Действия непрестанной молитвы

Боже мой, как тщетны были мои поиски, когда я искал Тебя во­вне, тщетно переворачивая всю землю и потрясая Вселенную, ибо все эти творения оказались туманом, плывущим над океаном веч­ности. Господи, как прекрасна немота души от невозможности вы­разить непостижимость Твою и как ужасен лживый шум из уст земных теоретиков и выдумщиков. Раздробил человек ум свой и не может собрать его, безумствуя в безсмыленных домыслах. И лишь тот, кто может воедино собрать ум свой, очистив его от грязи по­мыслов и сделав его лучом света, видит вначале неизреченно ис­тинное лицо свое в глубинах души своей и затем, по дару благода­ти, созерцает неописуемый любящий отеческий Лик Твой, Всеве­дущий Боже, днем и ночью зрящий на дела и поступки неразумных чад Своих. Когда в сердце нет скверны, оно очищает собой все, что находится рядом с ним. Когда в сердце нет тьмы, оно освещает сво­им светом и себя, и все окружающее.

В таком безпрерывном молитвенном горении прошел почти ме­сяц. За окном зашумели и засвистели февральские вьюги, предве­щая приход марта, а с ним долгожданного тепла и неистощимой нам радости весны. Постепенно, день за днем и ночь за ночью, при­выкая к новому состоянию души, я осторожно попробовал прикос­нуться внутри к этому непрестанно пульсирующему молитвенно­му роднику, чтобы немного определить, как мне обращаться с при­сутствием самодвижной молитвы в моем сердце. Если я осторожно останавливался на одном слове “Иисусе”, молитвенный родничок в сердце начинал биться в такт со словом “Иисусе, Иисусе, Иисусе...” А когда я останавливался вниманием на словах “Господи” или “По­милуй мя”, эта удивительная молитвенная энергия нежно и мягко возвращалась к полной молитве “Господи Иисусе Христе, помилуй мя”. Когда сердце желало помолиться о здравии близких людей, поминаемых мною, молитва сама включала в себя память обо всех этих людях. Если я начинал поминать усопших, самодвижное дей­ствие молитвы включало в себя памятование всех, кого я помнил и знал.

Теперь литургия, вместе с непрестанной молитвой, изменилась полностью: таинство богослужения стало живым и словно напол­нялось новой жизнью. Стоя на коленях и обнимая маленькую чашу с Кровью Христовой, я подолгу умолкал у престола, слушая, как молитва возносит свои тихие небесные гласы, внимая ей всем серд­цем, душой и умом. Читая литургические молитвы из служебни­ка, я вначале опасался, что утрачу молитву, но оказалось, что она продолжает звучать в сердце и при чтении молитв и Евангелия. Постепенно мне открылось, что самодвижная молитва не исчеза­ет, когда мне хотелось почитать Жития святых или Древний Пате­рик. Это открытие потрясло меня своей простотой: читая духовные книги, я мог воспринимать текст ярко и живо, а молитва звучала в сердце, словно сопереживая глубокому смыслу этих книг. Препо­добные Иоанн Лествичник и Исаак Сирин как будто заговорили с душой новым, глубоко проникновенным и благодатным языком, а Евангелие начало открывать ей свои таинственные, неизведанные духовные пласты, которые прежде оставались для меня прикро- венными. Если до этого времени я воспринимал лишь слова еван­гельских изречений, то теперь благодатный, возвышенный смысл поучений Христа, словно буравом, проникал в самые глубины мо­его сердца. Каждый стих на страницах Евангелия оставил на себе слезы моей пробудившейся души.

С особой благодарностью я поминал этой животворящей мо­литвой своего любимого старца! Как мне хотелось увидеть его, прижаться лицом к его теплой руке и поведать ему обо всем, что случилось со мной. Четки теперь перестали быть необходимыми, но я продолжал еще по привычке вести счет молитв, хотя в этом уже не было особой нужды. В утренние и вечерние молитвы по четкам я включал поминовение о здравии и упокоении всех людей, записанных в моих помянниках. Обычно особую четку я посвящал своему духовнику.

