Глава 32. Сначала мне показалось, что наступила вечность

Сначала мне показалось, что наступила вечность. Потом я понял, что для вечности все какое-то слишком коричневое. Я решил, что когда стану богом, обязательно перекрашу вечность в черный цвет.

I look inside my self

And see my heart is black

I see my red door

And I want it painted black

Maybe then I'll fade away

And not have to face the facts

It's not easy facing up

When your whole world is black…

Потом я подумал, что думаю. А раз думаю, значит – живу. Привет Декарту. Значит, еще не вечность. Да и кто же запустит в моей голове Rolling Stones, если уже все кончилось?

Ну что ж… Кажется, я знаю, где я. И раз я опять попал в параллельный мир, надо бы выяснить что-нибудь новое и важное. Интересно, а как это тут делается?

Делалось тут это так. Для того, чтобы с кем-то поговорить, нужно было вызывать в сознании (подсознании) его образ. Хотя «вызывать» – громко сказано. Это все делалось так неуловимо. Легкие подрагивания ресниц. Небольшие указательные движения глаз. Еле заметный кивок головы. Я немедленно попытался связаться с Химиком и вызвал его.

– Привет, – сказал Химик! – Как ты?

Он звучал не то грустно, не то отрешенно. Но мое появление его явно обрадовало.

– Пока нормально. А ты?

– Не очень…

– Как тут вообще? Плохо?

– Плохо.

– Всем?

– Почти. Мне – особенно.

– А почему тебе… Из-за… измены?

– Да.

– Тебя… тебя что… пытают?

– Ну… Да.

Химик явно не хотел говорить на эту тему.

– Чем?

– Здесь для каждого своя пытка.

– А для тебя – что?

– Одиночество. Они внушают мне, что я – один. Вообще. Во всей Вселенной.

Для человека, которого пытают, Химик выглядел слишком задумчивым.

– А как же тебе разрешили поговорить со мной?

Пауза.

– Сам удивляюсь. Наверно, потом они сделают так, что тебя никогда не было и все это мне пригрезилось.

– Послушай… (Мне даже в трипе было неудобно об этом спрашивать). А ты, когда тебя посвящали во вторую степень, убивал ребенка?

– Символически. Этот обряд давно заменен. Сейчас закапывают куклу. Пластмассовую. Специально изготовленную. Все равно ужасно.

– Почему ты изменил им?

Опять пауза.

– Мне показалось, путь хатов – неверный путь.

– Потому что они воплощают зло?

– Так можно сказать, но это неточно. Просто у них – неверный путь.

– Что ты хотел от Окама?

– Совета. Просто совета. Он бы рассказал, чем я рискую. Я ведь не предполагал, что будет так плохо. Если бы он намекнул – я не уверен, что пошел бы до конца. Мне и этот-то шаг дался с таким трудом. Если б не Лиля… Знаешь, очень трудно изменить хатам, если ты уже хат.

– Вообще изменять нелегко. Если у тебя к этому нет склонности.

– Я имею в виду посвященных. Я уже знал, что другой мир существует. У меня был настоящий смысл жизни в этом мире.

– Вот теперь начинаю понимать. Ты – герой, Химик. Правда, герой. Без пафоса. Ты бросил свою компанию, когда она оказалась плохой.

– Ну вас-то я не бросил.

– А мы – хорошие. Чем мы можем тебе помочь?

– Найдите мою голову и похороните рядом с телом.

– А где она?

– Я не знаю. Спросите у них. Все. Мне пора.

– Подожди еще чуть-чуть. Как устроен параллельный мир? В географическом смысле. Точнее, в топографическом?

Химик задумался. Я огляделся. Все как обычно: стены, арки, закрытые пространства, катакомбы. Мне опять показалось, что нахожусь под землей.

– Он похож на амфитеатр. Земля – как сцена. А параллельный мир – вокруг. Вдоль тахионных линий.

Тахионы? Где-то я что-то про них слышал.

– Тахионы – это частицы с мнимой массой. Так что при возведении ее в квадрат значение будет отрицательным. Параллельный мир построен из них, так же, как ваш мир построен из обычных фундаментальных частиц: кварков, лептонов и промежуточных бозонов.

