровская тропа! ” “каменный мост! ” пре­рываемые возгласами абхазов:

Молодец, какой молодец!

Так я заснул под шум приключенческих повествований моего подвыпившего друга.

Утром я с удивлением обнаружил на полу рядом с моей койкой станковый немецкий пулемет, гранаты и немецкую каску времен Отечественной войны. Андрей смиренно храпел на диване. В ком­нату заглянул Василий Николаевич и оторопел:

Откуда это, батюшка?

Понятия не имею... - растерянно ответил я.

Андрей, Андрей. - принялся будить гостя хозяин. - Где ты взял пулемет и гранаты?

Там... - отмахивался сонный Андрей.

Но Василий Николаевич не отступал и выяснил, что мой напар­ник после застолья забрался в сельский музей и, разбив в двери стекло, перетащил трофеи в дом пчеловода.

Ну, парень, ничего себе! - покрутил головой Василий Никола­евич. - Немедленно отнеси оружие в музей и вставь стекло, чтобы председатель не заметил пропажу!

За этими хлопотами прошел день, а наутро я провожал моего друга в аэропорт. Он стоял у вертолета, подняв руки в крепком ру­копожатии:

На всю жизнь вместе! - донесся его голос, перекрываемый ре­вом двигателей, но жизнь, как водится, избрала свой путь, кото­рый, к сожалению, разделил нас навсегда.

По возвращении в скит мне пришлось заняться огородом вме­сте с верными помощниками - геологом и иеромонахом. После огородной страды мы сделали несколько забросок продуктов на Грибзу, взяв побольше сухофруктов, затем я вновь ушел на Псху, где меня ожидал молодой егерь с автоматом, сын Шишина. Не те­ряя времени, мы отправились в путь, заночевав в том же самом пасечном домике. Подъем к двум монашеским пещерам проходил через густой лес из граба и бука с густым подлеском из кустов ря­бины и боярышника. Где-то на пути я потерял четки, которые за­цепились за ветку кустарника. В этот период своей жизни я по­стоянно ходил с четками, не выпуская их из руки и читая про себя Иисусову молитву. Поиски четок не дали никаких результатов. Пришлось молиться по пальцам руки, считая каждый палец за десять молитв и читая по две молитвы на каждом суставе, в итоге это составляло сто Иисусовых молитв. Такой прием позволял об­ходиться без четок и был незаменимым, когда я находился в при­сутствии множества людей.

Первая пещера оказалась небольшой. У входа мы увидели разру­шенные строения старой кельи, столбы ее побелели от времени. На гвоздях сохранились остатки ветхой епитрахили и священническо­го облачения. Их, как драгоценную реликвию, я бережно свернул и положил в рюкзак, чтобы хранить в нашем скиту. В углу, в из­вестковой пыли лежал позеленевший от времени большой медный крест. Я укрепил его в скальной нише и пропел литию об усопших отцах и братиях. Сын Шишина с удовольствием присоединился ко мне. Но во вторую пещеру он идти отказался.

У тебя же автомат! - удивился я. - Идем вместе!

Нет, нет, вы идите, а я постою у входа. Еще выскочит кто- нибудь...

Пещера оказалась темной и достаточно длинной. Скалы каза­лись отполированными огромным потоком воды, который когда- то извергался из недр земли. В конце пещера сузилась и перешла в глубокий колодец. Сколько я ни бросал туда камни, но звука удара о дно не расслышал и повернул обратно.

У входа я увидел встревоженного парня:

Я уж думал, с вами что-то случилось!

Нет, все нормально. Просто было интересно. А еще есть здесь пещеры?

Пещер полно, но только они не такие большие... Простите, ба­тюшка, у меня времени в обрез, домой надо!

Лицо парня выражало нетерпение. Местность мне очень понра­вилась, и уходить не хотелось. Если бы не Грибза, то я с удоволь­ствием поселился бы в этих пещерах.

“Обязательно приду сюда в следующий раз, - думал я, шагая по тропе вслед за своим проводником. - Может быть, даже сделаю здесь пещерную церковь в честь Предтечи...” Святого Иоанна Кре­стителя я очень любил и хранил в своем сердце желание посвятить ему на Кавказе маленький храм.

В перерывах между делами мне удалось несколько раз побывать на исповеди у отца Тихона, и в каждый приезд к нему я обретал большое утешение, а также находил для себя четкие и ясные от­веты на свои многочисленные вопросы. Раз от разу становилось за­метно, что здоровье отца Тихона начало сдавать, но глаза его всег­да лучились добрым светом и добротой. Я покаялся ему в том, что, приходя на Псху, теряю молитвенный настрой и возвращаюсь в ке­лью, обремененный воспоминаниями всех разговоров и сельских сплетен. Поневоле приходилось общаться с женщинами, и это меня сильно смущало.

Держись Бога, держись, это все монашеские грехи! Нужно и на Псху помогать людям, и молитву не терять. Как тебе говорил отец Кирилл в Лавре?

Умудряйся... - вспомнил я батюшкины слова.

Вот, вот, умудряйся с Божией помощью!

И я уходил от отца Тихона каждый раз очень утешенный и обо­дренный его напутствиями.

Осенью я приехал с милиционером к матушке Ольге:

Сидайте, сидайте на лавочку, отдыхайте! Отец Григорий, вы­ходи, гости со Псху приихалы!