В один из мартовских дней, когда молитва сама изливалась из сердца, вместе с молением о здравии моего духовного отца во мне возникло непередаваемое реальное ощущение, что дух старца целиком вошел в мою душу и таинственно соединился с нею нераз­рывными узами. Весь его духовный опыт, вместе с повествовани­ями старца о молитвенном опыте Глинских старцев, неожиданно обрел глубоко в моем сердце свое неисходное пристанище. Дух лю­бимого батюшки начал жить внутри сердца так, словно мы с ним никогда не разлучались. Что бы я ни делал, молился, кидал снег или пилил дрова, казалось, отец Кирилл, вместе со всем его много­страдальным жизненным опытом, присутствует во мне и передает моей душе сокровенную мудрость о Боге, о людях и обо мне самом, открывая эти знания отчетливо и ясно, без всякого размышления.

Как будто старец мягко и нежно, как отец сыну, указывал моей душе на все ее грехи и ошибки, от которых она еще не избавилась и над которыми ей еще предстояло потрудиться. Все мои недостатки, будь то в Лавре или в скиту, предстали предо мной в своей откро­венной ясности, без утайки выявляя мои заблуждения. Без всяких размышлений и логического анализа моему сердцу стало понятно, как нужно спасаться в монастыре, как спасение обретается в уеди­нении и что для этого необходимо сделать. Но больше всего удиви­ло, взволновало и потрясло мое сердце, что Христос и старец стали в нем едины и нераздельны. Молясь непрестанной молитвой Слад­чайшему Иисусу, сердце вспоминало духовного отца, а вспоминая духовного отца, оно молилось и поливало горячими слезами уми­ления стопы Возлюбленного Господа Иисуса.

И все же сомнения и тут не оставляли своих попыток проник­нуть в мое сердце: “А вдруг то, что происходит со мной, - это пре­лесть? Может, я стал просто живым магнитофоном? Не лучше ли оставить эту молитву и вернуться к прежнему состоянию? ” Но как я ни пытался не обращать внимания на звучащую внутри молитву, исторгающуюся из недр души, она приковывала все мое внимание, и слаще ее ничего не существовало в целом свете! И эта самодвиж- ная молитва не была похожа на механическую запись бездушной машины. Каждое слово Иисусовой молитвы, источающейся из сердца, звучало необыкновенно кротко и чисто, исполненное сми­ренной любви и горячего трепетного покаяния.

Это непрестанное молитвенное движение поддавалось мягкому и осторожному изменению: я мог по желанию молиться медленно, впитывая всей душой и всякой клеточкой тела каждый звук благо­датного воздыхания, или позволять самодвижной молитве звучать внутри очень быстро, и она оставалась чистой, кроткой и покаян­ной. Пропитанная непрестанной молитвой и ее сладкой покаянной мелодией, душа моя забыла дни и ночи, упоенная чудесной небес­ной мелодией сердечной молитвы. И только скудость оставшихся запасов еды заставила меня вспомнить, что мне еще предстоит спуск вниз, в скит, а затем выход на встречу с новой жизнью, преоб­раженной Иисусовой молитвой.

Великий пост пришел с оттепелями и постоянной мучной по­хлебкой, которую я пил, вместо круп, запас которых полностью истощился. На вкус мучной напиток не был особенно приятным, но он легко растворялся в желудке и успокаивал в нем ощущение голода. Однако даже это ощущение голода теперь отступило на за­дний план, покоренное согревающим и насыщающим душу сча­стьем благодатного присутствия в сердце покаянной непрерывной молитвы. Ум полностью жил словами молитвы, которые порожда­ли в душе волны любви, источающейся на весь мир, и в этой любви не оставалось места для чувства голода.

Чем ближе подходило время прощания с Грибзой, тем более непонятной представлялась моя дальнейшая жизнь. Множество вопросов волновало меня. Выдержит ли непрестанная молитва столкновение с действительностью, когда хлопоты и попечения обрушатся на нее со всей силой? Или мне необходимо оставшие­ся годы провести в полном затворе? Останется ли молитва во мне, когда я встречусь с людьми? Что мне говорить, как поступать? И самое главное: удастся ли мне когда-нибудь увидеть своего духов­ного отца и рассказать ему обо всем, что произошло со мной? Но тихий и смиренный голос, молитвенно изливавшийся из сердца, успокаивал и согревал душу, без слов сообщая ей свой сокровен­ный смысл: “Не оставлю тебя, если будешь всегда смиренным и кротким. Подскажу тебе все, ибо дух старца твоего с тобою вовеки. Ничего не бойся, ибо Сама Истина - Христос живет посреди твоего сердца...” Со слезами на глазах я отвечал этому тихому смиренному гласу: “Непостижимая Премудрость Божия, Господи Иисусе Хри­сте, славлю и восхваляю Тебя всей душой, всем сердцем и каждым своим помышлением, слава Тебе и хвала отныне и вовеки...”

