Модус кажимости: пассионарность оскорблений реальных и кажущихся

Продолжим изучение проблемы семиотической многозначности деструктивного эмоционального высказывания, рассмотрев специфику оскорбления с учетом модуса кажимости.

В монографии Т.И. Семёновой отмечается следующее: нам не дано увидеть мир таким, какой он есть на самом деле [2006]. Ей вторит С.Г. Шафиков: «языковое мировидение есть фикция, а каждый язык один и тот же мир видит и описывает по-иному; наивное мировидение – результат поверхностного наблюдения» [Шафиков, 2007, с. 250]. Для всех пользователей языка характерно в основном наивное видение мира, а отсюда и наивное его оценивание, и наивное переживание этой оценки. Сколько людей, столько и моделей мира, его восприятия, эмоционального реагирования.

Эмоции человека – не от окружающего его мира, а от того, как именно он его воспринимает / видит – а видит он и ощущает не то, что есть на самом деле, т.е. не реальный мир, а кажущийся; и видит человек не весь мир, а только самую его малость (для сравнения можно привести ту узкую щёлочку между закрытыми ставнями окон, через которую человек видит окружающий его мир). Индивидуальное восприятие того, что человек видит через эту щёлочку и даже то, что он видит без неё, приписывает свойства всему тому, что он видит, оценивает их и даже переживает эту оценку. Поэтому эмоции часто не имеют реальной когнитивной подкладки, а являются тоже вымышленными. Они могут быть реальными по нереальным основаниям. Именно этим объясняются сложности в определении, где обращение к эмоциям обосновано, а где они выдуманы, хотя и семиотически опознаваемы.

Изучение данного вопроса показывает, что характер интерпретации эмоциональности высказывания связан с модусом кажимости, и восприятие инвективы как оскорбительной или не оскорбительной зависит от многих причин: настроя адресата – не хочет оскорбляться, источник оскорблений для него неавторитетен, не видит никаких оснований для них и потому не принимает их всерьез.

Так, в примере из романа «Унесенные ветром» Скарлет в своем пассионарном обличении Рэта не может подыскать адекватную ее беспредельному возмущению и ярости инвективу, и поэтому она использует серийное оскорбление из нескольких инвектив: I shall hate till I die, you cad – you low-down – What was the word she wanted? She could not think of any word bad enough [M. Mitchell]. Ей кажется, что одна сильнее другой; однако, она понимает, что даже совместной их аффективной семантики недостаточно, чтобы задеть (оскорбить) Рэта. То, что казалось оскорбительным по форме и семантике Скарлет, не воспринимается как полная инвектива Рэтом, он любил Скарлет и долгое время терпел все ее пассионарные выходки. Очевидно, он осознает инвективность формы высказывания, но для него оно по семантике не является оскорблением.

В следующем фрагменте романа «Унесенные ветром» Скарлет также использует серийное оскорбление: “Let him go”, she said. “He is a traitor, a speculator! He is a viper, that we have nursed to our bosoms! ” [M. Mitchell], но оно не адресное, оно о третьем лице, и потому по своему воздействию оно менее пассионарно. Мотив серийности остается, это реализация / экспликация сильных эмоций говорящего, т.е. выплеск эмоций, однако в данном случае серия инвектив теряет градус оскорбительности, поскольку не направлена прямо на того, о ком это говорится.

Следует отметить, что семантика реального оскорбления часто поддерживается синтаксической рамкой высказывания, обращенного напрямую к другому лицу. Так, модусная рамка высказывания «Какой же ты осёл!» в разных ситуациях может активировать лишь какой-то аспект / признак поведения, заложенный в значении слова осел, а не в целый набор признаков (напр., ‘упрямство’ или ‘тупость’, а не ‘хвостатость’, ‘ушастость’, ‘копытость’ и др.). Включение слова осел в указанную рамку приводит к следующей интерпретации фразы: «Ты плохой!» (оценка) + «Тебя можно сравнить с ослом, т.к. ты такой же упрямый» (в данном конкретном случае), т.е. «Ты как бы осёл» (интенсификация плохости через образность) = экспрессивность; далее: «Поэтому ты мне не нравишься, т.к. это меня раздражает, и я хочу, чтобы ты об этом знал» (эмоции) + «Я перехожу на сниженную лексику» (стилистика). Таким образом, в данной модусной рамке субъективное восприятие мира представлено через значение слова и коннотацию, смысл которых формируют четыре компонента: оценочный, экспрессивный (интенсивность через образ), эмоциональный и стилистический. В связи со сказанным выше, при проведении лингвистической экспертизы оскорблений необходимо учитывать презумпцию говорящего (хотел оскорбить или не хотел), презумпцию слушающего (хотел оскорбиться или не хотел), а также всю указанную выше модусную рамку высказывания, параметры КЭС, в которой высказывание употреблено. В случае несоблюдения правил анализа экспертиза становится субъективной.