– Прости, я запутался. С точки зрения космического тела, как устроен параллельный мир? У него есть реальные трехмерные координаты? Есть какая-то точка входа в него из нашего обычного мира?

– Вряд ли. Это бы нарушило принцип причинности. Здесь не работает суперсимметричная теория струн. И поэтому существуют какие-то энергетические приколы, связанные с нарушением единства пространства и времени.

– Но тем не менее, он расположен недалеко от Земли?

– Не пытайся воображать. Это невозможно себе представить. Как кварки.

– Кварки?

– Да. Если делишь вещество, то получаешь сначала молекулы, потом атомы, потом ядро и электроны. Ядро состоит из протонов и нейтронов. Протон и нейтрон, они же барионы, в свою очередь состоят из трех кварков каждый. Их называют частицами, чтобы было удобней описывать и работать, но на самом деле, это не частицы никакие, а черт знает что. Сгустки не то энергии, не то волн, не то времени, не то какой-то протоматерии. И все в это в невообразимо малых размерах.

– Но они – реальны?

– Они – в основе мироздания. Все состоит из них. Абсолютно все. И они, конечно, реальны. И параллельный мир реален. Реален, потому что его можно описать с помощью математического аппарата, реален, потому что проявления его можно встретить повсеместно, но представить себе это в голове – невозможно. Грубо говоря, у нас на три, если не на четыре измерения больше. Как у вас с Машей.

– Что значит, «Как у нас с Машей»?

– Вы взаимодействуете друг с другом на разных уровнях, в том числе и на тех, о которых не подозреваете.

– Не понимаю.

– Вас объединяет нечто большее, чем вы сами думаете.

– Ребенок?

– Да. Но это не просто ребенок.

– Не понимаю.

– Плохо. Это надо понять. Прости, мне пора. Я больше не могу…

– Понимаю. Держись! Мы поможем, если сможем.

Химик исчез. Я подумал о Наполеоне. Появился Наполеон. Без всяких сюртуков и треуголок. Больше всего он походил на маленького медного Будду. Вообще место, куда я попал, своими медными проблесками, каким-то свечным мерцанием, а также разными степенями божественности и нечеловечности обитателей, походило на череду переходящих друг в друга буддистских храмов.

– Зачем Вы пошли на Москву?

Я обращался к нему на «Вы», но это было не обязательно, потому что речь, как таковая, не звучала. Да и французского я не знал. Мы обменивались мысленными импульсами, которые я отлично понимал и конвертировал их во фразы лишь для того, чтобы запомнить.

– Идти на Петербург было не интересно.

–?

– Конечно, я бы разбил Александра Павловича, отнял бы Прибалтику и заключил бы новый мир. Ну и что? Где поэзия? Мне нужна была Индия. А затем Китай. Я должен был стать Александром Македонским. Петербург – один из европейских городов. Я брал их десятками. Мне надоело. Азия – это что-то совсем другое. Великое. Я это понял еще в Египте. А Москва? Москва – начало Азии. И лучший опорный центр для ее последующего захвата.

Я не знал, о чем еще спросить у Наполеона. Но церемониал, который я хорошо чувствовал, требовал продолжить беседу.

– Воевать – легко?

– Легко? Воевать?? Война – это переходы (20 часов на марше без отдыха), грязь (опять конь подскользнулся и вывихнул ногу), жизнь в палатках (насморк – всегда), снабжение (интенданты-воры – ненавижу!), еще переходы (boots boots boots boots movin' up'n down again), усталость (солдаты и лошади истощены, Ваше Величество!), разорванные коммуникации (пять дней нет почты из Парижа), болезни (чумные бараки переполнены), жара (а не раздеться!), еще переходы (куда, куда мы все идем?!), отставшие обозы (расстрелять дезертиров!), нехватка боеприпасов (кто их считал?!), бардак (где корпус Нея! почему Жером отстал?!), холод (брр…), тяжелый запах немытых тел (двенадцатый день без горячей воды и чистой одежды). И иногда сражения.

– И все?

– Нет, конечно. Еще это глупость, жестокость, восторг победы… Но восторги – редки. Чаще – озабоченность.

– Вы ненавидели своих врагов?