Призывные голоса проснувшихся водопадов возвестили при­ход весны. Дождавшись крепкого наста, похрустывая промерзшим снежком, я спустился к тропе. Возле водопада снег закончился. Крокусы, подснежники и примулы росли прямо на тропе, и я ста­рался не наступать на эту трогательную и беззащитную красоту, осторожно ставя ноги на землю. На пути к скиту приятно было идти по мягкой тропе, согретой весенним полуденным солнцем. Порывистый теплый ветерок овевал лицо. В душе легко струились слова “Господи Иисусе Христе, помилуй мя! ” Зная, что медведи в это время выходят из берлог, я громко читал молитву вслух, стара­ясь попадать в такт с каждым своим шагом. Мне не хотелось нос к носу столкнуться с медведицей. И все же я не избежал неожидан­ной встречи. За очередным поворотом я остановился как вкопан­ный: в пяти метрах от меня стояла медведица с двумя годовалыми медвежатами, настороженно глядя в мою сторону. Я замолк, но ни­какого страха не ощутил. Внутри, как драгоценный алмаз, всеми гранями переливалась Иисусова молитва. Мы молча смотрели друг на друга. Сердце источало любовь и сострадание не только к мед­ведице, но и ко всему живому, что окружало меня. Лесная красави­ца с тихим рыком легонько шлепнула лапой первого медвежонка, таращившего на меня свои круглые глазенки. Тот кубарем улетел в кусты. Вслед за ним побежал второй медвежонок. Медведица не­торопливо и с достоинством скрылась в кустах. Это семейство по­казалось мне таким милым, что я бы, наверное, всех их расцеловал, если бы это было возможно. Переживания этой нелегкой, но благо­датной зимовки сложились в небольшое стихотворение, полностью выражающее произошедшее со мной изменение.

Братья находились дома. Павел вышел встречать меня, услышав слова молитвы. Он долго и пристально смотрел мне в лицо, нако­нец сказал:

Что-то в тебе изменилось, отче! Только не пойму что... Иеромонах молчаливо поприветствовал меня. Видно было, что

они обжились в скиту и живут своей, только им понятной жизнью. За чаем послушник рассказал мне о зимовке и, стуча кулаком в грудь, поведал:

Отец Симон, за эту зиму я, можно сказать, выкормил иеро­монаха Ксенофонта своим духовным молоком! Теперь ты его не узнаешь!

Тот с улыбкой ответил:

Да, со мной в жизни еще никто столько не общался!

Мне радостно было услышать об отсутствии раздоров в их мо­литвенной жизни. Отец Ксенофонт на вид повзрослел и вроде бы духовно окреп. Он с радостным лицом поделился главной своей но­востью: Иисусова молитва плохо давалась ему и он постоянно впа­дал в сонливость, и к весне иеромонах нашел свой метод - он брал четки, выходил ко кресту во дворе и, ходя перед ним взад и вперед, молился по четкам. Но сомневался, не зная, делали так прежние молитвенники или нет, потому что если он оставит этот способ мо­литвы, то сонливость и дремота вновь одолеют его. Я успокоил его, рассказав, что так молились многие пустынники, и мне тоже помо­гает этот способ, чтобы не рассеиваться, когда я иду по тропе.

Одно обстоятельство, отец Симон, безпокоит меня... - неуве­ренным голосом продолжал иеромонах.

А что такое?

Не знаю, как найти ключ к сердцам этих людей на Псху?.. Все время чувствую какую-то напряженность...

Я ощутил сострадание к этому неуклюжему доброму парню:

Дорогой отец Ксенофонт, никаких ключей к сердам местных жителей искать не нужно! Не смотри на них свысока, а всем серд­цем прими в себя их нужды и скорби, тогда каждая душа отклик­нется тебе! Искренне полюби этих людей, и тогда твое сердце на­прямую будет общаться с их сердцами и твоя душа услышит всю боль и страдание их душ...

За столом возникло молчание. Мой собеседник сидел, низко опустив голову. Затем он в раздумье сказал:

Мне кажется, я понял...

Павел, внимательно выслушав мои слова, восторженно заявил:

Ну, отче, ты даешь! Вот сказал, так сказал! Полностью одо­бряю...