Не менее важным фактором, регулирующим эмоциональное поведение человека и адекватную интерпретацию поведения окружающих, считается образное отображение объекта. Как пишет А.А. Залевская, «образы сознания отображают и предметное содержание, и личностное отношение к нему» [Залевская, 2001]. Выше мы уже отмечали, что люди общаются через обмен образами, а поскольку образное сознание у каждого индивида специфично, то и коммуникативные образы различны и являются препятствием для успешной коммуникации. Именно это часто провоцирует эмоции недовольства друг другом, приводя к конфликтам и вербальным дуэлям. В качестве подтверждения сказанному отметим различия в образах и эмоциях при восприятии спортивных соревнований: для фанатов – это реальная жизнь, наполненная эмоциями радости и разочарования, но есть значительная группа людей, для которой все, что связано со спортом, безразлично. И это тоже реальная жизнь, только другая. И как фанатам никогда не понять равнодушия других людей к спорту, так и, наоборот, для обычных людей спортивный фанатизм видится как что-то неестественное. Реальной жизни так много, что в целом делает саму жизнь кажущейся, существует множество языковых миров, которые кажутся реальными.

Философы, а за ними и лингвисты давно пришли к выводу, что необходимо различать реальный мир как единственный материальный мир, в котором существует человек, и множественные миры сознания, получающие отражение в языковых мирах. Сферы мира материального и языкового образуют «ножницы», между лезвиями которых находится человек говорящий. И в этой ситуации ему трудно оставаться homo loquens, так как фактически он находится в шизореальности и ведет себя соответственно ей (о шизореальности см. ниже).

Т.И. Семёнова утверждает, что внутри нас, то и снаружи [Семенова, 2006]. Но поскольку внутрь нас не может быть вмещён весь окружающий мир, что вполне естественно, поскольку вместилище не слишком ёмко, то все, что снаружи, – это действительно явная кажимость. Как отмечал А. Эйнштейн, в этом мире все относительно, т. е. все зависит от точки зрения, а она поливариативна. Во внутреннем мире (сознании) каждого индивидуума имеется нечто свое особенное, чего нет в окружающем мире, и его ощущения при восприятии реального мира и их словесное описание могут не совпадать, ведь человек не всегда сообщает то, о чем он на самом деле думает, имитируя, симулируя, скрывая свои эмоции. В свое время мы назвали данное явление эмоциональным дейксисом, потому что точка зрения всегда эмоционально нагружена [Жура, 2000; Сребрянская, 2005]. Иными словами, внешнее проявление чувств отличается от реально испытываемых эмоций – здесь всегда имеет место рассогласование внутренней сферы человека и внешней симптоматики. Нередко это объясняется социальными факторами коммуникативной ситуации, например, приспосабливаясь к сложившимся условиям, человек порой вынужден быть неискренним, скрывать свое мнение или эмоции.