– Я в них влюблялся. Полюбив, я овладевал их образом мыслей. Ведь гораздо проще понять то, что любишь. А потом я их побеждал, потому что гораздо проще победить то, что понимаешь. Я влюблялся в Александра и бил его несколько раз. А вот полюбить русский народ я не смог. Да и как его любить? Забитые, суеверные, совершенно неграмотные крестьяне…

– А что нужно делать, чтобы победить?

– Подключиться к победе. Включить себя в нее. Пропитаться ее запахом. Растворить себя в ней до того, как она настанет. Но не дай Бог ее вообразить.

– Вообразить?

– Да. Вообразить, представлять, предвкушать. Не дай Бог. Нельзя.

На самом интересном месте Наполеон исчез. Я решил, что мне пора выбираться из параллельного мира. Но не тут было.

– Как ты там сынок?

– Папа?

Я даже в трипе обомлел. Ничего не знаю про Эдиповы комплексы. Наверно, они – не у всех. После смерти отец много раз снился мне. Он так легко и ласково поглаживал меня по голове, что я, просыпаясь, презирал Фрейда. Вот и сейчас мне показалось, что он провел рукой по голове. Сзади. Еле заметное прикосновение. Мой большой и очень добрый отец. Мудрый и грустный.

– Мы гордимся тобой. Ты не представляешь себе, какая судьба тебе выпала. Думай о числе.

– Что? Папа, я не понял?! Какая судьба?

О числе? Понятно, о числе. Но что же вы все исчезаете?!

***

Вы исчезаете, а я – что? Воскресаю? Я подумал самым краешком мозга, что воскресение из мертвых будет чем-то напоминать вот это мое пробуждение. Постепенное обретение нового сознания. Постепенное обретение нового тела. А действительно, что мы будем чувствовать, когда начнем воскресать? Если вообще начнем… Фома Аквинский писал, что воскреснет лишь то, что необходимо для действенности естества. Что это значит? Что у нас будут не все органы, а только необходимые?! Так ведь это – кому что необходимо… Если Фома прав, то такие монстры могут получиться, что Босх в гробу перевернется. И, кстати, откажется воскресать. Если его, конечно, спросят.

«Чаю воскресения из мертвых и жизни будущего века»… Судя по тому, что происходит со мной, воскресение это не только результат, но и процесс. Обретение самого себя в новой реальности.

Стоп! В новой? Нет-нет. Как раз наоборот. Бесплотность параллельного мира исчезала. Вместо нее приходило ощущение собственного тела. И это тело лежало на чем-то очень жестком и холодном. Пошевелив языком, я убедился, что Звездочка со мной. Я открыл глаза. Меня окружала полная темнота, и на мгновение я даже испугался – не ослепили ли меня, но затем взял себя в руки и успокоился.

Я решил полежать немного, чтобы полностью прийти в себя. Поверил, работает ли память. Вспомнил, как меня зовут, какой у меня e-mail и какая девичья фамилия моей матери. Постепенно мне становилось скучно. Я начал шевелить руками и ногами. Затем ощупал себя. Одет я был в какую-то странную штуку. Не то греческий хитон. Но очень длинный. Не то арабская галабия. Но с рукавами и с капюшоном. Лежал я на каменной, хорошо отполированной лавке. В полной тишине. В полной, невероятной, совершенно загробной тишине.

Решив, что пора подниматься, я свесил ноги, но до пола не достал. Хм… А если подо мной метров пять воздуха? А если пятьдесят? Мне пришла в голову светлая мысль и я плюнул. Судя по звуку пол был рядом.

Я аккуратно сполз на животе с постамента и, наконец, коснулся пола. Пяти метров не было, но метр с лишним – определенно был. Я осторожно пошел в сторону, выставив руки перед собой, и довольно быстро наткнулся на стену. Пройдя вдоль стены я нащупал нишу. Пошарив в нише, я обнаружил коробок спичек. Обрадовавшись, что нашелся вполне материальный предмет, я прищурился и зажег спичку.