Мы обнялись с дьяконом Григорием и вручили хозяевам гостин­цы от жителей Псху - мед, сыры и орехи. Дьякон держался молод­цом, а матушка выглядела печальной.

О чем печалитесь, матушка? - посочувствовал я.

Беда, батюшка! Заболел отец Тихон, наш молитвенник, и, ка­жется, сильно заболел. Слег и не принимает никого...

А я как раз к нему собрался, что делать?

Поезжай с Богом, может, тебя примет!..

Вечером я отправился к дому старца. На стук в калитку из фли­геля во дворе вышла старенькая монахиня-келейница.

Батюшка болен, не принимает...

Передайте ему, пожалуйста, что приехал иеромонах Симон из Псху, как благословили!

Я передам о вас монаху, который за ним присматривает...

Она ушла в дом, шаркая подошвами. Через некоторое время она

вышла:

Идите в дом, келейник вас ожидает.

Меня встретил монах средних лет, доброжелательный и серьез­ный.

Отец Тихон болеет и лежит в постели, он просит написать во­просы на листке.

Я написал свои вопросы, сожалея, что исповеди не будет. Заодно пожаловался, что иногда во время молитвы испытываю то рассеян­ность, то сильную сонливость.

Через полчаса монах принес ответы на все мои вопросы и не­доумения. Старец написал: “Это действие вражие. Всегда молись с открытым окном. Делай поклоны или прохаживайся. А лучше всего - почаще освящай келью водосвятным молебном. Держись литургии. Убедись в безполезности всех мирских дел - это корень спасения для монаха. Сделай опору на благодать, не делай опору на помыслы. Если избрал молитву, иди в ней до конца. В каждом деле стремись к совершенству. Никогда не учи из жалости - учи всегда из любви”. Внизу была приписка: “Дорогой отец Симон, про­сти, чувствую себя неважно. Пытайся увидеться в Лавре с отцом Кириллом. С Богом”.

Это было последнее посещение чудесного старца и великого ду­ховника отца Тихона. Вскоре он принял схимнический постриг с именем Пантелеймон и уехал в Россию.

В скиту наш послушник попросил разрешения побеседовать со мной наедине. Он долго говорил о своей тяге к монашеской жиз­ни и цитировал по памяти преподобных отцов, испытующе по­глядывая на меня. Было понятно, что эта тема его очень волнует, а опасение услышать отрицательный ответ заставляло его говорить столь многословно. Наконец он набрался решимости и попросил постричь его в монахи. Мне не хотелось в спешке совершать чин пострижения перед уходом в горы. Мы полюбовно договорились, что за зиму он подготовит полную исповедь за всю жизнь, а я поста­раюсь с Божией помощью спуститься на Решевей Великим постом. Постриг наметили на Страстную седмицу, перед Пасхой.

Павлу пришла в голову хорошая идея, которой он не замедлил поделиться:

Отче, благослови начать строительство церкви в скиту, почтим память бывших монахов!

Отличная мысль, дорогой Павел! - Я радостно обнял послуш­ника. - Сейчас и начнем, пока время есть!

А в честь кого будем строить? - с интересом спросил он.

Прежняя церковь была в честь великомученика Пантелеймо­на, пусть название останется прежним!

Наше маленькое братство с энтузиазмом взялось за дело, и мы сообща принялись расчищать место под храм. Но поиск подходя­щих пихт по окрестному лесу оказался безрезультатен. Строевые пихты росли высоко вверху на хребте. В долине Бзыби мы обнару­жили осиновую рощу, среди которой росло немало довольно пря­мых осин. Лесничий, заехав к нам на чай, одобрил наше намере­ние, сказав, что для осиновой церкви нужна лишь хорошая крыша, а преимущество осинового сруба в том, что его не точит червь.

Геолог, мастер на все руки, валил бензопилой осины, а мы с иеромонахом обрубали сучья и очищали топорами стволы от коры. Распилив их мы поняли, что бревна слишком тяжелы, чтобы вытащить их из леса наверх, в скит.

Отче Симон, благослови вызвать из Москвы двоих ребят: брата и моего друга. Вчетвером мы справимся! А пока положим распи­ленные дрова на подпорки и оставим подсыхать... - подал мудрый совет Павел.

К моему приходу в горы около двадцати стволов лежали в ле­су на подпорках, ожидая времени строительства. Основание для храма мы соорудили из больших валунов, прикатив их из нашего ручья ломом и рычагами, но приближающиеся холода заставили меня ускорить уход в горы на зимовку. Поднявшись с последним грузом на Грибзу, мы отслужили литургию и распрощались, поже­лав друг другу помощи Божией.

Господи, поистине чудесны Тайны Твои: как Ты содержишь в се­бе весь явленный мир вместе со всем человечеством, так Ты даро­вал и сердцу человеческому, возлюбившему Тебя, вместить в себя то же, что вмещаешь и Ты, пребывающий на Небесах во всем Своем величии и славе. Когда в сердце человека ни один помысел не пре­восходит Тебя, то оно наполняется славой Твоей, а если помыслы в сердце человеческом затмевают Твой свет, оно наполняется позо­ром и гибелью и овладевает им жестокая подруга небытия - смерть. Пребывая в покаянии пред Тобою, Господи, сердце возрастает в благодати и святости, тем самым величая и славя Тебя, а когда оно отвергает по гордыни своей милосердие Твое, то наполняется пра­хом помыслов и тленом мирских пожеланий.