Мы не можем полностью согласиться с представленным выше мнением Т.И. Семёновой, хотя принимаем ее положение, согласно которому человек не воспринимает мир как реальный объект. Он видит только кажущийся мир или его фрагменты, которые тоже могут быть кажущимися. Указанные факторы объясняют причины проблем в общении – у каждого субъекта своя кажимость, что и объясняет помехи / провалы / конфликты в общении, особенно ярко проявляющиеся на межэтническом и межкультурном уровнях. Это особенно заметно на примере эмоциональных коммуникативных ситуаций: не только ситуации могут создавать эмоции, но и сами эмоции могут создавать ситуации (протестные раздражительные эмоции способствуют созданию конфликтных ситуаций, а интимные ситуации провоцируют эмоции ласки, нежности, радости, счастья и др. положительные эмоции в различных комбинациях или кластерах). Мы также согласны с утверждением Т.И. Семёновой о том, что все люди, которые в разные периоды твоей жизни находятся рядом с тобой, ты притянул сам. Человек так устроен, что он не будет, по крайней мере, долго держать около себя людей неинтересных, неприятных или ненужных ему. Мы тянемся только к тем, кто нам нравится, и навязчивых людей долго не терпим. Иногда решительно порываем с многолетними друзьями, коллегами, как только появляется новый эгоистичный интерес.

Эмоции могут приводить и к негативным последствиям, например, в состоянии аффекта, когда человек не способен разумно оценить свои решения. Зачастую эмоциональные решения являются глубоко ошибочными и приводят к нарушению многочисленных связей, разрушают будущее человека или социума в целом. Именно поэтому и в сфере человеческих персональных и групповых отношений возникает много «кажимостей». В какой-то момент человек осознает их «кажимость», но на смену им приходит новое кажущееся. В этом мире все нестабильно, потому и совершаются бесконечные межличностные трагедии: казалось одно, а оказалось другое. И так без конца. Из-за одного слова, взгляда, поступка мы теряем близкого человека. Нам кажется, что мы хорошо знаем и чувствуем его, а оказывается, увы, нет. И человек был близким, а превратился в чужого, даже врага. Выходит, что наши чувства и когнитивные рецепторы неправильно нас информировали о нем, и мы не видели его реального, настоящего. Мы видели его таким, каким хотели видеть, пока ему было это выгодно, а возможно, он и сам не знал себя настоящего. И вдруг в определенной ситуации открылась новая валентность, и люди стали врагами. А далее всё зависит от того, как они поведут себя: единожды предав, начнут мстить, дружить с кем-то против бывшего партнера, друга или нет. Возможны все варианты. Трудно привыкнуть к такому порядку вещей. Отсюда и бесконечные переживания, разочарования, конфликты, обиды. Как выработать у человека иммунитет против вечной кажимости, науке пока неизвестно, но уже известны сценарии модуса кажимости в этнических культурах (см. китайский сценарий реагирования на жизненные неприятности: [Вежбицкая, 1996, с. 394]).

Дж. Остин и Дж. Р. Сёрль давно уже заметили, что есть серьезные различия между тем, «какими вещи представляются нам, и каковы они в реальности» [Austin, 1979; Searle, 1974]. Рекомендуется не замечать, не преувеличивать, не преуменьшать то, что видишь / слышишь, так как все вокруг субъективно и только кажется. Поэтому семантика слова, произносимого и слышимого апроксематична, стохастична и часто не имеет никакой связи с реальными признаками, качествами объекта / субъекта. Окружающий мир создается языком человека и его мышлением, мир – это то, что порождается языком. Научная и наивная картины мира создаются языком, но ни та, ни другая не являются объективными, потому что они создаются человеком, а он скорее homo sentiens, чем homo sapiens. Использование языка всегда субъективно, следовательно, язык создает только субъективный мир. Реального мира в языковой репрезентации не существует. И это надо признать раз и навсегда, как методологическое положение лингвистической науки и человековедения в целом [см.: Goleman, 1997].

«Миры создаются при помощи слов, цифр, картин, звуков и любых иных символов в какой угодно среде» (Н. Гудмен) [цит. по: Семёнова, 2006, с. 30-31]. По мнению В.П. Руднева, «человек все время находится, сам того не зная, в мифологическом мышлении» [Руднев, 2011, с. 35], что и затрудняет общение людей друг с другом, потому что у каждого из коммуникантов свой набор мифологем и свои смысловые поля даже внутри одной КЭС. В этом плане ведут речь о факторе субъективизма в языке. Это тоже следует признать методологическим положением современной лингвистики [см.: Иванов, 2004].