В нише, освещенной светом спички, я обнаружил масляный светильник и огромный медный ковш, наполненный водой. Я зажег светильник, бросил спичку, которая чуть не обожгла мне пальцы и понюхал воду. Вроде, вода как вода. Я прошелся со светильником вдоль стены и убедился в том, что замурован в каменном склепе размерами три на три метра. Посреди склепа стоял высокий каменный стол, больше всего напоминавший прозекторский, на котором, собственно, я и вернулся в наш мир.

Так вот, значит, как хаты хоронят своих героев. А что? Очень стильная гробница. Египетский минимализм. Еще бы немного узоров на стенах… Мои братья решили сделать вид, что я заживо замурован… И воды оставили. Ну-ну. Знаю я хатские приколы!

Нет, ребята. Напугать меня такой ерундой у вас не выйдет. Сейчас я немного поору, а затем стена откроется и появится ФФ. Я решил, что буду не орать, а наоборот, говорить четко и внятно, чтобы все всё поняли.

– Дорогие братья! (Пауза.) И сестры! (Я вспомнил первое и последние обращение Сталина к народу без «товарищей» в июле сорок первого). Ваша судьба – в ваших руках. И мозгах. Вы прочли файл hats.doc! Вы понимаете, что если наши условия не будут выполнены, этот файл станет доступен для самой широкой общественности. И знайте, братья и сестры, что Самая Великая Тайна, таящая смертельную угрозу Братству, не вошла в файл. Мы не хотели оскорбить вас, братьев, не имеющих достаточную форму посвящения, лишним знанием. И не приговорить таким образом к ранней смерти в обоих мирах с предшествующей деменцией.

Я выдержал паузу, чтобы слушатели успели проникнуться нашим благородством.

– Для того, чтобы спасти Братство, вам необходимо выполнить два условия: первое: немедленная свобода для всех нас, включая Дину и второе: прямые переговоры без посредников с Джессер Джессеру. Условия простые. Понятные. Легко выполнимые. Поэтому не делайте глупостей! Не тяните время! Часы тикают. (Пауза. Понижение тона). И я сам не знаю, с какой скоростью.

Я некоторое время раздумывал над собственной речью. Кажется, получилось неплохо. Не успел я залезть обратно на постамент, и устроиться на нем поудобнее, как одна из стен отъехала в сторону. На пороге стоял ФФ, одетый в тот же светлый длинный хитон, что и я. Только без капюшона. Его серые глаза в полутьме как-то странно фосфорецировали…

– Брат Иосиф! Следуйте за мной.

– Босиком? Принесите сначала обувь! У вас каменные полы. Не хочу простужаться.

– Если вы откажетесь идти, брат Иосиф, мы доставим вас силой.

Голос у него был бесцветный, как всегда, в глазах светилась напыщенная серьезность. Именно из-за такой серьезности возникает скованность в движениях, которая впоследствии может привести к непроизвольным зависаниям, зацикленностям, вставленности, а там и к паранойе. Но углубляться в психиатрию мне пока не хотелось.

– Брат Федор! Я, пожалуй, добавлю к двум условиям третье. Я потребую примерно наказать вас за оскорбление величия. Это тяжкое преступление – непочтительное обращение с посвященным в первую степень.

– Кто посвятил вас в первую степень?

– Я сам себя посвятил. Работал с документами. Читал пейджер. Много думал. Несите обувь, брат Федор. Знаете, почему у Шагала часы с крыльями? Потому что время – летит! Мне об этом рассказала в юности одна совершенно волшебная девушка. Ее звали Наташа. Кстати, об искусстве. Захватите мой iPOD. Хочется музыки.

ФФ исчез. И начался отсчет времени, которое я не мог измерить. Время, вообще, ведет себя как хочет. Например, когда ты носишься по городу, разрываешься на части, стараясь все успеть, а вокруг тебя суета сует и томление духа неделями подряд – время расширяется или сужается? Тебе кажется, что прошел уже целый год такой жизни или всего несколько дней?

ФФ вернулся. Бросил кожаные сандалии. Молча протянул iPOD с наушниками. Я пошел вслед за ФФ по темным, узким, низким шахтерским коридорам, освещаемым редкими лампочками в сетке вместо абажура.