Через несколько дней послушник исповедовался за всю свою жизнь. Она была непростой, особенно ее семейная часть. Но испо­ведь его прозвучала искренне и очень покаянно. Несомненно, он много знаний приобрел за это время, прочитав всю нашу библио­теку, и взял хороший настрой на молитвенную жизнь. Я не стал от­кладывать его постриг, и на Страстной седмице послушник Павел стал иноком Пантелеймоном. Новое имя его несколько удивило, но, помолясь и подумав, он доверительно поделился со мной свои­ми переживаниями:

Знаешь, отец, поначалу мое новое имя не пришлось мне по ду­ше. А сейчас чувствую, что полюбил великомученика Пантелеймо­на всем сердцем!

В Страстную Пятницу к нам в скит пришел Валерий:

Батюшка, как хорошо, что вы спустились! Послушник говорил мне, что вы должны появиться перед Пасхой. Все люди просят вас послужить Пасху в селе!

Я посмотрел на отца Ксенофонта:

Ну что, отче, пойдем вместе? Заодно поможешь мне на кли­росе...

Иеромонах с готовностью согласился.

А ты, отец Пантелеймон? - обратился я к иноку.

Нет уж, увольте! Лучше помолюсь в тишине после пострига... - ответил тот, добродушно улыбаясь.

Пока мы собирались, Валерий рассказывал о послевоенном жи­тье. Хотя война закончилась, но грузинские диверсанты не остави­ли Абхазию в покое. Особенно частыми были набеги из Сванетии.

Осенью случай у меня произошел, батюшка, даже не знал, останусь в живых или нет... Иду по тропе на Цыбишхе, автомат на плече. И вдруг на повороте выскакивают на меня человек двенад­цать грузин. Я сдернул с плеча автомат. Держим друг друга на при­целе и молчим. Тут старший говорит мне:

Слушай, друг, разойдемся по-хорошему! Ты иди своей доро­гой, а мы своей...

Я ему в ответ:

Ты мне не друг, а враг! И выстрелишь мне в спину, когда я от­вернусь!

Те молчат, целятся в меня. Смотрю, справа обрыв, заросший ку­стами. Прыгнул я в обрыв, а грузины стрелять не стали, чтобы себя не выдать. Я тогда бегом на Псху, и на Санчаре у нас перестрелка началась. Они отступать стали, двое на минах подорвались...

Я осенью слышал какие-то взрывы в горах, - вспомнилось мне.

Вот-вот, это те самые мины и есть! - подтвердил милицио­нер. - И что всех удивляет: сколько мин мы поставили, а ни один зверь не подорвался... Подходят к минам -и в сторону, как будто чуют их носом!

А что сейчас делается на границе с Россией? - спросил я.

На пропускном пункте, где мост в Адлер, тысячи народу сто­ят сутками под дождем, а пограничники российские пропускают единицы! Сейчас Россия по Псоу и по всему Кавказскому хребту укрепляет границу. Если перейдешь и поймают, срок дают за неза­конный переход... Такие вот дела...

А мне, Валера, отца проведать нужно и своего духовника по­видать необходимо! Пять лет не был дома...

Я бы тоже поехал! - вступил в нашу беседу иеромонах. - Если вы меня возьмете...

Конечно, возьму! - пообещал я. - Только сам не знаю, что делать...

Ну, это мы легко можем устроить! - засмеялся охотник. - Мож­но через наш секретный перевал пройти. Если хотите, мы вас про­водим! На Псху все и обговорим...

Мы ушли в село, навстречу Пасхе и новому повороту в нашей судьбе. Молитва сопровождала меня, вселяя в душу уверенность, что все будет хорошо.

Умственная деятельность, какой бы внешне блестящей она ни казалась, не имеет в себе никакого основания - если не несет в себе Божественной благодати. Потому все, рожденное ею, мертво и само по себе уже безплодно. Духовная глубина открыта детям и в совер­шенной степени тому, кто очистил свое сердце от навязчивых по­мыслов. Ее поверхностное понимание принадлежит обольщенным приверженцам разумности, закосневшим в своем самообольщении разумными доводами и умозаключениями. Благодатная деятель­ность ума - это покой и безмолвие Святого Духа, деятельность Которого безупречна. Ему не требуется умственных построений и логических усилий для постижения истины, ибо Святому Духу от­крыто все так, как видит и разумеет Бог.