Различными являются и формы присутствия человека в различных КЭС: если человек обладает эмоциональным интеллектом, то это один набор форм; если он лишен его полностью или каких-то его конституэнтов, то это другие наборы форм.

Поскольку язык является одновременно и результатом когнитивной деятельности, и ее средством, то он участвует в формировании модуса / модальности общения. Такая модальность и задает форму участия человека в КЭС: по одной только модальности (просодической, интонационной, лексико-семантической, стилистической, грамматической) коммуниканты без труда определяют эмоциональный настрой говорящего и его аксиологическую ауру, а также модусный вектор, от которого зависит результат общения, его эффективность. Благодаря этой форме коммуниканты также чувствуют эксплицитный или имплицитный модус оскорбления, которое, однако, как мы выше отмечали, может быть и нереальным, а только кажущимся. Между первым и вторым – очень тонкое семантическое различие, параметры разграничения которого юрислингвистикой еще не установлены. Это как раз проблема лингвистической бинарности «есть VS кажется».

Никем не оспаривается мысль о том, что «резиденцией» эмоций человека является сам человек, и от их наличия и качества зависят в целом весь модус самого человека и его модусное восприятие окружающего мира и самого себя в этом мире. Отсюда завышенная / заниженная самооценка, отсюда и субъективное отношение к речевым партнерам, к их коммуникативным поступкам и делам. По визуальному поведению речевого партнера любой человек может судить о его отношении к другим коммуникантам, потому что теловая семиотика [Крейдлин, 2004, с. 184] передает соответствующие информационные сигналы. А поскольку они тоже кодируемы, то легко декодируются реципиентом. Осуществляется все это через интроспекцию своих и чужих эмоций субъектом речи и через его семиотическое поведение.

Все эмоции кодированы внутри данной этнокультурной общности, а, по мнению А. Вежбицкой, многие из них кодированы универсально, что и обеспечивает межкультурное эмоциональное общение [Wierzbiecka, 1999]. Это особенно относится к теловым и паралингвистическим эмоциям (балет, пантомима, живопись, скульптура, архитектура и т.п.). Их семиотика универсальна и при наличии соответствующей эмоциональной / эмотивной компетенции и коммуникативных умений легко декодируется, что обеспечивает адекватную эмоциональную отдачу, даже при когнитивных «расщеплениях» одного и того же смысла в разных этнокультурах.

Как отметил В.П. Руднев, сознание человека в большей или меньшей степени «шизореально». Больные шизофренией (сознание, расколотое надвое) не до конца понимают, что с ними происходит: они видят мир не таким, как все окружающие, «нормальные люди». Но язык сам превращает мир в фикцию, делая все слова условными и скрывая истину от человека. Автор приходит к выводу о том, что «все нормальные люди живут в шизореальности и строят шизокультуру» [Руднев, 2011, с. 5-6].

В оправдание своих тезисов В.П. Руднев приводит такие примеры: «Человек, который говорит про копье, что это кошка, гораздо умнее того, который называет это копьем, потому что копье и кошка – это просто слова и, как их не назови, они будут одинаково вымышленными, одинаково непохожими на то, что они якобы означают» [Там же. С. 8]. «Шизофреник, понимающий оба языка, осознает, что слова произвольно могут сочетаться со всеми другими словами, потому что все слова условны» [Там же. С. 22]. Это объясняется тем, что шизофреники осознают принципиальную безграничность валентностей слов, принадлежащих миру того или иного языка. У них они значительно шире, чем у нормальных людей, и поэтому их креативность более неожиданна, а иногда и более точна. Вероятно, сходной природы и словотворчество поэтов, прозаиков, проявляющееся в языковой игре, в приемах порождения сочетаний, открывающих новые семантические валентности языка: «пуськи бятые», «глокая куздра», «colourless green ideas», того же происхождения креативные языковые потенции журналистов, придумывающих новообразования разного типа: клептократия, дымократия, брехлама, злобро, инфотейнмент, кардиограмма эфира, принуждение к митингу и т.п. Такие сочетания тоже кажутся шизофреническими, но только на первый взгляд. Из дальнейших контекстов становится очевидной вся глубина языковой игры автора.