Мы шли молча довольно долго. Гулкие звуки наших шагов и дыхания отражались коротким эхом от стен. Вдруг сверху я услышал знакомый с детства тихий далекий стук проезжающего поезда. Ту-тук ту-тук. Ту-тук ту-тук. Московское метро. Высоко над нами. Родное. Абсолютно родное. И абсолютно загадочное. Царство подземного волшебства. С кремлевскими легендами, секретными станциями и неизвестными перегонами.

Я вспомнил свое первое свидание в центре Кропоткинской. Девятый класс. У меня стучит сердце, а в руках – белые розы. Я влезаю в забитый вагон на Преображенке и держу руки с розами за спиной, чтобы не помять. Нет, чтобы пропустить поезд и сесть в пустой вагон? «Осторожно, двери закрываются. Следующая станция – Сокольники». Двери закрываются и перерубают мои розы к чертовой матери. Денег на новые нет. Я сгораю со стыда и ужаса. Я не знаю, что делать!! Дарить перерубленные? – Неприлично. Вообще ничего не дарить? – Опозориться с самого начала… Тоже, кавалер, нашелся. Без цветов…

Я так и не вспомнил, что я сделал. В любом случае, девушка простила меня и замершая на двадцать минут жизнь – продолжилась. И продолжается до сих пор.

Не у меня, так у других. Забавно, что эти, другие, не так ее ценят, психуют по мелочам, ссорятся из-за ерунды, но какая разница? Живут ведь, и это главное. Мне начало казаться, что наши шансы вернуться к ним тают на глазах. Не знаю, почему. Может, из-за молчаливой покорности ФФ? Мы остановились. На голову мне упала капля воды. Я понял, что мы пришли.

ФФ сделал шаг в сторону и молчал кивнул на отъехавшую в сторону часть стены. Я, чуть пригнувшись, переступил через порог и оказался в самой верхней части освещенного факелами амфитеатра. Факелов было не меньше двух сотен. Они были вставлены в бронзовые жирандоли.

Внизу ниспадающего полукруга скамеек было что-то среднее между алтарем и университетской кафедрой. На передних рядах сидели Антон с Матвеем, одетые, как и я, в местную безумную одежду. Они оглянулись на звук двери. Я помахал рукой и пошел спускаться к ним, поеживаясь от мрачной торжественности обстановки.

– Ну как вы?

Мотя покачал головой. Ни следа торжественности на его лице я не заметил.

– Чакры погнулись. Но вроде уже оттопыриваются.

Я вздохнул с облегчением. Матвей – в порядке. Хитон ему даже шел.

– Гоблин ты все-таки, Мотя.

– Гоблин. А скажи, Иосиф, красиво тут у них. Иллюминация. Эх, кофейку бы сейчас.

– Эспрессо или по-восточному?

– По-восточному, ясное дело!

– Сейчас попробуем.

Я поднялся, расправил плечи и произнес сильным грудным голосом:

– Братья! Не откажите в любезности. Три чашечки кофе, пожалуйста! По-восточному.

– Думаешь, товарищу майору твоя шутка понравится?

Антон звучал злее, чем обычно, но Мотя был в полном порядке.

– Не знаю, пацаны. Не знаю… Когда я сказал, что Кем-Атеф передает им привет, они построились, как шахматные фигуры. Мне кажется, они нас уважают.

– Матвей! Почему Кем-Атеф?!

– Да мне до фонаря все Кем-Атефы, Джессеры и Хатшепсуты. Просто имя запомнилось.

– Может, ты с ним встречался в трипе?

– Может быть. Я много с кем встречался.

– Так расскажи!

– Да хрен это перескажешь…

– Антон, а у тебя что-нибудь интересное было?

Антон молча пожал плечами. Мне показалось, что как-то брезгливо.

Сзади нас открылась дверь, через которую я вошел. На пороге стоял ФФ. Без кофе, естественно.

– Сейчас вы будете говорить с Джессер Джессеру. При ответе на вопрос надо вставать и кланяться. Самим задавать вопросы запрещено. От ваших ответов зависит ваша судьба в параллельном мире.

– Как в параллельном? А на счастливую старость в этой жизни нам, значит, рассчитывать не приходится? Брат Федор, вы не много на себя берете?

ФФ выслушал меня, ничего не ответил и исчез. Мне не понравилась такая быстрая реакция хатов. Как они смогли практически моментально сориентроваться? Почему Джессер Джессеру с такой готовностью пошел на переговоры? Однако на Матвея слова ФФ произвели самое положительное впечатление.

– Было бы неплохо, – мечтательно произнес он, – чтобы Джессер Джессеру оказался молодой красивой девушкой. Я бы ее очаровал… Иосиф бы мне помог…

Я с уважением посмотрел на Матвея. Но тут вмешался Антон.

– Специально для таких как ты, Матвей, великий русский поэт Жуковский предлагал царю проект по замене смертной казни неким специальным религиозным таинством.

– Неужели Жуковский был против смертной казни?

Я был искренне удивлен такими прогрессивными взглядами в то время. Хотя, с другой стороны, друг Пушкина…

– Он был за смертную казнь. Он предлагал вешать осужденных в закрытом помещении вроде церкви, под торжественное пение псалмов. Его главный довод был такой: отгороженное место и мощь звуков хора заглушат все непотребные звуки и не позволят осужденным куражиться при зрителях, щеголять своей развязанностью или отвагой перед лицом смерти.

– Э, Антон! С таким настроением ты слоника не продашь.

Но расшевелить меланхоличного Антона было не просто.

– У меня сегодня, как у женщины: настроение определяется одеждой.

– А чем тебе не нравится наша одежда? По-моему, очень экзотично.

– Капюшонами. Мне кажется, что они здесь специально для того, чтобы в решающий момент их надели нам на голову. Точно в таких же балахонах казнили декабристов.

Я критически оглядел нас. Если вспоминать фильм «Звезда пленительного счастья», то Антон был прав. И что теперь делать? Раздеваться?

– Сейчас мы все устроим.

От предвкушения драки Мотя прямо светился.

– Если тебе не нравятся капюшоны – пожалуйста. Наша фирма уже десятки лет избавляет людей от надоевших им капюшонов.

С этими словами Матвей начал с треском отдирать наши капюшоны от хитонов. Через полминуты мы оказались с ободранными воротниками, но не успели понять, до какой степени наш наряд стал позитивнее, потому что включился динамик и женский голос, немного усталый, предложил нам встать и поклониться.

– Матвей, а ты ведь как воду смотрел. Джессер Джессеру – женщина! Вопрос, конечно, симпатичная ли она… Вставать то будем?

– Ну разве что как истинные джентльмены перед дамой.

Мы с Матвеем поднялись. Матвей даже поклонился в сторону кафедры. Антон сидел, не шевелясь.

– Я жду.

Я как раз раздумывал о том, почему этот голос кажется мне таким знакомым, как вдруг Матвей произнес насмешливо и зло:

– Дорогая! А что это ты там за стенкой спряталась? Выходи, поговорим. Здесь все свои.

Антон посмотрел на Мотю взглядом, которым простые волшебники смотрели на шипящего, говорящего по-змеиному Гарри Поттера. И, честное слово, взгляд этот был каким-то отчужденным. Я стал вспоминать, когда это Антон смотрел на Мотю таким взглядом, но тут открылась дверь перед кафедрой, и я вздрогнул. На кафедру поднималась Дина. Она была одета как обычно: в синих джинсах и черном свитере. Только на шее у нее висела тяжелая золотая цепь с большим овальным медальоном.

– Так это все-таки ты, – сказал просто и сухо Антон.

– Это я. Вам повезло. Никто не причинит вам боль. Вы просто еще раз уснете. Это, впрочем, не касается Иосифа.

Я взял себя в руки, сделал вид, что все происходящее действительно меня не касается, сел на скамью, одел наушники и поставил Bang Bang. Учитывая, что с нами собирался поговорить Джессер Джессеру, мое поведение, скорее всего, показалось окружающим неадекватным.

I was five and he was six

We rode on horses made of sticks

He wore black and I wore white

He would always win the fight

Bang bang,

He shot me down

Bang bang,

I hit the ground

Bang bang,

That awful sound

Bang bang,

My baby shot me down.

Мир окончательно и бесповоротно сошел с ума. Жена Антона и моя сестра сообщила нам, что убьет нас не больно.